Александр Маринеско. Подводник № 1. Документальный портрет. Сборник документов

Не ясно, как именно Маринеско отреагировал на подобный вердикт, тем более что в его исповедях, добросовестно записанных А. А. Кроном, ни о каких нюансах в вопросе о награждении не говорилось – отклонили и точка. Писатель и его герой сконцентрировали своё внимание на реакции на это решение[16 - «Легче всего предположить, что Александр Иванович обиделся за недооценку своих заслуг, а, обидевшись, пустился во все тяжкие, стал выпивать, грубить и нарушать дисциплину. Понимать его так – значит очень упрощать этот сложный характер. Конечно, он был обижен, но не за то, что “мало дали”, а за то, что припомнили старое. “И команде скостили, а она-то при чём?” – говорил он мне. Вины он с себя никогда не снимал, хотя и считал, что январский поход – достаточное искупление всех его прошлых провинностей. Он знал случаи, когда высшие награды получали настоящие штрафники, осужденные за тяжкие преступления, и недоумевал. Концы с концами не сходились, и ответа на свои недоуменные вопросы он ни у кого получить не смог». // Крон, А.А. Капитан дальнего плавания. – М., 1990. – С. 135.], но она, по всей видимости, относилась к уже следующему этапу, начавшемуся в конце мая 1945 года и продолжавшемуся вплоть до момента окончания службы Александра Ивановича на флоте. Фактом остается то, что между февралем и апрелем командир С-13 не допускал серьезных дисциплинарных проступков, что с учетом его характера и наклонностей было делом довольно непростым.

Отвлечением от дурных привычек мог стать автомобиль марки «форд», якобы купленный Маринеско в Финляндии. Об этом приобретении сам герой рассказывал А. А. Крону, но некоторые обстоятельства этого рассказа заставляют усомниться в том, что это реально имело место. Во-первых, тому нет никаких документальных свидетельств, а поверить в то, что машина не «засветилась» бы ни в одном эпизоде «отдыха» Александра Ивановича на берегу в период всей его последующей службы довольно сложно. Во-вторых, и это главное, непонятно, кто и когда научил Маринеско управлять машиной. В то время автомобили, тем более личные, были в СССР большой редкостью. Учиться их водить в Финляндии было негде и некогда, да и с законными способами добыть горючее были бы проблемы. В-третьих, зачем он потребовался командиру корабля, тоже не совсем понятно. Разве что для проведения пикников на природе, но это вновь были бы самовольные отлучки с «употреблением», а этого в рассматриваемый период за Маринеско не числилось. Нужно быть очень бесшабашным, чтобы вкладывать немалые деньги в покупку, практическая надобность в которой весьма сомнительна.

Поэтому в качестве реального стимула для воздержания нам более вероятным, чем автомобиль, представляется отложенная награда. Всё должно было решиться по возвращению из следующего похода. Оно и решилось, но, увы, не в пользу нашего героя.

За поход, совершенный С-13 между 20 апреля и 23 мая 1945 года, Маринеско получил оценку «неудовлетворительно». Если верить документам, причиной этого стало не то, что он разочаровал начальников, не добившись новых побед (гипотеза А. А. Крона, подхваченная всеми последующими апологетами Маринеско), а то, как действовал бывалый командир-подводник в конкретных боевых ситуациях. Само по себе отсутствие побед никогда, никем и ничем не каралось. Если при разборе похода выяснялось, что командир осуществлял поиск правильно, при встречах с противником использовал любую возможность для атаки, но не мог реализовать её по независящим причинам, то на удовлетворительную оценку своих действий он всегда мог рассчитывать. А что же произошло в этом случае?

Мы не станем пересказывать содержание критических замечаний – все они изложены в заключении комдива А. Е. Орла (док. № 6.25). Собственное впечатление об их справедливости может составить каждый, кто возьмет на себя труд посвятить 10 минут попыткам вычертить маневрирование С-13 в конкретных боевых эпизодах. И куда девалась та предприимчивость и напористость, с которыми Маринеско преследовал «Густлоф» и «Штойбен»? Их не наблюдалось, и в результате из семи описанных в донесении командира случаев встреч с достойными торпед целями одна возможность была упущена по техническим причинам, а остальные шесть – из-за неправильного маневрирования самого «подводника № 1».

Справедливости ради нужно отметить, что до первых чисел мая обстановка в Центральной Балтике по сравнению с концом января – началом февраля стала несколько сложнее. С одной стороны, в результате мощных ударов наших сил, в первую очередь, морской авиации, судоходство противника серьезно сократилось в объеме. Этому же способствовал поразивший Германию и её вооруженные силы топливный кризис. С другой, после предыдущих успехов наших подлодок, в особенности двух впечатляющих побед самой же С-13, неприятель предпринял ряд шагов, направленных на усиление обороны коммуникаций. Не случайно в апрельском походе в ночное время действиям «эски» препятствовали немецкие противолодочные самолеты, оснащенные радиолокационными станциями. В то же время многочисленные ссылки на атаки немецких подлодок на С-13 не имеют под собой реальной почвы – с марта 1945 года немцы прекратили боевые действия своих субмарин на театре, да и ранее они никогда не направляли их в боевые походы в южную часть Балтики. Но даже если бы всё это существовало в действительности, оно никак не могло объяснить пассивности в поведении самого? командира нашей подлодки. Что же могло стать её причиной? В своей «исповеди» А. А. Крону Маринеско ушел от ответов на вопросы, связанные с последним походом. После этого писатель самостоятельно домыслил сюжет о самодуре-обеспечивающем – начальнике отдела подводного плавания штаба КБФ контр-адмирале А. М. Стеценко, который на протяжении всего плавания вмешивался в командование кораблем, что помешало командиру С-13 добиться новых побед[17 - «Почему в этом последнем походе “С-13” ни разу не вышла в атаку? Об этом пусть судят специалисты. Сам Александр Иванович от ответа на этот вопрос уклонялся. Нетрудно понять, почему. Как сложились отношения между ним и ныне покойным контр-адмиралом, мы не знаем и никогда не узнаем, все споры, а они несомненно были, происходили с глазу на глаз в командирском отсеке, при задраенных переборках, и до экипажа доносились только слабые отзвуки. Пересказывать эти споры, даже в доверительной беседе, Александр Иванович считал некорректным. В случае настоящего конфликта у него было предусмотренное уставом право – записать в корабельный журнал, что он снимает с себя командование. С этого момента экипаж выполнял бы только указания старшего начальника. Такой записи сделано не было, а кивать на других, вышестоящих или нижестоящих, было не в правилах Маринеско, он привык всю ответственность брать на себя».// Крон, А.А. Капитан дальнего плавания. – М., 1990. – С. 136.]. Никакими свидетельствами эта гипотеза не подтверждалась, напротив, из общения с одним из ветеранов бригады были почерпнуты сведения прямо противоположного характера: Стеценко и Маринеско являлись хорошими знакомыми, как минимум, с 1942 года, когда Андрей Митрофанович Стеценко командовал бригадой балтийских подлодок. Не стоит забывать, что именно он подписал представление на бывшего командира М-96, чтобы того наградили за единственную победу орденом Ленина. Не получал при нём Маринеско и серьезных дисциплинарных взысканий. В последнем же походе, по словам ветерана, Стеценко если и мешал Маринеско, то только предложениями «вспомнить былое» в каюте командира… Так это было или не так, сейчас утверждать никто не возьмется, но факт остается фактом – награждать после последнего похода Александра Ивановича было не за что.

