Вальс на прощание

Затем стали договариваться о месте встречи. Ружена предложила самый большой на курорте винный погребок, открытый в течение всего дня. Худая сослуживица, стоявшая рядом с Руженой и не сводившая глаз с ее губ, утвердительно кивнула. Но трубач возразил, сказав, что предпочел бы встретиться с Руженой в более уединенном месте, и предложил ей выехать на его машине за пределы курорта.

– Лишнее. Куда нам еще ехать, – сказала Ружена.

– Будем одни.

– Если ты стыдишься меня, незачем вообще сюда приезжать, – сказала Ружена, и ее сослуживица вновь утвердительно кивнула.

– Я не это имел в виду, – сказал Клима. – Ну что ж, буду ждать тебя в четыре у винного погребка.

– Отлично, – сказала худая, когда Ружена повесила трубку. – Он хотел бы увидеться с тобой где-нибудь тайком, но ты должна стремиться к тому, чтобы вас видело как можно больше народу.

Ружена постоянно пребывала в сильном возбуждении, а перед свиданием особенно нервничала. Сейчас ей было трудно даже представить себе Климу. Как он выглядит? Как улыбается, как ведет себя? От их единственной встречи у нее осталось очень смутное воспоминание. Сослуживицы тогда очень подробно расспрашивали ее о трубаче: какой он, что говорит, как выглядит раздетым и как умеет любить. Но она не могла ни о чем говорить и лишь повторяла, что это было «как сон».

И это была не пустая фраза. Мужчина, с которым она провела два часа в постели, сошел к ней с афиш. Его фотография на время обрела трехмерную материальность, температуру и вес, но затем снова стала нематериальным и бесцветным образом, размноженным в несчетных экземплярах и потому еще более абстрактным и нереальным.

Да, именно потому, что он тогда так быстро ускользнул от нее в свой графический знак, в ней осталось неприятное ощущение его совершенства. Она не могла уцепиться ни за одну деталь, которая бы принизила его и приблизила. Когда он был далеко, она была полна решительной воинственности, но теперь, в предчувствии его близости, утратила смелость.

– Держись, – сказала ей худая. – Буду болеть за тебя.

6

Когда Клима закончил разговор с Руженой, Бертлеф взял его под руку и повел к дому Маркса, где практиковал и жил доктор Шкрета. В приемной сидели несколько женщин, но Бертлеф решительно постучал четырьмя короткими ударами в дверь кабинета. Спустя минуту вышел высокий мужчина в белом халате и очках над объемистым носом. Ожидавшим приема женщинам он сказал: «Простите, одну минуту», и повел обоих мужчин в коридор, а оттуда в свою квартиру, расположенную этажом выше.

– Как поживаете, маэстро? – обратился он к трубачу, когда все трое уселись. – Когда мы вас снова увидим здесь с концертом?

– Никогда в жизни, – ответил Клима. – Этот курорт приносит мне одни неприятности.

Бертлеф объяснил доктору Шкрете, что приключилось с трубачом, и трубач вслед за этим сказал:

– Я хотел попросить вас помочь мне. Прежде всего я хотел бы знать, действительно ли она беременна. Может, просто задержка. Или она вешает мне лапшу на уши. Когда-то давно такую штуку проделала со мной одна девушка. Кстати, тоже блондинка.

– Вам не стоит связываться с блондинками, – сказал доктор Шкрета.

– Да, – согласился Клима. – Блондинки – мое несчастье. Пан главврач, это было чудовищно. Я умолял ее пойти провериться у врача. Но на ранней стадии беременности ничего с точностью определить нельзя. Поэтому я хотел, чтобы ей сделали анализ на мышах. Мочу вводят в мышь, и если у нее набухают яичники…

– …значит дама беременна, – дополнил его доктор Шкрета.

– Она понесла в бутылочке утреннюю мочу, я сопровождал ее, но у самой поликлиники бутылочку уронила на тротуар. Я кинулся к этим осколкам в надежде сохранить хоть несколько капель! Я вел себя так, словно она уронила чашу Грааля! Она разбила ее нарочно, потому что знала, что не беременна, и хотела как можно дольше продлить мои муки.

– Типичное поведение блондинок, – невозмутимо сказал доктор Шкрета.

– Вы полагаете, что блондинки отличаются от брюнеток? – сказал Бертлеф, в ком опытность Шкреты по части женщин вызывала некоторые сомнения.

– Разумеется, – сказал доктор Шкрета. – Светлые и темные волосы – два полюса человеческого характера. Темные волосы означают мужественность, смелость, искренность и активность, тогда как светлые символизируют женственность, нежность, беспомощность и пассивность. Блондинка, стало быть, вдвойне женщина. Принцесса должна быть белокурой. Поэтому женщины, желая быть в высшей степени женщинами, красят волосы в блондинистый, но никак не в черный цвет.

