Зерно мира мёртвого

Он кивнул шофёру: «Семёныч, заезжай как-нибудь на чай, потолкуем», – развернулся и пошёл прочь. Его сухая, негнущаяся фигура быстро терялась в пыльной дымке, растворяясь между избами.

ЗИЛ развернулся и, пыхтя, покатил обратно, к городу, оставляя за собой шлейф пыли. Студенты остались стоять у груды своего скарба посреди незнакомой, безмолвной деревни. Песни и смех остались где-то там, далеко, за поясом мёртвой земли.

Алёна дёрнула плечом и с силой сбросила свой рюкзак на землю, подняв облачко пыли. Степан потянулся за своим, машинально проверяя, на месте ли заветный блокнот для записей. А Эттырке молча смотрел на дымящиеся за околицей поля. Он вырос в тундре, где у всего в мире была своя цель и своё место: олень – для стада, песец – для шубы, ягель – для жизни. Здесь же он видел бессмыслицу: одну жизнь уничтожали ради спасения от другой жизни. Эта чужая, неумолимая логика пугала его куда больше самой «немочи».

Они приехали. Тишина, в которой повисли их несложившиеся песни и несмешные шутки, была гуще и тяжелее дорожной пыли. Впереди была неделя.

ОТЧЁТ ОБ ИЗЪЯТИИ АНОМАЛЬНОГО ОБЪЕКТА

Исх. № 287/с от 21 июля 1959 г.

Автор: Начальник оперативной группы, капитан Коваль А.Д.

Начальнику НИИ СЦП ОУС, тов. Савченко А.П.

1. ОСНОВАНИЕ:

Распоряжение НИИ СЦП ОУС № 44-ОП от 20.07.1959 г. на выезд оперативной группы по сигналу из г. Суздаль Владимирской области.

Примечание: Выезд был задержан на 18 часов в связи с необходимостью получения исчерпывающих медицинских заключений по пострадавшему и согласования легенды с местными органами госбезопасности

2. ПРЕДЫСТОРИЯ ОБЪЕКТА:

Объект (пара кожаных сапог, стиль соответствует северорусской обуви XVII века) обнаружен 25.04.1959 г. при разборе чердака дома № 7 по ул. Кремлёвской, г. Суздаль, ранее принадлежавшего купеческой семье Орловых. Объект находился в кованом сундуке с неидентифицированными символами. Владелец дома, гражданин Петров Иван Васильевич, передал сапоги в Суздальский краеведческий музей как диковинку, предположив, что это театральный реквизит.

3. ОПИСАНИЕ ИНЦИДЕНТА:

19.07.1959 г. в 14:30 в музее произошёл несчастный случай. Старший научный сотрудник, гражданин Сидоров Алексей Петрович (1928 г.р.), проводивший инвентаризацию в основном фондохранилище №1, примерил объект. Непосредственными свидетелями инцидента являются:

Смирнова Мария Игнатьевна (смотритель музея),

Волкова Анна Семёновна (смотритель музея).

Показания смотрительниц разнятся:

Смирнова М.И. утверждает, гражданин Сидоров «бежал с невероятной скоростью по центральному проходу между стеллажами, не реагируя на оклик». Не справившись с управлением, он с силой столкнулся с несущей бетонной колонной в торце хранилища.

Волкова А.С. сообщает, что она зашла позже и видела только как гражданин Сидоров упал возле колонны.

Результат: Гражданин Сидоров А.П. госпитализирован с диагнозом: закрытый многооскольчатый перелом обеих костей правой голени, перелом трёх рёбер, сотрясение головного мозга. Состояние тяжёлое, сознание спутанное.

4. ОПИСАНИЕ ОБЪЕКТА:

Пара сапог из мягкой кожи коричневого цвета, богато украшенных тиснёным орнаментом и металлическими вставками. Подмётки имеют сложную слоистую структуру из неизвестного материала, напоминающего окаменевшее дерево. При осмотре обнаружены микроскопические узоры на внутренней поверхности кожи, не поддающиеся идентификации. Объекту присвоен временный индекс СК-012 «Сапоги-скороходы».

5. ДЕЙСТВИЯ ОПЕРАТИВНОЙ ГРУППЫ:

Группа в составе капитана Коваль А.Д. и лейтенанта Озеровой Н.И. прибыла на место 20.07.1959 г.

Объект СК-012 изъят, упакован в специальный контейнер (свинцовый кожух, код К-4). Сапоги были сняты с ног пострадавшего сотрудниками «Скорой помощи» до прибытия группы.