По-видимому, особое раздражение командования КБФ при подведении итогов крейсерства «эски» вызвал тот факт, что подлодка не добилась никаких успехов в тот момент, когда противник осуществлял массовую эвакуацию войск из Курляндии и своих прижатых к морю анклавов на берегах Данцигской бухты. С 6 по 11 мая авиаразведка КБФ регулярно докладывала о нахождении в море десятков кораблей и судов, которые следовали на Запад как в составе конвоев, так и самостоятельно, что называется, «на честном слове и на одном крыле». До вечера 8 мая С-13 находилась в районе банки Штольпе, перехватывая тем самым коммуникацию из Данцигской бухты, а в ночь на 9 мая перешла на подходы к Либаве и Виндаве, из которых вечером 8-го – утром 9-го вышло шесть конвоев (в общей сложности 139 вымпелов), вывозивших в Германию 25,7 тыс. солдат Курляндской группировки. Их переход благодаря радио- и авиаразведке также не остался тайной для командования Балтфлотом. Кроме подлодок, на подходах к портам были развернуты сторожевые и торпедные катера, которым удалось потопить, захватить или вернуть в пункты выхода около десятка плавсредств. Ссылки Маринеско на отсутствие движения в районе позиции С-13 были настолько неправдоподобными и неубедительными, что командование КБФ пошло на беспрецедентный шаг. Уже 30 мая начальник штаба флота контр-адмирал Александров довел до бригады оценку, выставленную комфлотом «эске» за поход, причём, поставлена она была ещё до того, как разбор патрулирования был осуществлен Орлом и ставшим с 12 апреля командиром БПЛ Л. А. Курниковым (док. № 6.26 и комментарий к нему). После такого командованию бригады не оставалось ничего иного, как подтвердить вывод вышестоящей инстанции. Впрочем, детальный разбор, произведенный Орлом, как мы видели выше, лишь добавил поводов для критики.

Но и это ещё не всё, что вскрылось при знакомстве с архивными документами. При детальном изучении ЖБД С-13 можно найти ряд эпизодов, на которые командование не обратило внимания или решило закрыть глаза. Так, в 03.40 9 мая сигнальщик подлодки, находившейся в надводном положении, наблюдал конвой из 18 мелких судов (тральщики, сторожевые катера, БДБ) с включенными ходовыми огнями, но командир уклонился от него изменением курса. Ещё одна встреча – на этот раз с тремя малыми кораблями, которые также несли ходовые огни, имела место в 00.42 10 мая. В донесение Маринеско эти контакты вовсе не упоминались и причины отказа от атак не указывались. Далее, в 21.14 19 мая «эска», находившаяся на позиции восточнее острова Борнхольм, легла на курс 0°, которым прошла 74,5 мили, то есть ушла за пределы позиции в направлении базы. Продолжая двигаться и дальше этим курсом, по состоянию на 23.15 20 мая субмарина находилась в точке 57°11’3 с.ш./17°44’6 в.д., то есть между шведскими островами Эланд и Готланд. И только в 00.10 21 мая на её борту была получена радиограмма из штаба бригады с приказанием следовать «домой». Иными словами Маринеско покинул позицию без приказа, что вряд ли простительно даже с учетом окончания военных действий.

23 мая С-13 ошвартовалась в Турку. С этого момента события начали развиваться со всё возрастающей скоростью и, к сожалению, не в пользу Александра Ивановича. Всё выглядело так, словно он стремился «наверстать» всё упущенное в феврале, марте и апреле. В документах занудно перечисляются его многочисленные прегрешения: самовольно отсутствовал на корабле с 22 часа 26 мая до 8 часов 27 мая, затем с 16 часов 30 мая до 11 часов 31 мая, неоднократно выпивал на борту. В тот же день А. Е. Орёл был вынужден написать рапорт (док. № 6.28), обозначивший весьма важную веху в жизни нашего героя.

Во-первых, в этом рапорте четко указывалось на то, что за самовольную отлучку в ночь с 26 на 27 мая комдив предлагал отставить Маринеско от представления к награждению. Поскольку за последний поход Александра Ивановича награждать было не за что, да и итоги его не могли быть подведены столь быстро, становится ясно, что речь велась о представлении к присвоению звания Герой Советского Союза. То, что идея наградить Маринеско была похоронена только в конце мая 1945 года, подтверждается и письмом бывшего комфлота В. Ф. Трибуца отставному наркому Н. Г. Кузнецову, написанному в июле 1967 г. (док. № 8.2). При этом Трибуц указывает в качестве причины не на поведение «подводника № 1», а именно на безуспешность его последнего похода.

