Сквозь толщу веков

На невысоком угорье расположилось небольшое поселение воронцовских свободных землепашцев, всего-то восемь изб. Долго выбирали мужики место для деревни. Сошлись на том, что лучше не сыскать, чем здесь, в излучине спокойной, богатой рыбой, реки. С одной стороны гора, с другой – река. По краям пашни и леса с множеством зверья. Тихо и привольно. Однако земля вокруг боярская или княжеская и только по наследству передаётся. И всяк, кто на ней живёт, платит дань боярину зерном из урожая или деньгами. Да ещё несколько дней в неделю работает на его землях, используя свои орудия труда. Таков закон.

Жили свободные хлебопашцы одной общиной, решая все дела, и верша суд все вместе, сообща. Зима 6877* года от сотворения мира по действующему календарю, года жалящего шершня, зело* была снежной и холодной. В зимнее время у людей, привыкших пахать и сеять, работы вдвое меньше, чем летом.

Летом, кроме пахоты, бортничают жители общины, дерут лыко на лапти, рыбалят, да вялят рыбу на зиму. Скот разводят: коней, коз, овец, коров. Чтобы и сыр сварить и творог. Собирают по лесам да болотам грибы, ягоды, и духмяные травы для супов и настоев. И огород с редькой и репой обиходить надо. А зимой в короткие дни заняты они охотой, добычей в основном медведя, в лесах боярских. Дабы заготовить шкуры на зимние шубы и шапки. Ловят зайцев и лис, куропаток и тетеревов, векшу*, да куницу быструю в силки и петли. А встретится вепрь* или лют*, тоже в добычу сгодится. Но, охотиться на них труднее, так как поодиночке они почти и не ходят, а больше всё – стаями. Вот и Ратибор, сын Горыни все дни по лесу бродит, зверя выслеживает. Азартен он, смел и ловок. Без добычи домой не возвращается.

«Может, повезёт, встретится сох*, тогда мяса на всю зиму хватит, и душенька моя, жёнушка довольна будет» – размышляет Ратибор, крадучись по глубокому снегу.

В минувшем годе обзавёлся он любушкой-женой. Взял за себя Велиоку, девицу четырнадцати лет. Увидал её во время прошлогодней жатвы хлебов. Попросил водицы испить. Подала ему девушка студёной воды в ковше. Лишь раз подняла глаза на Ратибора. Полыхнуло из глаз её нежным цветом фиалковым и опалило сердце ретивое мо?лодца. Не смог забыть он тот взгляд, неотступными мыслями о Велиоке изводил себя.

Не сложилась жизнь у него с первой женой, Заряной. Почитай и не жили совсем. Занедужила Заряна. Ни одна знахарка не смогла её вылечить. Так и сгорела от неведомой хвори, не оставив ему потомства. Сильно скорбел Ратибор. Два года ходил он во вдовцах. Однако живым о живых думать надобно.

Пришёл на землю русичей праздник. Девушки и парни в праздничные одежды обрядились. Песни поют, Ивана Купалу славят, хороводы водят, через костры высокие прыгают. Девушки из цветов венков наплели, в реку их бросают на счастье. И Велиока вместе с подругами веселится.

Подошёл к девушке Ратибор, взял за руку. Зарделась, засмущалась Велиока, щёки, что алые маки, раскраснелись. Давно исподтишка поглядывала она на Ратибора с думками тайными.

«Уж так пригож! Волосы льняные по плечам из-под очелья*. Глаза цвета мёда дикого, ясные и добрые. Статен и плечист. А уж силушка богатырская в руках играет! Вся работа ему по плечу», – любовалась им Велиока на работах и на праздниках во время поединков шутливых среди мужей боярину на потеху.

Ратибор сразу спросил:

– Пойдёшь за меня?

Она только глаза подняла, головой кивнула:

– Угу!

– Тогда сватов ждите. Родителям скажи: завтра приду, – предупредил Ратибор.

Так и поженились. И было гулянье свадебное с хмельным зельем, с песнями весёлыми и играми, с угощениями щедрыми.

Привёл жених девицу в свой дом. Жил Ратибор небогато. В избе печь топилась по-чёрному. Как затопишь её, дым в избу идёт и через соломенную крышу к небу тянется. Для того чтобы он глаза не ел и угарно не было, в стене под потолком волоковое окошко. Это отверстие такое, тряпьём заткнутое. Кроме печи в избе стол и лавки широкие, на которых и сидеть и спать можно. Поставцы* на стенах с посудой. У одной лавки ткацкий станок и прялка. Вместо кровати – полати, чугунки и ухваты для приготовления пищи, да ещё сундук с одеждой – вот и всё богатство. В избе почти всё время темно или сумрачно. На окнах-то бычий пузырь. Свет почитай не пропускает, даже ясным днём, так что всю работу по дому при светце делать приходится. Весело трещит лучина в светце, стекая мелкими угольками в плошку с водой. Мужья на охоте, а жёны в усадьбах, в избах своих работу домашнюю справляют. Велиока наварила похлёбки и полбы* с редькой. Ожидая мужа, ладит ему рубаху, расшивая её красными узорами по вороту и груди. Поглаживает её рукой, представляя любимого мужа, приговаривая: «Свет очей моих, Ратиборушка». Нынче Велиока в тягости, ждёт ребёнка. Ждёт и Ратибор своё первое дитя.