Со всеми лицами, располагавшими информацией об инциденте (3 чел.), проведена разъяснительная беседа с приведением свидетельских показаний в соответствие с легендой. Оформлены пожизненные обязательства о неразглашении (Форма Н-7).

Особое внимание уделено свидетельнице Смирновой М.И., чьи первоначальные впечатления, вероятно, искажённые шоковым состоянием, были успешно скорректированы в ходе беседы.

Список подписавших:

Смирнова Мария Игнатьевна (смотритель музея),

Волкова Анна Семёновна (смотритель музея),

Никольский Пётр Леонидович (директор Суздальского краеведческого музея).

По согласованию с местными органами распространена и закреплена следующая легенда: «Травма получена в результате падения со служебной стремянки при попытке дотянуться до коробки на верхней полке стеллажа во время плановой инвентаризации. Шум от столкновения с колонной был интерпретирован свидетелями как падение тяжёлого предмета вместе со стремянкой. Объект (старинные сапоги) был повреждён в ходе инцидента и впоследствии списан».

Гражданин Сидоров А.П. переведён в закрытый стационар НИИ для лечения. Ввиду его текущего состояния, собеседование отложено до восстановления ясности сознания.

6. ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ И РЕКОМЕНДАЦИИ:

Класс: Предположительно Евклид. Основание: демонстрирует аномальные свойства, представляющие непосредственную опасность при контакте. Требует изоляции.

Рекомендации:

Поместить объект СК-012 в карантинное хранилище № 3.

Проведение экспериментов приостановить до разработки постоянного протокола содержания и мер безопасности.

Решение о судьбе гражданина Сидорова А.П. принять по результатам лечения и последующего собеседования.

Приложения:

Фотофиксация места инцидента (5 листов).

Копии обязательств о неразглашении (3 шт.).

Прорисовки символов с сундука.

Капитан /Коваль/

[подпись]

Суздаль. Краеведческий музей. Фондохранилище №1. 19 июля1959 года, 14:25.

Полуденная сонная тишина висела в длинном помещении хранилища, нарушаемая лишь скрипом половиц под неторопливыми шагами. Повсюду царил рабочий беспорядок: наваленные на стеллажи коробки, груды папок на подкатных тележках, а у дальнего торца – алюминиевая стремянка, на верхней ступеньке которой валялись забытые кем-то перчатки. Пылинки медленно танцевали в узких столбах света из решётчатых окон.

Алексей Петрович Сидоров, старший научный сотрудник, устало потёр переносицу, откладывая папку с инвентарными описями. Рядом на столе, поверх бархатной подкладки, лежали сапоги.

Они были прекрасны. Не «артефактом» – а шедевром. Мягкая, почти живая кожа цвета старого мёда. Тиснёный узор, похожий на морозные завитки. Мягкий блеск металлических блях – не золото, а томлёная медь. Сидоров, человек до мозга костей прагматичный, видел в них высшее мастерство сапожника. Руки безвестного обувных дел мастера, чей труд пережил века.

Он оглянулся. Две смотрительницы, Мария Игнатьевна и Анна Семёновна, обычно помогавшие с инвентаризацией, куда-то исчезли. Наверное, в буфет, чай пить, – мелькнула у него мысль. И от этой мысли стало на душе и просторно, и немножко стыдно-радостно. Значит, не увидят. Неловко, конечно, но кто узнает?

Он снял свой правый ботинок – поношенный, пахнущий пылью улиц и гуталином. Сравнение было не в его пользу. Вытер руки о брюки. Потом осторожно, почти благоговейно, вставил ногу в сапог.

Кожа обняла ступню удивительно мягко, но плотно, без единой складки. Сидели как влитые, – с профессиональным удовлетворением констатировал он. Надел второй. Встал, сделал пробный шаг от стола. Половицы тихо скрипнули под упругой подошвой. Ещё шаг. Ничего особенного. Только удобно. Необыкновенно удобно.

В голове пронеслась нелепая картинка: вот он, Алексей Сидоров, выступает на учёном совете не в своих замызганных ботинках, а в таких вот. Коллеги удивлённо взглянули бы, может, посмеялись бы.

Он повернулся, намереваясь пройтись вдоль стеллажа, и сделал третий шаг.

Щёлкнуло.

Не в ушах. Где-то глубоко в костях.

И мир рванул навстречу.