В то же время будет нелишне заметить, что и для самого Маринеско не была секретом причина, по которой его представлению к высокой награде в 1945 году не был дан ход. Много позже, в декабре 1952 года, на партсобрании в Ленинградском институте переливания крови его напрямую спросили об этом. «За пьянку», – ответил Александр Иванович. Но добавил: «Звания Героя Советского Союза мне не присвоили, а дали лишь орден Ленина и выговор по партлинии» (док. № 7.15). Такой комментарий все ставил с ног на голову. Орденом Ленина Маринеско был награжден ещё в 1942 году, и это событие не имело никакого отношения к представлению его к званию Героя Советского Союза, а выговор по партийной линии был объявлен только в августе 1945 года, речь об этом пойдет ниже.

Во-вторых, в рапорте Орла впервые в отношении Маринеско прозвучало предложение уволить в запас. Хотя на тот момент Л. А. Курников, назначенный к тому времени уже полновластным командиром бригады ПЛ, не поддержал этого предложения, оно не было забыто и о нём могли в любой момент вспомнить при возникновении очередной подобной ситуации.

Что же было поводом для многочисленных выпивок? Радость за долгожданную Победу, желание расслабиться после продолжительного напряжения военных лет или обида за несостоявшееся награждение? Возможно и то, и другое и третье, хотя логика подсказывает, что начиналось всё «за здравие», а кончалось «за упокой». Но именно третью причину в качестве основной упоминают, по крайней мере, А. А. Крон и Н. Г. Кузнецов. Но разве это достойно настоящего командира и патриота – воевать не за долг защитника Отечества, а за награды? Не радоваться за общую Победу, а смаковать личную обиду?

Следует признать, что Александр Иванович был не единственным, кто «расслаблялся» в те дни (док. № 6.27) – количество самовольных отлучек в мае на БПЛ выросло до 21, – но так получилось, что его имя снова оказалось в «передовиках» среди нарушителей. И снова, как и в декабре 1944 года, перед командованием и политотделом бригады встал непростой вопрос по части выбора мер к недисциплинированным воинам. Впрочем, по сравнению с концом 1944 года ситуация упрощалась тем, что необходимость ходить в боевые походы отпала, и такие факторы, как падение боеспособности экипажа в связи со сменой командира теперь не играли былой роли. А значит, командование могло себе позволить поступать по отношению к нарушителям так, как того требовали дисциплинарный устав и уголовный кодекс, невзирая на предыдущие заслуги. Справедлив ли был такой подход по отношению к подчиненным, включая тех, кто имел боевые заслуги? С нашей точки зрения, в целом да. Ибо армия, состоящая из бойцов, нарушающих дисциплину, перестает быть армией, а личный пример командира – а Маринеско был не просто военнослужащим, а командиром корабля, – не может не влиять на подчиненных и дисциплину в подразделении.

Кроме того, Маринеско своим примером оказывал влияние не только на поведение команды, но и на поступки офицеров всей бригады. За собутыльничество с ним пострадали несколько командиров подлодок и его друг В. С. Лобанов (док. № 6.29-6.31), до того уже получивший приговор трибунала, но обещавший исправиться и пытавшийся встать на путь исправления. Все они получили дисциплинарные взыскания с учетом тяжести и частоты своих поступков.

Нелепы ссылки некоторых апологетов Маринеско на то, что наказания по отношению к нему осуществлялись в особом порядке, с какой-то изощренной жестокостью. Ближайший к «подводнику № 1» по уровню дисциплинированности среди командиров подлодок – командир К-56 И. П. Попов – 28 февраля был исключен из ВКП(б), а после самовольной отлучки 17 мая командование бригады возбудило ходатайство перед Военным советом КБФ о снятии его с должности командира подлодки, списании с бригады и снижении в звании. Военный совет удовлетворил прошение бригады лишь частично – данный офицер был переведен на преподавательскую работу в ВМУ имени Фрунзе, но без понижения в звании. При этом следует отметить, что по результатам последнего похода в апреле 1945 года Попов доложил о потоплении легкого крейсера и тральщика противника, за что 26 мая был награжден орденом Красного Знамени, но этот факт не стал в глазах командования индульгенцией, искупающей пьянство и развратное поведение на берегу.

Находятся и те, кто педалируют тему зависти к народному герою, в частности, озлобление командования за то, что при переводе С-13 из Турку в Лиепаю в начале июля 1945 года купленный, якобы, в Финляндии «форд» не был брошен или продан Маринеско по дешевке, как об этом мечтали завистники, а был перевезен на новую базу на палубе подводной лодки (в некоторых вариантах легенды «эска» буксировала его за собой на специально для этой цели построенном плотике). Тут мы полностью согласны с капитаном 1 ранга В. Д. Доценко, который в своей книге «Мифы и легенды Российского флота» дал по данному поводу следующий комментарий: «…это действительно несовместимо с морской культурой, а точнее, это несоблюдение элементарных правил службы на подводных лодках. Уважающий себя командир подводной лодки никогда бы не допустил такой выходки, ведь это противоречит требованиям Корабельного устава – важнейшего на флоте документа. Командир обязан не только сам его соблюдать, но и требовать этого от своих подчиненных». И действительно, такая перевозка – если она имело место на самом деле – резко меняла дифферентовку, характеристики остойчивости и маневренности корабля. В условиях недавно окончившихся на Балтике военных действий и сложной минной обстановки это был ничем не оправданный риск, не только собой, но и экипажем, за который так сильно переживал наш герой. Интересно отметить, что в своих рассказах Крону Маринеско обошел тему транспортировки автомобиля в Лиепаю молчанием. Что это – косвенное признание того, что на самом деле никакого «форда» он не приобретал, или подспудное понимание того, что таких поступков стоит стыдиться, а не хвастаться ими?

Наказание за реальные, а не вымышленные проступки последовало сразу вслед за трехсуточным загулом, длившимся с 30 июля по 1 августа (док. № 6.33, 6.35). Уже через три дня решением Военного совета КБФ Александр Иванович был временно отстранен от должности командира подлодки, а на заседании парткомиссии получил строгий выговор с предупреждением и занесением в учетную карточку (док. № 6.34). За этим последовали подготовленные в штабе бригады представление на демобилизацию и досрочная аттестация (док. № 6.36, 6.37). Но и после этого командующий КБФ адмирал В. Ф. Трибуц, которому имя Маринеско к тому времени, несомненно, уже было хорошо известно, не стал увольнять его с флота, а ограничился лишь понижением в воинском звании и переводом в другое соединение (примечание к док. № 6.36).

