Тени забытого сада

– Я у следующего спрошу.

Мужчина уходит все дальше. В меня вселяется озорной дух, и я кричу:

– Простите, как вас зовут?

– Максим, – отвечает он, обернувшись.

– Красивое имя, – замечает Лиза.

Мы зажимаем рты, чтобы Максим не подумал, что смеемся над ним.

– Да все это ерунда, приметы всякие.

– А ты хочешь, чтобы твоего мужа звали Сашей? – спрашивает Лиза, когда мы успокаиваемся.

– Я скучаю по нему. А замуж? Учиться надо сначала.

Саша прилетел через два дня. Он хотел быть со мной на выпускном, но не успел – восстанавливал церковь в деревне. Пришел утром. «Прости, что рано. Не могу ждать», – Саша обнял меня. «Он еще красивее, чем был», – заметалось сердце от радости и смущения.

Мама зовет нас завтракать. Шторы на окне задернуты, но солнце посылает горячие стрелы сквозь них, желая прожечь. На столе блинчики, в них завернуты ягоды. Загадываю, если нам с Сашей попадется одинаковая начинка, будем вместе. Нет, нельзя так поступать с серьезными вещами, ругаю себя. Но все же замечаю, что у Саши блинчик с малиной, мне достался с клубникой.

Выходим на балкон. Яркое солнце ослепляет. Сажусь спиной к нему, Саша напротив. Волосы его потемнели – в Ленинграде не так жарко летом, как у нас, и они не выгорают. Я наклонилась к нему – пахнет солнышком. Он потянулся ко мне, обнял, хотел поцеловать.

– Саша, мама увидит.

Я растворилась в его серых, как осеннее небо, глазах, погладила по щеке, и он целовал мои руки, глаза…

– Саша, помнишь, мы рассматривали большие снежинки, и я спросила, есть ли идеальное счастье?

– Вера, ничего идеального нет. И счастье бывает с привкусом горечи. Но если люди любят друг друга… – от волнения он не договорил. – Вот солнце… Его лучи могут вызвать слезы, но ты подставляешь им свое лицо и наслаждаешься теплом. Так и любовь. Она может принести и слезы, но отворачиваться от нее не стоит.

– Саша, хотела тебе сказать… Я буду учиться в Уральске. Улетаю через два дня после твоего отъезда.

– Вера, нет! Вера… – Он побледнел. – Как я без тебя?

– Саша, но я же никуда не денусь. Будем приезжать друг к другу. – Я провожу рукой по непослушному вихру Саши – он горячий. Мы прижимаемся друг к другу, словно боимся выйти из солнечного света в тень.

Через неделю я провожала его. Мы сидим в конце зала ожидания как две птицы в пустом лесу. Меня не покидает ощущение неотвратимости расставания и предчувствие конца, это страшит – как прыжок в бездну.

Гул аэропорта не доходит до меня, слышу только Сашу. Потянулась к нему и поцеловала – первый раз сама. Он то ли простонал, то ли подавил тяжелый вздох, прижал меня так сильно, что хрустнули косточки, спрятал лицо в моих волосах и глубоко вдыхал, словно хотел забрать с собой мой запах.

Впервые я вижу его неуверенным и смятенным.

– Ты обещаешь, что переведешься в Ленинград?

– Саша, я еще не поступила в Уральске. Вдруг завалю экзамены?

– Не завалишь, Вера, поступишь. Я пришлю список предметов, которые надо будет сдать в Ленинграде. Ты подготовишься.

Я согласно киваю и краснею от подкравшейся мысли, что обманываю его. Предчувствию, что этого не будет.

– Вера, объясни, чего ты боишься? Поехали сейчас. Я пойду на вечернюю работу, нам хватит. Тысячи людей так живут.

– Саша, тебе не работать надо, а писать картины. Ты же этого хочешь? Но у тебя не останется времени, если…

– Я хочу только, чтобы ты приехала.

Я молчу. Понимаю, что не могу сорваться и поехать с ним, лишить его возможности добиться своей цели. Если уж моя рухнула.

Объявили посадку. Саша тряхнул головой, словно отгонял сомнения. Я приподнялась на носочки, посмотрела ему в глаза – они влажно блестели, и я не увидела своего отражения. Мы поцеловались так, словно расставались на несколько часов.

Саша ушел. Я смотрела, как поникли его плечи, и мне хотелось броситься вслед. Я видела, как катился по взлетной полосе самолет, взмыл вверх, исчез в облаках, а я все стояла, и больно стучали молоточками слова: «Я его никогда не увижу». Холод спеленал меня в ледяной кокон, проник внутрь и пытался выжечь то тепло, что давал мне Саша.

Дома я плакала у мамы на коленях, она пыталась утешить меня:

– Верочка, будут каникулы, и вы увидитесь.

– Я его никогда не увижу.

Это явилось не просто предчувствием, а каким-то знанием, в истинности которого я не сомневалась. Я не могла унять обжигающих слез. «Нам не быть вместе», – горько повторяла я.

Каждый раз, вспоминая Сашу, вижу его идущим к колодцу. Налетает метель, и снежная пелена растворяет его силуэт. Я кричу, но Саша не слышит моего зова. Колодец времени поглотил его…

Первого июля я прощалась с мамой.

– Вера, ты выйдешь замуж и не вернешься к нам, – несколько раз повторяет она. Глаза ее припухли. Плакала, догадываюсь я.

– Что ты, мама, я не собираюсь замуж, – говорю, искренно веря, что через четыре года вернусь домой.

В аэропорт мы ехали с дедушкой. В автобусе я положила голову ему на плечо. Он вздохнул и сказал:

– Надеюсь дождаться тебя на каникулы.

– Что ты, дедушка, я обязательно приеду, – смотрю ему в глаза и вдруг понимаю, что он не это имел в виду.

Гудит автобус, шелестят разговоры, а я достаю январский день из ячейки памяти с надписью «Счастье». Мне шесть. Саша позвал меня на улицу, и я оказалась в белом царстве: белая земля, белые деревья и кусты, сказочные дома с крышами в белой глазури, серебристый танцующий воздух, молочное небо. Мы бегаем, солнце щурится и догоняет нас. Я останавливаюсь и то прикрываю глаза, то открываю – играю с солнцем. Снежки не лепятся: пушистый и сухой снег рассыпается на рукавичках, как сахарная пудра.

Мама с дедушкой распиливают толстый сук, что отломился от дерева. Звенит пила, извивается ее серебристое, как у большой рыбы, тело. Бабушка выносит на блюде приготовленную в печи тыкву. Пар от нее поднимается струйками, а с ними плывет аромат. Оранжевая тыква среди белого мира.

Бабушка звонко смеется, я изумленно смотрю на нее. Какой у нее колокольчатый смех!

Мы с Сашей рассматриваем снежинки на варежке. Нет одинаковых – как нет одинаковых жизней.

В зале ожидания сели на те же места, где мы сидели с Сашей два дня назад. Здесь же мы сидели неделю назад с Лизой – я провожала ее в Ленинград еще раньше. Грустно.

Когда я уходила на посадку, почувствовала взгляд дедушки, обернулась и поняла, что он вытирает слезы. Первый раз я видела, что он, сильный и крепкий как дуб, плачет. Я помахала ему. Когда последний раз оглянулась, он стоял все на том же месте, усталый и постаревший – казалось, налетит ветер, и он, как старое дерево, не устоит перед его порывом.

Глядя в иллюминатор на нескончаемые сухие просторы, думаю: «От степей волжских – в степи уральские».