Стеллажи, картонные коробки, папки – всё слилось в непрерывную дрожащую полосу. Воздух ударил в лицо сплошной, свистящей стеной, вырвав дыхание. Он инстинктивно попытался схватиться за что-то – но его ноги несли его вперёд с чудовищной, нарастающей силой. Это был бег. Бешеный, идеально ровный бег прямо к массивной бетонной колонне в торце хранилища.

– Помогите! – слабо пискнул Сидоров севшим от ужаса голосом.

Из-за стеллажа вышла Мария Игнатьевна, держа в руках дымящийся стакан. Её круглое лицо замерло в недоумении, которое за долю секунды сменилось ужасом.

– Алёш… – начала она.

Но было поздно.

Тусклый, глухой удар, похожий на то, как бьют мешком с песком. Хруст, от которого сжалось внутри всё. И потом тишина. Глубокая, звенящая, нарушаемая лишь медленным скольжением тела на пол и тяжёлым, прерывистым хрипом.

Анна Семёновна, выглянувшая из-за спины подруги, тихо ахнула и уронила поднос. Звон разбитого стекла вторично разорвал тишину.

Суздаль. Краеведческий музей. 20 июля 1959 года, 7:30 утра.

Здание ещё было закрыто для посетителей. Пётр Леонидович Никольский, директор музея, сам отворил служебную дверь, впуская троих человек в штатском. Его лицо было серым от бессонницы и беспомощной ответственности.

Первой вошла капитан Анна Коваль. Женщина коренастого сложения, в строгом плаще. Русые волосы были убраны в тугую, аккуратную косу, обвитую вокруг головы. Ярко-голубые глаза, холодные и быстрые, окинули вестибюль одним взглядом.

Следом протиснулся Пётр Силантьев. Худощавый, в помятой куртке, он нёс массивный алюминиевый кейс. Зайдя в помещение, он привычным жестом сдвинул на лоб очки в роговой оправе.

За ними вошла Нина Озерова. Её густые волосы были собраны в небрежный пучок, из которого уже выбились упрямые пряди. В руках она несла планшет с документами.

– Где объект? – спросила Коваль, её голос был ровным, со слабым, но уловимым южным говором.

– В основном хранилище… Сапоги. Я лично приказал фельдшеру снять их сразу. – торопливо заговорил Никольский. – Нельзя же было оставлять… вещь-то музейная. Потом положили на стол. Трогать больше не стали.

– Свидетели уже приехали? – уточнила капитан.

– Свидетели – Мария Игнатьевна и Анна Семёновна – в моём кабинете. Больше никого не было.

Коваль кивнула и жестом велела директору проводить группу на место.

На входе в хранилище Никольский, торопясь, задел плечом алюминиевую стремянку, прислонённую к стеллажу. Та с противным дребезжанием грохнулась на бетонный пол.

В хранилище вс на том же столе, покоились сапоги. Они лежали как попало – один на боку, второй подошвой вверх. Бархатная подложка была за ненадобностью сброшена на пол. Эта беспорядочность кричала об осторожности, граничащей со страхом. На бетонной колонне в конце прохода между стеллажами чётко читалось тусклое пятно и паутина мелких трещин.

– Добре, – тихо сказала Коваль, больше для себя. – Её взгляд скользнул от сапог к пятну на стене. – Хорошо, что сапоги сняли почти сразу. И человека освободили, и экспонат не потеряли. По-хозяйски. – В её голосе не было ни насмешки, ни одобрения.

– Боялись, но панику не подняли. Положили и ждут, когда приедем мы и заберём эту проблему.

Она надела тонкие защитные перчатки.

Силантьев щёлкнул защёлками кейса и начал раскладывать аппаратуру: «Зоркий», лампу-вспышку, рулетку. Озерова, не теряя времени, достала блокнот и карандаш.

– Темновато для швов и подошвы, – пробурчал Силантьев, оценивая мрачное освещение хранилища.

– Добавь света, сколько есть. – бросила Коваль. – Озерова, наружный осмотр, я диктую, ты записывай. Силантьев, фотофиксация. Крупно, все детали, особенно подмётка и крепления.

Работа закипела почти без слов. Щелчки затвора, резкие вспышки, холодный, ровный голос Анны, торопливые записи Нины, заносящей в протокол каждую царапину: «Правый сапог, внешняя сторона голенища, тиснёный орнамент, визуально – стилизация под хвойные ветви…»

Только когда все снимки были сделаны и занесены в опись, Коваль подошла вплотную. Ловким, резким движением она накинула на сапоги стерильный полиэтиленовый пакет и, не дав им сместиться, перенесла в раскрытый кейс Силантьева. Раздался глухой, мягкий стук.