Следовало ли проявить к офицеру какой-то особый подход с учетом былых заслуг? Да, следовало, и с нашей точки зрения он и был проявлен – ведь Маринеско могли просто уволить со службы и отдать под суд, поскольку совершенные им деяния четко подпадали под статьи тогдашнего Уголовного кодекса, тем более, что всё это совершалось не в первый и даже не во второй раз. Ничего этого сделано не было. Согласно рассказу Маринеско Крону, после всего этого он сгонял на «форде» из Либавы в Москву, где встречался с самим наркомом ВМФ Н. Г. Кузнецовым. Видимо, слухи об этом ещё в 1960-е годы, т. е. до публикации первого издания книги А. А. Крона, достигли ушей самого? Николая Герасимовича, который в своей статье (док. № 7.4) прямо опроверг факт личной встречи с офицером. Да и что тот мог сказать наркому? Просить или требовать награждения его званием Героя? В очередной раз неискренне признать свои ошибки и дать заведомо невыполнимые обещания исправиться? Для чего? Чтобы прослужить лишних неделю – две до следующего крутого загула? В своей книге «Ты наша гордость, отец!» старшая дочь героя Леонора писала, что Александр Иванович был не согласен на службу на надводных кораблях и просил заместителя наркома по кадрам вице-адмирала П. С. Абанькина подыскать ему должность в подводном флоте, а когда тот отказал, подал рапорт на увольнение по собственному желанию, который с учетом его болезненного состояния был немедленно удовлетворен (док. № 6.40). По-видимому, Абанькин, встреча с которым подтверждается документально (док. № 7.2), не нашел оснований удерживать или отговаривать такого «ценного кадра» от принятия крайнего решения. Впрочем, добровольность сделанного Маринеско выбора нимало не мешает многим публицистам и журналистам до сегодняшнего дня утверждать, что Александр Иванович был незаслуженно уволен по чьей-то злой воле. Создатели снятого в 2008 г. документального фильма «Александр Маринеско» пошли ещё дальше, поставив в дикторский текст такую фразу: «В ноябре 1945 года его (Маринеско. – Прим. сост.) увольняют с Военно-Морского Флота за халатное отношение к службе и аморальное поведение, и понижают в звании до старшего лейтенанта, в должности – до командира тральщика». Правда, как можно понизить офицера в должности до командира тральщика, одновременно уволив с флота, авторы фильма не поясняют.

Послевоенная жизнь Александра Ивановича не имеет прямого отношения к его боевой карьере, но с точки зрения раскрытия индивидуальных качеств его личности представляет несомненный интерес. Кроме того, описание послевоенных злоключений для апологетов Маринеско уже давно стало неотъемлемой частью формирования образа «униженного и оскорбленного» народного героя, который верой и правдой служил своей стране, но подвергся лишь многочисленным незаслуженным притеснениям и унижениям. Желание восстановить справедливость близко и понятно любому нормальному человеку, и на нём неоднократно пытались сыграть во имя достижения различных целей. Попытаемся с опорой на документы проверить достоверность вышеуказанных утверждений в отношении нашего героя.

Маринеско был уволен из рядов ВМФ по собственному желанию приказом от 20 ноября 1945 года, а с 6 декабря стал числиться в запасе. В этот же момент он, согласно воспоминаниям старшей дочери, окончательно порвал с первой семьей, уйдя жить к той женщине, с которой встречался в период блокады Ленинграда. Параллельно с семейными требовалось решить вопросы трудоустройства. Уже 16 января 1946 года он написал заявление о приеме на работу в Балтийское государственное морское пароходство (БГМП; док. № 7.1). Такая хронология событий ясно показывает, что все предложения о лечении Александра Ивановича до увольнения из рядов Вооруженных сил так и остались благими пожеланиями. К сожалению, не удалось обнаружить никаких медицинских документов о состоянии его здоровья, которое в документах, шедших по командной линии, оценивалось как весьма плохое (док. № 6.28, 6.36, 6.37). Впрочем, требования к гражданским служащим не настолько строги, как к комсоставу флота. Это ясно проявилось при приеме Маринеско на работу – сразу же в день подачи заявления, без какого-либо медицинского освидетельствования, проверки профессиональных знаний и изучения характеристик по предыдущему месту службы он был принят на работу и ни кем-нибудь, а на должность старшего помощника капитана (док. № 7.1)! Несомненно, этому способствовало то обстоятельство, что в анкете Маринеско скрыл своё разжалование и понижение в звании и должности, а для личного дела предоставил свою фотокарточку в форме капитана 3 ранга. Авторитет профессиональных военных в то время был велик, хотя, с другой стороны, народное хозяйство ощущало большой дефицит рабочих рук и просто не могло выжить без бывших фронтовиков. Как же обошелся наш герой с предоставленным ему кредитом доверия?

К сожалению, приходится констатировать, что личное дело Маринеско А. И. за период работы в БГМП, ныне хранящееся в Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга, было оформлено крайне небрежно. Ряд важных документов в нём отсутствует, другие содержат многочисленные исправления от руки, иногда поверх старых записей, вплоть до полной невозможности разобрать текст. В связи с этим многих подробностей работы Александра Ивановича в данной организации установить не удалось, и мы изложим лишь то, в чём уверены на 100 %. Это рисует нам следующую картину.