– Было бы весьма любопытно знать, каким образом пигменты оказывают влияние на человеческую душу, – с сомнением сказал Бертлеф.

– Речь не о пигментах. Блондинка непроизвольно уподобляется своим волосам. Еще в большей мере это происходит тогда, когда блондинка – на самом деле перекрашенная брюнетка. Она хочет быть верной своему цвету и прикидывается созданием хрупким, куколкой для игры, требуя по отношению к себе нежности и услужливости, деликатности и алиментов; не умея ничего делать своими руками, внешне она сама утонченность, а внутри хамство. Если бы темные волосы стали всемирной модой, на свете жилось бы значительно лучше. Это была бы самая полезная социальная реформа, какая когда-либо осуществлялась.

– Так что Ружена тоже, вполне вероятно, просто дурачит меня. – Клима пытался извлечь из слов Шкреты хоть какую-то надежду.

– Нет. Позавчера я осмотрел ее. Она беременна, – сказал доктор Шкрета.

Бертлеф заметил позеленевшее лицо трубача и сказал:

– Пан доктор, вы, однако, председатель комиссии, разрешающей аборты.

– Да, – сказал Шкрета. – В пятницу у нас заседание.

– Превосходно, – сказал Бертлеф. – И надо бы поторопиться с этим, ибо наш друг может не вынести напряжения. Я знаю, что в этой стране аборты разрешаются с трудом.

– С величайшим трудом, – сказал доктор Шкрета. – У меня в комиссии две бабы, представляющие народовластие; они страшны как война и потому на дух не переносят всех наших посетительниц. А знаете ли вы, кто на свете самые ярые женоненавистники? Женщины. Друзья мои, ни один мужчина, даже пан Клима, которому уже две женщины пришили свою беременность, не испытывает к ним такой ненависти, какую испытывают они к себе подобным. Как вы думаете, ради чего женщины вообще домогаются нас? Ради того лишь, чтобы уязвить и унизить своих сотоварок. Создатель вложил в сердца женщин ненависть к другим женщинам, ибо хотел, чтобы род людской размножался.

– Я постараюсь немедля простить вам ваши слова, – сказал Бертлеф, – так как хочу вернуться к делу нашего друга. В этой комиссии как-никак ваше слово решающее, и эти страшные бабы примут вашу сторону.

– Да, там мое слово решающее, но я все равно хочу бросить это занятие. Оно не приносит мне ни гроша. Маэстро, сколько вы зарабатываете за один концерт?

Сумма, названная Климой, явно произвела на доктора Шкрету впечатление.

– Нередко прихожу к мысли, что я мог бы подрабатывать музыкой, – сказал он. – Я вполне сносно играю на барабане.

– Вы играете на барабане? – с подчеркнутой заинтересованностью спросил трубач.

– Да, – сказал доктор Шкрета. – У нас в клубе рояль и барабан. В свободное время я играю на барабане.

– Великолепно! – воскликнул трубач, благодарный за возможность польстить главному врачу.

– Но у меня здесь нет партнеров, чтобы организовать настоящий оркестр. Разве что аптекарь довольно прилично играет на рояле. Раз-другой мы пробовали сыграться. Знаете что? – задумался он. – Когда Ружена придет на комиссию…

– О, только бы пришла! – вздохнул Клима.

Доктор Шкрета махнул рукой:

– Туда все с радостью приходят. Но на комиссии требуется и присутствие отца, так что вам придется явиться вместе с ней. А чтобы вам не приезжать сюда только ради этакой ерунды, вы могли бы приехать накануне, и мы вечером дали бы концерт. Труба, рояль, барабан. Tres faciunt orchestrum[1 - Трое составляют оркестр (лат.).]. Если на афише будет ваше имя, аншлаг обеспечен. Как вы к этому относитесь?

Клима всегда был даже слишком требователен к профессиональному совершенству своих выступлений, и предложение главного врача еще вчера показалось бы ему просто-напросто абсурдным. Сегодня же его не волновало ничего, кроме чрева одной-единственной медсестры, и потому на вопрос главного врача он ответил учтивым восторгом:

– Это было бы великолепно!

– В самом деле? Вы за?

– Разумеется.

– А что вы думаете по этому поводу? – обратился Шкрета к Бертлефу.

– Что это замечательная идея. Не представляю, однако, как за неполных два дня вы успеете подготовиться.

Вместо ответа Шкрета встал и подошел к телефону. Набрал какой-то номер, но там никто не отозвался.