– Теперь свидетели, – скомандовала Коваль, снимая перчатки и убирая их в плоский металлический бокс. – Силантьев, отнеси контейнер в машину. Озерова, со мной.

В кабинете директора их ждали две испуганные женщины и сам Никольский. Коваль говорила спокойно, чётко, без снисхождения. Объяснила, что произошёл несчастный случай при нарушении правил обращения с экспонатами, что расследование ведётся, а все детали являются государственной тайной.

Её голос был спокойным, но в каждом слове чувствовалась непреклонная уверенность.

– Вы видели, как ваш коллега упал со стремянки, – произнесла она, глядя прямо в глаза Марии Игнатьевне. Это не было вопросом.

– Я… я видела, как он… бежал… – начала та, сбившись.

– В полумраке хранилища, при испуге, легко спутать падение с… любым резким движением, – мягко, но чётко перебила её Коваль. – Вы слышали удар. Вы увидели его уже падающим. Вы очень потрясены, Мария Игнатьевна. Шок искажает воспоминания. Вам нужно хорошенько отдохнуть. – В этих словах не было сочувствия, только констатация факта.

Силантьев, не поднимая глаз, положил перед каждой по три экземпляра Формы Н-7.

– Подпишите, пожалуйста, что ознакомлены с официальной версией происшествия, – сказал он глуховатым голосом. – Для вашего же спокойствия.

Директор Никольский, бледный, кивнул им: «Подписывайте, девчата. Что уж теперь…»

Подписывали молча, с дрожащими руками.

Когда последняя подпись была поставлена, группа собралась у выхода. Тяжёлый кейс с сапогами уже был надёжно зафиксирован в багажнике служебного Уаза.

– Всё? – спросила Озерова, поправляя выбившиеся волосы. В её голосе звучала не только усталость.

– Для нас – да, – ответила Коваль, поправляя плащ. – Дальше – лаборатория. Пусть учёные разбираются, что это и почему оно сломало человеку ноги.

Она взглянула на молодую сотрудницу, и в её глазах на миг мелькнуло что-то похожее на усталое понимание.

– Первый раз всегда странно и непонятно. Видишь только последствия. Потом учишься видеть причину. И это не всегда легче.

Силантьев уже ждал у двери, поправляя очки. Никольский молча открыл дверь, провожая их. Озерова вздохнула и вышла первой, на свежий прохладный воздух.

***

В институте всё началось с трёх суток карантина. Объект СК-012 поместили в изолированную камеру, где датчики фиксировали всё: температуру, излучение, магнитные поля. Датчики молчали. Сапоги лежали в свинцовом ящике, как пара обычной, пусть и старинной, обуви.

На четвёртый день, убедившись в пассивности, объект формальной резолюцией передали в испытательный бокс. Туда же поступил запрос от группы капитана Коваль – проверить механику взаимодействия. Стандартные процедуры были запущены, а результаты, оформленные как положено, должны были поступить в лабораторный корпус к утру.

Лабораторный комплекс НИИ СЦП ОУС. 25 июля 1959 года, 8:15.

Воздух в лаборатории 3-Б был стерилен и неподвижен, пах озоном от приборов, пылью от ветхих фолиантов и слабым, въевшимся в стены химическим запахом. Под толстым стеклянным колпаком на центральном столе покоились сапоги-скороходы – объект СК-012.

У стола, в безупречно чистом халате, стоял Ержан Нургалиев. Его тёмные, спокойные глаза переходили с чертежа на сапоги и обратно, а пальцы методично перебирали линейку.

– Сорок километров в час, – произнёс он ровным голосом, водя линейкой по графику. – Но разгон нелинейный. Смотрите: зависимость почти квадратичная. Первые пять метров – будто его просто сильно толкают. Следующие пять – скорость растёт лавинообразно. Последние пять – движение уже практически на максимальной тяге. Вся фаза – полторы секунды. Критическая точка – здесь. – Лаборант постучал карандашом по отметке на графике. – Тут ускорение становится некомпенсируемым. Траектория при этом – абсолютная прямая.

– А значит, наш потерпевший успел осознать и даже закричать, как и упомянула в своих показаниях одна из свидетельниц. – подтвердила догадку Анна Коваль, не отрываясь от документов.

Игорь Светлов, сотрудник отдела аналитики, приглашённый для консультаций, изучал фотографии места инцидента из фондохранилища. Он поправил привычным жестом тёмную прядь, падавшую на лоб – жест, сопутствующий мучительному поиску того важного, что пока ускользало от их внимания.