31 января 1946 года Маринеско получил диплом капитана малого плавания, а в марте, в Ленторгпорте – мореходную книжку. После трехмесячного нахождения в резерве, что вряд ли могло его устраивать в связи с отсутствием многочисленных надбавок, которые моряки торгового флота получают, работая на судах загранплавания, наш герой был направлен в служебную командировку для приема судов для Северо-Западного речного пароходства. Как офицер запаса Маринеско получал и пенсию (док. № 7.2), но объемы выплат по ней были не настолько велики, чтобы прокормиться, тем более, содержать семью. Конкретное место командировки не указано, но с большой долей вероятности можно предположить, что речь шла о получении судов в Финляндии, которая должна была предоставить их по репарациям в соответствии со статьями Московского перемирия и дополнительного протокола к нему. В качестве репараций Финляндия передала СССР около двух третей (по тоннажу) своего флота и построила новых кораблей на сумму в 66 млн долларов США. Общее количество финских судов, полученных по репарациям, составило 619 единиц. Впрочем, Александру Ивановичу не удалось сыграть значительную роль в этом процессе, поскольку менее чем через две недели с момента начала командировки он был отправлен назад в Ленинград в отдел кадров БГМП с формулировкой «за невозможностью использования». В чем именно выразилась эта «невозможность» неизвестно. Сразу после возвращения, 26 апреля 1946 года (с момента отправки в командировку прошло всего 13 суток!) недавно принятый на работу Маринеско был уволен. И опять же нет никаких сведений о том, по какой статье и в связи с чем это было сделано. В личном деле сохранилось лишь заявление Александра Ивановича, где он просил выплатить ему денежную компенсацию за не использованный очередной отпуск.

Впрочем, логика последующих событий показывает, что в данном случае увольнение состоялось явно не по собственному желанию. Вероятно, наш герой предпринял какие-то шаги, и 24 мая на выписке из приказа о командировке, где уже была помета об увольнении, появляется резолюция, написанная красным карандашом и явно принадлежавшая одному из руководителей БГМП: «Восстановить». Как её следствие на следующий день выходит приказ по пароходству № 15, в соответствие с которым Маринеско А. И. назначался 2-м помощником капитана на пароход «Отто Шмидт». Интересно отметить, что уровень кадровой работы в БГМП был настолько низок, что с Александра Ивановича даже не взяли повторного заявления о приеме на работу – это было сделано задним числом лишь 11 ноября того же года. Однако обстоятельства могли сложиться так, что этого заявления и вовсе не потребовалось бы. В хранящейся в деле личной учетной карточке можно прочесть следующий текст, по-видимому, переписанный туда из очередного приказа по пароходству: «За невыход на общий аврал, связанный с буксировкой барж, а также за появление в пьяном виде на свою очередную вахту и покинул ее (Так в документе. – Прим. сост.) будучи не в состоянии нести её из-за чрезмерного опьянения – отстранить от должности 2-го ПК с доставкой в Ленинград в качестве пассажира в распоряжение отдела кадров». Запись датирована 28 июня, то есть это событие произошло всего через месяц с момента восстановления в пароходстве, когда работник находился ещё на испытательном сроке и, казалось бы, должен был всячески стремиться зарекомендовать себя положительно. Однако старые привычки оказались сильнее здравого смысла. Дело явно шло к повторному увольнению, но подобно тому, как это неоднократно происходило и в период службы в ВМФ до весны 1945 года, к Маринеско отнеслись снисходительно и ему удалось избежать увольнения. Вместо этого последовало двухмесячное нахождение в резерве со всеми связанными с этим материальными потерями.

Здесь нужно сделать небольшое отступление и описать материальное положение лиц, числящихся в резерве, по сравнению с теми, кто ходил в рейсы. В очередном приказе по БГМП на эту тему (№ 55 от 13 февраля 1948 г.) было написано следующее:

«п. 2. Зачисление в резерв производить:

а) на срок до 10 дней при возвращении из очередного отпуска, временной нетрудоспособности, военной переподготовки, демобилизации…

б) при списании за нарушение дисциплины и др. случаи. Общий срок – до 1 месяца.

п. 3. Все лица, зачисленные в резерв используются на временной работе по специальности с оплатой на местах… Во всех остальных случаях за резерв получают 50 % своих должностных окладов…

За время нахождения в резерве, вследствие вины самого работника зарплату не выплачивать»[18 - ЦГА СПб. – Ф Р-6087. – Оп. 4. – Д. 92. – Л. 93.].

В то же время те, кто ходил в рейсы, регулярно премировались. В качестве примера рассмотрим два судна, на которых Маринеско довелось поработать, хотя и в другие временные периоды. В феврале 1946 года пароход «Отто Шмидт» выполнил план по тоннам перевезенного груза на 114 %, а по тонно-милям на 115 %. За это капитан судна Ф. И. Воробьев получил премию в размере месячного оклада в 800 рублей, а для премирования экипажа было выделено ещё 3000 рублей. В апреле того же года Воробьев получил в виде премии уже 850 рублей, а экипажу были выплачены дополнительно еще 7120 рублей. Свой 13-й рейс за 1948 год, в июле месяце, пароход «Ялта» выполнил с 19,5 % экономией по времени, выполнив план перевозки на 105,7 %. Следующий рейс был выполнен с экономией по времени на 14 %. За оба рейса экипаж получил премию в размерах 7446 рублей и 6631 рубль соответственно. Иными словами в случае перевыполнения плана торговый моряк получал двойной оклад, а в случае нарушения, завершившегося переводом в резерв – ничего. Такая разница не могла не быть весьма ощутимой. Впрочем, как видно, подобный «удар по карману» действовал далеко не всегда и не на всех.

Надо думать, что в данном случае произошедшие события заставили Александра Ивановича переосмыслить своё отношение к работе, по крайней мере, на какое-то время. 5 сентября 1946 года он был назначен на пароход «Севан», причём не кем-нибудь, а старшим помощником капитана. Формальные основания для такого повышения остаются не понятны. В упоминавшемся ранее приказе № 15 говорилось, что перед назначением на «Отто Шмидт» Маринеско сдал технический минимум на 2-го помощника, и нет никаких данных о том, что он был переаттестован на более высокую ступень. Тем не менее, назначение состоялось. Этот период в жизни Александра Ивановича можно охарактеризовать, как «светлую полосу»: на «Севане» он получил хорошую характеристику от капитана (док. № 7.4), а с мая 1947 года продолжил свою работу на аналогичной должности на пароходе «Ялта». С этим же периодом связаны изменения в личной жизни: Маринеско официально развелся с первой женой и с марта 1947 года оформил брак с Валентиной Ивановной Громовой. В публикация о герое устоялась информация о том, что они познакомились, совместно работая в пароходстве, однако очередная автобиография Александра Ивановича (док. № 7.9) опровергает это – Валентина Ивановна работала на заводе имени Ломоносова[19 - Несомненно, имелся в виду Ленинградский фарфоровый завод имени М. В. Ломоносова.] в качестве живописца. Судя по фото, это была красивая и любящая друг друга пара. В этот момент, когда, казалось, жизнь стала налаживаться, судьба уготовила нашему герою очередной неприятный поворот.

