Пусть этот круг не разорвется…

Митинг организовали два вечера спустя. Пришли на него только те, кого мы очень хорошо знали, – Лэньеры, Эллисы и тетушка Ли Энни, а также Шортеры. Все прибыли в одном фургоне, но некоторые пешком, так что если кто и проехал мимо, ему не пришлось ломать голову, к чему на нашей подъездной дороге остановилось сразу несколько фургонов. По прибытии они сразу проскользнули в дом послушать Морриса Уилера и Джона Мозеса, пока мистер Моррисон сторожил снаружи – на случай, если кто придет незваный.

Когда митинг начался, меня с мальчиками отослали в другую комнату. Но мы приоткрыли дверь и оставили щелку, чтобы послушать. Хотя мама и папа заметили нас, они не велели нам снова захлопнуть дверь. Представители союза более подробно объяснили, какой именно союз они собираются организовать, чего и как планируют добиваться. Сказав все, что собирались, и ответив на все вопросы собравшихся, они уехали. Остальные еще ненадолго задержались, пока не спустилась ночь, – обсудить все, что было сказано. Как я поняла, большинство пришло к выводу, что союз штука полезная. Недостаток, однако, был: риск. Втянут во что-нибудь. И доверять белым фермерам в округе, даже Моррису Уилеру, никто не мог заставить себя. Слишком долгие годы царили неравенство и суд Линча. И все решили подождать и посмотреть, как обернется дело.

За несколько дней до отъезда дяди Хэммера папа стоял на веранде, прислонившись к столбу, и глядел на нераспаханное поле. Мы с Кристофером-Джоном уже кончили мыть после ужина посуду. Увидев, как к папе подошла мама, мы перестали разговаривать. Мы видели, что папу что-то беспокоит, и догадывались, в чем дело.

– Ты решил вернуться на железную дорогу? – спросила мама.

Из столовой к нам вошел Стейси. Он услышал мамин вопрос и тоже остановился как вкопанный.

Папа посмотрел на нее. Ответ был написан на его лице.

– Я так и знала.

– Мэри, ну что еще я могу сделать? Где только я ни был – работы нигде нет.

– Говорят, работа будет, когда начнут строить этот госпиталь…

– Детка, мы не можем на это рассчитывать. Сама знаешь, мы не можем оказаться без денег, когда придет время платить налоги. Раз меня ждет работа, я должен ехать.

Мама повысила голос:

– А в будущем году и через год? Дети растут быстро, ты им нужен здесь. Стейси уже почти четырнадцать. Ты ему очень нужен, Дэвид. И всем тоже.

Папа ответил резко:

– Думаешь, я этого не знаю? Но им нужно и кое-что еще. Им нужна эта земля. Пока у нас есть эта земля, есть что-то, чего нет у многих других, мы не можем идти на риск ее потерять.

– Дэвид, не ходи именно в этом году. Мы изыщем иной путь раздобыть денег.

– Да? И ты можешь указать мне, какой именно?

– Хэммер вложит двадцать долларов…

– Не похоже, что он собирается оставить их перед отъездом.

– Ну, мы еще раз обсудим все. Решим, без чего можем обойтись… продадим что-нибудь.

Папа устало вздохнул:

– Мы все это уже прикидывали.

Мама долго молчала. Потом тихо заметила:

– А может, тебе просто нравится жить одному там, на железной дороге?

– Мэри…

Мама повернулась и пошла вниз по ступенькам веранды. Папа остановил ее:

– Мэри, ты же знаешь, это не так.

– Знаю, – сказала она так же тихо. И, подождав, спросила: – Когда ты едешь?

– Думал вместе с Хэммером в субботу.

Мама поглядела на подъездную дорогу.

– Я пройдусь к пруду.

– Я с тобой.

– Нет… Я понимаю, Дэвид, ты делаешь, как считаешь лучше. Но и я с собой ничего не могу поделать. Не могу.

Она задержала на папе взгляд, потом повернулась и пошла вдоль гигантских камней к подъездной дороге.

Стейси поспешил из дома через столовую. Ба там замешивала тесто; подхватив его со стола, она принесла тесто в кухню и выложила в ожидавшую его миску. Потом накрыла ее влажным полотенцем, вытерла руки и вышла на веранду.

– Сын, – сказала она, дотрагиваясь до папиной руки, – сын, ты знаешь, я никогда не вмешивалась в ваши отношения с Мэри, да и сейчас не хочу. Поверь, я люблю ее не меньше, чем тебя. И, как женщина, понимаю, что она чувствует. В последние годы ты так часто оставлял ее одну, ей приходилось самой воспитывать детей и заботиться о доме, о земле, обо всем. Я знаю, что тебе не хочется уходить, и Мэри тоже это знает. Но она имеет право хотеть, чтобы ты был дома.

– Мама, послушай… – Папин голос звучал таким усталым. – Не наседай хоть ты на меня.

– Я не собираюсь наседать на тебя! Я только хочу сказать: ты должен понять, что она чувствует, и постараться как-то все смягчить, ну хотя бы приезжать домой чаще, чем раньше. Ей тогда будет легче. Мне тоже, конечно. Вспомни, она же…

Тут Кристофер-Джон уронил на пол ложку, Ба обернулась и, увидев, что мы прислушиваемся к их разговору, взяла папу под руку и повела во двор к старой скамье, стоявшей под грецким орехом. Когда они пересекали двор, Кристофер-Джон спросил меня:

– Как ты думаешь, папа когда-нибудь сможет не уезжать?

Я пожала плечами:

– Когда-нибудь… может быть.

Кристофер-Джон вынул из полоскательницы тарелку и вытер ее насухо.

– Кэсси…

Я посмотрела на него.

– Мне кажется, ждать так долго я не выдержу…

Суббота выдалась печальная. Почти все утро мы словно прилипли к папе и к дяде Хэммеру.

– Знаешь, – наконец заговорил он, и его голос даже заставил меня вздрогнуть, – мне вспоминается время, когда и мой папа однажды уехал – не так надолго, как приходится твоему. И все-таки на порядочный срок. Он занимался рубкой леса возле Натчез Тройс. Мы с Дэвидом так скучали по нему! По нему и по нашему старшему брату, вашему дяде Митчеллу, хоть привязывай нас. Они отправились на заработки, чтобы купить лошадь и заплатить за эту землю. А мы ждали, дождаться не могли, когда они вернутся. – Вспоминая, дядя Хэммер улыбнулся, потом указал рукой на наковальню во дворе: – Может, сыграем в подковки, а?

Я с удивлением посмотрела на него и пошла за подковами – они висели на костыле в другом конце веранды.

– Поверишь, я здорово играл в них, – сказал он, отходя к линии подачи. – Твой папа и я, мы считались лучшими стрелками во всем Грэйт Фейс, когда были еще мальчишками.

Мы стали кидать, и первый раунд выиграл дядя Хэммер. Второй раунд я начала с роскошного броска, и подкова, пролетев со свистом, накрепко села на наковальню. Дядя Хэммер взялся за свою подкову, но не кинул ее.