– Посмотри на следы в пыли, – он указал на снимок. – Сапоги сняли с него сразу по приезду «скорой». Отнесли и бросили у ножки стола. Потом кто-то поднял и положил обратно, но уже не на своё место.

– Значит, испугались, но выбросить не решились, – заключил Ержан, не отрываясь от расчётов. – Ценный экспонат всё-таки. Даже если он только что переломал человеку ноги. Любопытно.

У окна, у небольшого лабораторного столика, остановилась Анна. Перед ней были разложены листы пергамента с прорисовками узоров с сундука. Она сравнивала их с увеличенными фотографиями металлических блях на сапогах, время от времени делая пометки острым карандашом.

– Символика одна, – резюмировала она, не глядя на мужчин. Её голос звучал низко и певуче. – Школа северная, видно по вязи. Но вот эти три кольца, переплетённые… Ни в одном справочнике нет. Ни в геральдике, ни в знамёнах ремесленных цехов. Как будто замкнутая система. Одна внутри другой.

– Возможно, это не украшение, а инструкция, – предположил Игорь, откладывая фотографии. – Только написанная на языке, которого мы не знаем.

– Или условие, – добавил Ержан, наконец отложив линейку. – Условие работы. Как кодовый замок. Бежит по прямой, пока не встретит препятствие. Потому что нет команды на поворот. Нет правильного… ключа. Или владельца.

Коваль отложила карандаш. Её движение было резким, отчеканенным, как и её вопрос.

– Вывод? – спросила она коротко.

– Предварительный, – ответил Игорь. – Объект действует по строгим, но неизвестным нам правилам. Он опасен при непосредственном контакте, но только при определённых условиях. Каких – пока не ясно.

– Добре, – кивнула Коваль, снова склоняясь над рисунками. – Ждём данные от Силантьева и Озеровой. Тогда, може, и прояснится.

В лаборатории воцарилась рабочая тишина – та, что наступает, когда гипотезы высказаны, а новые данные ещё не пришли. Нарушали её лишь тихое жужжание вентиляции и скрип карандаша Коваль по бумаге.

Сапоги под стеклом лежали неподвижно, и только пылинки, медленно оседающие на колпак, напоминали, что время идёт. Они выглядели просто старинной обувью – красивой, мастерской работы, но лишь оболочкой для чего-то, что ускользало от спектрографов и логики.

Дверь в лабораторию с шипением отъехала в сторону, и первым, почти ввалившись, вошёл Пётр Силантьев. Его куртка была запачкана машинным маслом, под мышкой он сжимал потрёпанную папку с грифом «Испытательный полигон №2». Лицо его выражало профессиональную досаду.

– По вашей задаче – полный ноль, – заявил он, не дожидаясь вопросов, и шлёпнул папку на свободный угол стола. – Механики со своей куклой-шагоходом пол дня маялись. Манекен деревянный, манекен на шарнирах, манекен с электроприводом и имитацией мышечного сокращения по чертежам из ЦНИИ робототехники… Реакция – ноль. Абсолютный. Сапоги как мёртвые.

Пока он говорил, в проём двери, влетела Нина Озерова. Видно было, что она почти бежала по коридору, догоняя Силантьева. Она дышала часто, сжимая в руках две папки, но глаза её горели азартом первооткрывателя. В руках она держала два тонких, но плотных дела.

– Из медбокса, – выдохнула она, положив дела перед Светловым. – Заключение по Сидорову и протокол первичного осмотра объекта на месте. Он пришёл в себя сегодня утром.

Игорь взял верхнюю папку. Ержан и Коваль перевели внимание на него. Силантьев, тем временем, открыл свою папку и, водя пальцем по столбцам цифр, продолжал доклад:

– Потом подключили психологов. Нашли агента с высокой внушаемостью, закрепили его на страховочном треке в ангаре. Под гипнозом создали установку: «это красивые исторические сапоги, тебе интересно, как они сидят на ноге». Надел. Сделал три шага. Обычных. Как в валенках. – Силантьев снял очки и устало протёр переносицу. – После сеанса он сам сказал: «Я в глубине души ждал подвоха. Не мог отделаться от мысли, что меня обманывают».

– То есть даже искусственно созданное «любопытство» не сработало, – заключил Ержан.