Документы БГМП не позволяют установить по чьей инициативе или на каком основании в январе 1948 года возник вопрос о переаттестации Маринеско и сдаче им техминимума. Первая попытка, предпринятая 8 января, завершилась полным провалом. В протоколе было зафиксировано, что «в виду слабого знания ППСС опрос прекратить и предложить явиться для пересдачи техминимума через три дня». Выглядит всё это очень странно. ППСС – правила предупреждения столкновения судов – являются обязательным сводом знаний для любого морского офицера, кто сдает экзамен на допуск к самостоятельному управлению как военным кораблем, так и гражданским судном. Маринеско должен был знать их назубок ещё с 1939 года, и практически руководствоваться ими и в период командования подлодкой, и в период несения вахты на судах 2-м помощником капитана. Возможно, наш герой отнесся к подготовке сдачи зачетов недостаточно серьезно и не сумел складно сформулировать то, что на самом деле знал как «Отче наш»? Может быть. Повторная сдача, которая, правда, произошла не спустя три, а спустя 20 дней зафиксировала, что ППСС он знал хорошо (док. № 7.5). Вместе с тем не все обязательные предметы, необходимые для исполнения должности старпома, находились на требуемом уровне. Например, Маринеско не знал судовых и грузовых документов, при том, что старпом обязан оформлять грузовые документы, вести грузовую книгу, составлять и представлять на подпись капитану грузовой отчет, и совершенно не был посвящен в вопросы морского права. Приходится констатировать, что, прослужив на судах торгового флота более полутора лет, Александр Иванович не работал над повышением уровня своих знаний, и знал только те вопросы, с которыми сталкивался в период службы штурманом в ВМФ – навигацию, электронавигационные приборы, мореходную астрономию и устав. По заключению комиссии с таким объемом знаний он мог быть только 2-м помощником капитана на судах вплоть до 5-й группы, то есть лишь третьим человеком на судне с соответствующей этому меньшей зарплатой. В данном случае кадровые органы оперативно отреагировали на заключение комиссии, и уже 4 февраля 1948 года Маринеско получил назначение 2-м помощником капитана на пароход «Грибоедов».

То, что случилось дальше, по всей видимости, нужно считать «темной полосой», которая традиционно следует за «светлой»: чуть более чем через два месяца Александр Иванович, без какого-либо формального повода (или он всё-таки был, но не попал в личное дело?), оказался в резерве. Через неделю он добился назначения на пароход «Пулково» – полученное в счет репараций финское судно. Опять же по не вполне понятной причине служба на нём продолжалась менее месяца и 24 мая Маринеско вновь стал «резервистом». Регулярные факты снятия с плавающих судов невольно заставляют предположить уже известные нам проблемы с дисциплиной, только на этот раз не воинской, а трудовой. Эти подозрения усиливает текст вышеприведенного приказа, в котором четко описаны основания, по которым моряк мог переводиться в резерв. Сидение на «голодном пайке» продолжалось до 16 июля, когда наш герой получил назначение на судно «Мста». Этот пароход ледового класса, также финской постройки, ещё 10 июля был передан в чартер Главному управлению Северного морского пути с перебазированием в Архангельске. Выглядит это так, будто руководство БГМП пыталось избавиться от моряка, передавая его вместе с судном в другую организацию. Впрочем, служба на «Мсте» (если она вообще фактически имела место) продолжалась весьма недолго. Уже 29 июля Маринеско был переведен старпомом на «Адмирал Нахимов» (бывший немецкий «Берлин»). В этот момент печально известный лайнер[20 - Судно погибло 31 августа 1986 г. в результате столкновения в Цемесской бухте, при этом погибло 423 человека.] находился в длительном восстановительном ремонте в доке Кронштадтского морского завода, а значит, столь почетное на бумаге назначение в материальном плане ничего не давало. Более того, оно исключало участие в столь выгодном в материальном отношении загран-плавании. По-видимому, кредит доверия к Маринеско к тому времени был полностью исчерпан, и добиться назначения на плавающее судно ему не удавалось. Как жест отчаяния в этой ситуации может восприниматься его заявление от 5 августа (док. № 7.6). В нём наш герой писал, что просит уволить его по собственному желанию «в связи с невозможностью использовать меня как штурмана в дальнем плавании». Такое основание звучит, по меньшей мере, странно. Дело в том, что на торговых судах нет отдельной специальности штурмана, поскольку штурманами являются все помощники капитана, допущенные к несению вахты. Наибольшее отношение к штурманскому делу имеет как раз 2-й помощник капитана, в обязанности которого входит «своевременно получать штурманские, навигационные и гидрометеорологические приборы и инструменты, содержать их в исправном состоянии, обеспечивать судно установленной судовой коллекцией морских карт, руководств и пособий для плавания, производить их подбор для предстоящего рейса» и т. п. Это должен был знать и Маринеско, и то лицо, которое должно было рассмотреть его заявление. Вероятно, заявление имело иной подтекст: по какой-то неведомой, не зафиксированной в документах причине Александру Ивановичу объяснили, что использовать его в качестве помощника капитана на судах, ходящих в дальние плавания, т. е. за границу, невозможно. В свойственной ему манере, проявившейся в истории с назначением на тральщик, не согласный с таким решением Маринеско написал заявление «по собственному желанию». В любом случае подлинная причина увольнения не имела ничего общего с информацией в книге А. А. Крона о том, что наш герой ушел из пароходства из-за проблем со зрением[21 - Крон, А.А. Капитан дальнего плавания. – М., 1990. – С. 146.]. Ни одного документа об этом, равно как и строк в собственноручно написанных автобиографиях (док. № 7.9, 7.20) нет. Первоначально на заявлении появилась резолюция заместителя начальника БГМП по кадрам: «В увольнении отказать», но затем другая, написанная в тот же день 7 августа – «В приказ. Оформить увольнение по собственному желанию». Повторялась история со службой в ВМФ, где, в конечном итоге, не нашлось ни одного ответственного лица, заинтересованного в сохранении Александра Ивановича в кадрах организации. Что это: наплевательское отношение к ценным специалистам, или констатация того, что данный специалист по каким-то причинам не представляет интереса и не может принести пользы организации? В любом случае, карьера моряка торгового флота, к которой Маринеско так стремился всю жизнь, завершилась по его собственному желанию и продолжалась, не считая допризывного периода жизни, менее трех лет, когда нашему герою исполнилось всего 35.