Чу! Снег за дверью скрипит. Это муж с охоты вернулся! Велиока к двери кинулась, мужа встречать. Ткнулась лицом ему в грудь, ожидая ответного тепла от господина своего, мужа любимого. Ратибор, скинув овчинный полушубок, обнял жену, заглянул ласково в большие, распахнутые от радости глаза Велиоки. А в них словно фиалки цветут. Тепло и нежность растеклись в душе Ратибора. Счастлив Ратибор с женою своею. Согласен век так жить, детей растить и радоваться.

В середине весны проснулись воды, зашумели весёлыми, говорливыми ручьями. Побежали торопливо по лугам и пашням, стараясь полнее напоить их влагой. Пришло время Велиоке рожать. Бабка ведунья роды приняла, огласил крик новорожденной избу счастливых родителей. На вопросительный взгляд Велиоки о судьбе новорожденной ответила:

– Много дорог перед ней лежит, много испытаний. Несколько имён сменит, но счастье своё найдёт. Боле ничего не скажу.

Запечалилась Велиока, тревожным взглядом на мужа смотрит, глаза слезой засветились.

– Не тревожься, лебедица. Доченька наша будет счастливой. Лучшего и желать не надобно, – успокаивает её Ратибор.

Радостный отец решил дать дочке имя Бажена, что означало «желанное дитя».

Тут и время пахать приспело. Велиока дома с малышкой. А Ратибор с общинниками в поле землю пашет. Хороша земля! Плодородна. Не жалеют зёрен хлебопашцы, торовато* сыплют во вспаханный пал. Что не посади, всё так и прёт. Растёт и людей радует. Радостно сеют люди, ждут богатого урожая. Цветёт земля, возрождается к новой жизни. Луга и лесные поляны благоухают медовыми запахами тысяч цветов. Колосятся высокие травы. Трели птиц раздаются в небе, в ветвях дубрав и рощиц. Табуны коней вольно пасутся в пойме реки. Ширь полей глаз радует. Благодать, да и только!

Но не расслабляются русичи. И в поле, и в лес берут с собой рогатину и лук со стрелами, а чаще дубину от «лихих» людей. Для защиты от набегов ордынцев*.

Хитры и жестоки подлые татары. Скрытно пробираются к пашням и поселениям русичей. Убивают, насилуют женщин, разоряют и грабят жилища, скот и людей угоняют, а чаще вырезают всех до единого. Никого не щадят: ни женщин, ни детей. А после сжигают всё: и посевы, и избы.

В трудах ежедневных и заботах пролетело жаркое лето. Стоят хлеба, на ветру золотой волной перекатываются. Колосом тяжёлым к земле клонятся. Густы, колос к колосу – косой не взять, а убирать уже пора.

– Ты, душенька, поутру не спеши. Обед сготовь. Бажену накорми, а тогда и приходите в поле. А пока я сам буду жать и вас, любушек моих поджидать, – говорит Ратибор жене.

– Как прикажешь, Ратиборушка, свет очей моих, – отвечает Велиока, – мы скоренько.

Легко на сердце, песни поёт Велиока, с делами управляючись. Печь затопила, кашу варить поставила. Собирает обед мужу любимому: тут и мясо вяленое, и репа пареная, и простокваша густая. Скоро и каша поспеет. Велиока уж и дочь покормила. Мала ещё Бажена. Только сидеть научилась. Сидит на полу щепочками играет.

Вдруг топот коней раздался, дверь растворилась настежь.

– Аль забыл чаво, Ратиборушка? – повернулась Велиока от печи.

Глядь, а в избу ордынец ворвался. В шлеме остроконечном кожаном, в длинном пёстром халате с металлическими пластинами. За спиной его лук и колчан со стрелами, на поясе палаш – сабля прямая. Чёрный, как головёшка и глазами быстрыми, чёрными по сторонам рыщет. Подбежал к Велиоке, схватил её за шёлкову косу, лопочет что-то по-своему, в Бажену перстом тычет. Догадалась Велиока дочку взять на руки. Прижала её к своей груди крепко. А татарин из избы её тянет за косу. Выволок ордынец Велиоку из избы. Глядит она по сторонам и видит: татары, как тараканы, по деревне носятся, кто конный, кто пеший. Крики, плачь, разорение. Люди от страха в разные стороны бегут, но их стрелы татарские нагоняют. Арканы над головами кружат, петлёй горло давят, не убежать. Старики все побиты, мёртвые на земле лежат. Избы горят кругом. И на её жилище, на крышу соломенную факел смоляной полетел. Занялся огонь, всё в один момент охватил объятиями своими жаркими. Дым и смрад по деревне. Заледенела душа от страха. Что ждёт её? Смерть или полон?