В это время Игорь, пробегая глазами лист с показаниями пострадавшего, зачитал вслух выдержку, подчёркнутую красным карандашом:

– «…не помню, чтобы я ожидал чего-то особенного. Просто… они такие красивые были. Рукастая работа. Я хотел почувствовать, как это – носить такую красоту. Представить себя… ну, не знаю, боярином, что ли. А потом…»

Игорь замолчал, давая прочувствовать фразу.

– «Просто хотел почувствовать, как это – носить такую красоту», – повторила капитан Коваль. Её голос прозвучал тихо, но отчётливо. – Ни проверки, ни эксперимента. Чистое любопытство. Эстетический импульс.

– Именно, – кивнул Игорь, откладывая бумагу. – Он не тестировал гипотезу. Он удовлетворял личное, ничем не испорченное любопытство. Действовал «просто так».

– А наш агент, даже под гипнозом, действовал «в рамках задания», – добавил Силантьев. – Его любопытство было инструментальным. И сапоги это почувствовали.

Нина Озерова, отдышавшись, внимательно слушала. Её большие серые глаза перебегали с одного собеседника на другого, ловя логическую нить.

– Значит… они реагируют не на человека вообще, – прошептала она осторожно. – А на состояние человека? На… чистоту помыслов?

– На чистоту взаимодействия, – поправил Ержан. – На действие, свободное от парадигмы контроля и изучения. Сидоров находился в «своей» реальности, где сапоги – всего лишь красивая старинная вещь. Мы же все здесь… – он обвёл взглядом лабораторию, – находимся в реальности, где любая красивая старинная вещь – потенциальный объект класса «Евклид». Мы иммунизированы знанием. И это знание – непреодолимый барьер.

Капитан Коваль медленно сложила листы с символами, её движения были точными и окончательными.

– Вывод, – произнесла она. – Активное изучение объекта методами Института невозможно в принципе. Для его активации требуется тот, кто не ждёт подвоха. А таковой в нашей системе не может существовать по определению. Мы можем описать его свойства, но не можем их воспроизвести. Тупик.

В лаборатории повисло тяжёлое, насыщенное мыслями молчание. Гипотеза оформилась в чёткий, неутешительный вердикт. Сапоги под стеклом, казалось, безразлично взирали на этот вердикт – как на что-то само собой разумеющееся.

Нина Озерова вздохнула и поправила выбившиеся волосы.

– Мне ещё в архив нужно, – сказала она, обращаясь больше к капитану Коваль. – Сдать копии протоколов. И… может, посмотреть, нет ли в старых описях чего-то похожего на эти узоры.

Коваль кивнула коротким, деловым кивком.

– Добре. Действуйте. И захватите, кстати, ключ от картотеки Гроссмана. Он сегодня в отъезде, но говорил, что там могут быть полезные материалы по северным орнаментам.

– Поняла, – Озерова собрала свои папки и, кивнув на прощание остальным, направилась к выходу. Но створка внезапно отъехала в сторону, и в проёме возникла фигура Виктора Ильича Орловского. Озерова, едва не столкнулась с ним, но успела сделать шаг назад.

– Осторожней, осторожней, – произнёс профессор, слегка отступая и пропуская её. Его взгляд, быстрый и оценивающий, скользнул по её лицу, папкам в руках, а затем перенёсся в лабораторию. – Спешишь? Ничего, беги.

– Извините, Виктор Ильич, – смущённо пробормотала Нина и, кивнув, почти побежала в сторону архива.

Орловский вошёл, его внимательный взгляд обвёл помещение: сапоги под стеклом, разложенные чертежи, приборы, троих сосредоточенных сотрудников.

– У вас тут с утра пораньше народ, – заметил он, и в его голосе прозвучала привычная лёгкая ирония. – Не лаборатория, а проходной двор какой-то.

Ержан, не отрываясь от спектрограммы, тихо, но внятно пробурчал:

– Уже который день. То полевики, то начальство. Работать когда?

Учёный усмехнулся уголком губ, но не стал комментировать. Его внимание привлекла капитан Коваль, которая уже встала и собиравшая свои бумаги.

– А, Анна Дмитриевна, вот вы-то мне и нужны. – Он сделал несколько шагов вглубь комнаты, но его взгляд уже скользнул к колпаку. – Хотя погодите. Это же тот самый суздальский объект? Я видел предварительную классификацию – «Евклид». Неужели что-то действительно интересное?

– Объект СК-012, – коротко ответила Коваль, кивнув в сторону колпака. – Пара сапог. Активируются при надевании, обеспечивают неуправляемое движение по прямой с возрастающей скоростью до сорока километров в час. Результат – переломы у испытателя.