Немало загадок содержит и следующий период трудовой биографии Маринеско, а именно его работа в Ленинградском институте переливания крови (ЛИПК). Известно, что он попал туда не случайно, а по рекомендации секретаря Смольнинского райкома ВКП(б) В. В. Никитина (док № 7.7). Интересно отметить, что В. В. Никитин не только рекомендовал Маринеско директору института В. В. Кухарчику, но и фактически определил должность, которую тот займет – заместителя директора по административно-хозяйственной части. Вероятно, должность была вакантной и директор института сам попросил секретаря райкома ВКП(б) при случае помочь укомплектовать её подходящей кандидатурой. Здесь, как и в случае трудоустройства в БГМП, мы видим пример максимально доброжелательного и доверительного отношения к бывшему фронтовику с шестью государственными наградами. 23 октября 1948 года Маринеско был принят на работу заместителем начальника ЛИПК по административно-хозяйственной части с окладом 930 рублей в месяц. Казалось бы, жизнь дала нашему герою очередной шанс начать всё с чистого листа, своей добросовестной работой зарекомендовать себя и занять достойное положение в новой организации. Увы, и этот шанс оказался не использован.

Случилось так, что новый «зам» не стал надежной опорой директору. Для начала опишем произошедшие события в том виде, в котором надиктовал их писателю А. А. Крону сам Александр Иванович: «Зная Маринеско как честного человека, секретарь Смольнинского райкома Никитин предложил ему пойти в Институт переливания крови заместителем директора по хозяйственной части. Хотел добра, а получилось плохо. Директору совсем не нужен был честный заместитель. Его вполне устраивал полуграмотный завхоз, помогавший ему строить дачу и заниматься самоснабжением. Дело прошлое, директора уже нет в живых, поэтому опускаю его фамилию. Пусть он будет К. Намеков, этого К. Александр Иванович понять не захотел, и между ними сразу возникла вражда. Затаенная со стороны К., открытая со стороны Маринеско».

Знакомство с документами почти ничего не оставляет от этого рассказа. Во-первых, директор К., а именно Викентий Васильевич Кухарчик был личностью весьма неординарной и заслуженной, возможно, не менее чем сам Маринеско. 1896 года рождения, он являлся участником Первой мировой войны и в 1917 году попал в немецкий плен. После возвращения из него в 1918 году, он не стал участвовать в братоубийственной гражданской войне, а после её окончания поступил в медицинский институт. Его трудовая биография началась в 1925 году с должности простого хирурга и завершилась в 1959 году уходом на пенсию. Уже в 1935 году он стал заместителем директора, а спустя год – директором ЛИПК. В 1939–1940 гг., в период советско-финляндской войны институт возглавил дело обеспечения медицинских учреждений фронта донорской кровью. Оперативно был решен и ряд научно-прикладных вопросов – разработана ампула для переливания крови, сконструирован изотермический ящик для хранения крови в течение 20 суток. Работа института в 1940 году была отмечена правительственной наградой – орденом Трудового Красного Знамени.

Несомненно, что самые тяжелые годы работы Кухарчика на данном посту пришлись на период Великой Отечественной войны. Несмотря на блокаду, ежедневно через институт проходило в среднем до 3000 доноров. Усилиями работников института за годы войны на фронт было отправлено 518134 дозы донорской крови, объем которой составил 144 тонны, полученной от более чем 500000 кроводач. Одновременно в войска ушло 40000 изотермических ящиков с кровью и растворами, что составило груз 150-ти железнодорожных вагонов, размещенных в 5 эшелонах. Помимо этого, в институте не прекращалась научная деятельность и не случайно, что первая в условиях блокады научная конференция в Ленинграде прошла именно в ЛИПК в мае 1942 года. В течение всей войны в институте велись исследования т. н. сухой кровяной плазмы, и в 1946 году за разработку метода лиофильной сушки плазмы сотрудники института А. Н. Филатов и Л. Г. Богомолова были удостоены Сталинской премии СССР. За успехи в руководстве институтом В. В. Кухарчик неоднократно награждался государственными наградами: в 1940 году – орденом Красной Звезды, в 1943 году – премией Совета народных комиссаров «За научные достижения в условиях блокадного Ленинграда» и орденом Трудового Красного Знамени, в 1945 году – медалью «За оборону Ленинграда», в 1946 году – знаком отличия «За обеспечение Красной армии донорской кровью» и медалью «За доблестный труд». По отзывам ветеранов ЛИПК это был активный и весьма успешный ученый и администратор, добившийся несомненных успехов на своём поприще и пользовавшийся заслуженным авторитетом не только в своём институте, но и во всей медицинской отрасли. Подтверждением этого стал перевод ЛИПК в 1946 году в прямое подчинение минздраву РСФСР.

Ситуация начала меняться после окончания войны. Настало время для поиска новых путей развития и решения многочисленных внутренних проблем института, которые ранее откладывались на послевоенное время. Решать их пришлось в период послевоенного восстановления и сокращения финансирования. Викентий Васильевич, как мог, пытался находить выходы из всех тупиков, но на этом пути, по-видимому, допустил некоторые ошибки. С одной стороны, он дал излишние права и ослабил контроль за действиями некоторых ответственных лиц института, с другой – не смог или не захотел наладить отношения с рядом влиятельных, но недостаточно хорошо работавших сотрудников. Попытка заставить их работать, как положено, привела к обидам и личным конфликтам. С 1947 года в адрес «руководящих инстанций» на директора посыпались анонимки, содержавшие многочисленный «компромат», который, однако, большей частью не подтверждался. Работа института усложнилась из-за многочисленных проверочных комиссий и ревизий, стоивших должности предыдущему заму директора по хозчасти.