Татары кнутами щёлкают, пленников сгоняют вместе. Жнецов с поля пригнали, кто жив остался. Только Пересвета и Ратибора среди них нет. Заплакала Велиока, знать погиб Ратибор в неравной схватке с ордынцами. Не придёт на помощь, из беды не вызволит. Дрожит Велиока, сознание мутится. Бажена плачет, а мать ей рот зажимает, чтобы татарин не зарубил.

Ордынцы кричат на языке своём непонятном, гортанные крики их как ножом воздух рубят. Женщин верёвками друг с другом связали. Верёвки грубые, больно шею трут.

– Боже! Божечки! Куда ж нас? Куда? – плачет Велиока, – Никто нам не поможет, – горестно через слёзы шепчет она, крепче прижимая к себе дочку.

– Бога моли, что в полон, – шепчет подруга её Млава, – хоть живы…

Мужчин связали отдельно. Крепко вязали и руки и ноги, так, чтобы только передвигаться могли. Глазами яростно сверкают ордынцы. Только молодых мужчин и мальчиков в пленники отобрали. Жестоки, бьют пленников в кровь, чтобы послушнее были. А тех, что постарше, побили палашами насмерть, кровью залив землю у горящих изб деревни вольных хлебопашцев. Убили и родителей Велиоки, а брата её меньшого Мстислава с другими вместе связали.

Засвистели над головами пленённых кнуты татарские, двинулась процессия горестная в даль неведомую, на чужбину далёкую, в неволю. Стоны и плачь над ней. А татары ни говорить, ни оплакивать свою судьбу не дают, так и ходит плеть по спинам пленников.

Только под вечер очнулся Ратибор, лёжа среди ржи. Почти всё поле огнём выжжено. Запах гари по-над полем с прохладой от реки смешивается. Дышать трудно, грудь, пронзённая копьём татарским, от нестерпимой боли ноет, кровь по всей рубахе запеклась. С трудом поднялся Ратибор на ноги. Осмотрелся – нет никого. Один Пересвет, раскинув руки и ноги, поверженный палашом лежит. Не живым взглядом в небо вечернее на первые звёзды смотрит. Сел Ратибор на землю подле убиенного друга своего. Обхватил голову руками, застонал от боли душевной, что сильнее была, чем боль телесная от раны. Всё вспомнил Ратибор, что нынче на жатве случилось. Как выскочили на конях из леса татары бо?льшим числом, чем хлебопашцы, вдвое. Пожалел Ратибор, что палицу свою и меч на другом краю поля оставил там, где жатву ранним утром начал. Лишь один короткий меч с ним. Выхватил его из ножен кожаных Ратибор, а тут прилетело копьё ордынское прямо в грудь. Сразило богатыря, упал он в колосья золотые и померк свет в очах его. Так и пролежал до самого заката, истекая кровью.

На ослабевших ногах побрёл Ратибор к деревне своей, только и тут нерадостная картина открылась взору его Люди, насмерть побитые лежат, на месте изб одни головёшки. Там, где ранее его изба была, тоже одни уголья, да чуть поодаль очельник Велиоки на земле валяется. Поднял его Ратибор, зарыдал горько. Понял он, что Велиоку и Бажену татары в плен угнали.

«Должно ещё утром это случилось. Вон уголья пеплом подёрнулись, не тлеют вовсе. Знать уж далёко ушли, без коня не догнать. А коней вместе с другой скотиной тоже угнали. К боярину на поклон идти придётся, помощи просить. Только вначале схоронить людей надобно», – решил Ратибор.

Всю ночь Ратибор рыл большую могилу для сельчан, а потом хоронил всех. Принёс и Пересвета с поля. В общей могиле схоронил. Ранним утром, только взошла заря, уставший, побрёл Ратибор в другое селенье к волхву. Встретил его старец седой, живущий на самом краю селенья. На посох опирается одной рукой. На плече филин сидит, перья пёстрые, головой крутит. Дошёл Ратибор до старца и, обессилевши, у ног его упал.

Очи открыл только к вечеру другого дня, заговорил жарко:

– Помоги, Велимудр, дай мне снадобье, чтобы рана скорее затянулась и силы ко мне вернулись. Поеду Велиоку и других наших сельчан из беды выручать.

– Слаб ты ещё, Ратибор, рано тщиться* тебе с татарами силами мериться. Полежать тебе надобно. Сил поднабраться, я тебе целебные настои приготовлю, рану полечу. Нету у тебя сейчас мочи. Что ты сделать сможешь, да ещё один, без подмоги? – говорит ему знахарь.

– Я у боярина помощи просить хочу. Чай не бросит он нас в такой беде, – отвечает ему Ратибор.

– Времени уже много прошло, да покуда от боярина помощи дождёшься, ещё сколь пройдёт. Сможешь ли догнать угнанных в полон? – засомневался волхв.

– Что ж, смириться? Не пытаться даже? Нет, не смогу я! Никто меня не удержит. Надобно ехать, выручать своих из плена татарского! Благослови, Велимудр.

– До утра погоди. Ночью ты добыча лёгкая и для зверя, и для лихого человека, отдыхай до зари, – опустил волхв руку на чело Ратибора.

А как разлилась малиновая заря на горизонте, поднялся с ложа Ратибор.