Ситуация обострилась после того, как 22 февраля 1949 года со своей должности был снят секретарь Смольнинского райкома и, по-видимому, хороший знакомый Кухарчика В. В. Никитин. Весьма вероятно, что это было связано с начавшим разворачиваться именно в этот момент небезызвестным «ленинградским делом». Проверить это предположение в полной мере в настоящий момент (февраль 2022 г.) невозможно, поскольку ещё не истек 75-летний срок давности по некоторым хранящимся в архиве ЦГА ИПД документам. Так или иначе, но тогда, в начале 1949 года, сменилось всё руководство Смольнинского райкома, и новое фактически повело борьбу на уничтожение против директора ЛИПК. С июля началось следствие, на которое в качестве свидетелей вызывались те или иные должностные лица института, в том числе и Маринеско. И он дал столь необходимые следователям показания. Возможно, одной из причин этого было то, что у нашего героя сложились товарищеские отношения с одним из анонимщиков, убедивших Маринеско в том, что Кухарчик – вор и место ему в тюрьме. Как и что говорил Александр Иванович на следствии нам не известно, но вот как в своей объяснительной в райком партии позже об этом писал сам Кухарчик:

«В первой половине 1949 года я обратился с просьбой к своему заместителю по хозяйственной части т. Маринеско достать через агента мне 100–150 облицованных плиток. Когда плитки были завезены мне на квартиру, в количестве 3 ящиков (300 штук) и я хотел расплатиться, то оказалось, что плитки были взяты в Институте. Я немедленно вернул один ящик в Институт и дал расписку в том, что остальные верну при первой возможности. Все плитки сразу не мог вернуть, так как часть оказалась битыми, а остальные были использованы. Впоследствии я вернул и остальные. Приложение № 14[22 - Приложением являлась накладная от 17 декабря 1949 года о сдаче В. В. Кухар-чиком 230 плиток на склад ЛИПК.]. Признаю свою ошибку, что я обратился по личному делу к своему подчиненному лицу».

Поскольку данная записка писалась на следующий день после суда над Кухарчиком, где уже были оглашены все добытые следствием улики, маловероятно, чтобы директор ЛИПК мог исказить суть дела в свою пользу. Подтверждается это и приговором суда, где есть следующая фраза: «подсудимый Кухарчик взял в Институте взаимообразно(Выделено нами. – Прим. сост.) три ящика изразцовых плиток стоимостью 431 р. 50 коп. и использовал их для ремонта занимаемой им квартиры». То есть и суд признавал факт того, что плитку, а частично деньги за неё, директор вернул, а нарушение его заключалось только в том, что он обратился с личной просьбой к человеку, который был подчинен ему по службе, и, в принципе, личные просьбы начальства выполнять был не обязан. Конечно, любой, кто работал хотя бы день в какой-либо организации, понимает всю тонкость отношений «начальник – подчиненный» и важность установления между ними той грани, за которой просьбы начальника не будут выполняться в силу нарушения закона, либо интересов работника. Но Маринеско не стал возражать или игнорировать просьбу, а выполнил её. Не о подобном ли «намеке» писалось в вышеприведенном отрывке из книги А. А. Крона? Если так, то в реальной жизни Маринеско сразу понял и выполнил намек, но понял весьма своеобразно – как указание украсть плитку. Вряд ли он с его опытом службы в ВМФ был настолько наивен, что не понимал, что своими действиями он подставляет своего начальника под удар, тем более, если на того регулярно строчат анонимки и проверки следуют одна за другой. Если он не скрывал своё враждебное отношение к Кухарчику, как об этом писал А. А. Крон, то зачем он вообще стал выполнять его «намеки» без письменного приказа? Или всё-таки директор не отдавал незаконного распоряжения, а таковым его вольно или невольно сделал сам Маринеско, забрав плитку из института?

Завершая тему В. В. Кухарчика, нужно сказать, что он действительно 27 февраля 1950 года был осужден судом по статье 109 УК – «злоупотребление служебным положением». После проверки многочисленных анонимок, где Кухарчику приписывали наличие двух квартир в Ленинграде, покупку дачи на украденные деньги, двоеженство и потерю политической бдительности (устроил на работу в институт племянника, который ранее находился на оккупированной территории и, по некоторым данным, служил у немцев) и ещё множество всего, в приговоре остались только два эпизода: с плиткой и с нарушением финансово-штатной дисциплины. При этом в последнем случае речь шла не о хищениях, а о получении зарплаты работниками института за временное, но реальное исполнение обязанностей по вакантным должностям в других подразделениях организации, то есть совместительство. Это директор объяснил служебной необходимостью, но суд не услышал его аргументов. Тем не менее судьи всё-таки не нашли оснований для вынесения сурового приговора. За все свои «прегрешения» Викентий Васильевич был приговорен всего лишь к исправительно-трудовым работам сроком на 1 год с отбыванием наказания по месту работы с вычетом 25 % от суммы зарплаты. То есть, несмотря на показания Маринеско, «ворюга-директор» в реальную тюрьму так и не сел, а перешел на работу в другой медицинский институт на должность рядового врача-хирурга.

Примечательно, что такой мягкий приговор состоялся несмотря на фактическую травлю Викентия Васильевича, развернутую «обновленным» руководством Смольнинского райкома ВКП(б). Не добившись исключения Кухарчика из партии первичной партийной организацией, райком 16 декабря 1949 года сам исключил его с формулировкой «за антигосударственную практику, притупление политической бдительности, за аморальное поведение в быту». Можно лишь удивляться тому, как человек с такими обвинениями в те годы вообще мог оставаться на свободе. Ответ прост – все эти ярлыки вешались не после, а за два месяца до суда. Фактически же суд не поддержал мнение райкома, найдя в действиях Кухарчика лишь злоупотребление служебным положением. Во многом именно благодаря этому Викентию Васильевичу удалось найти правду в Ленинградском горкоме ВКП(б). Его решением от 17 апреля 1950 года исключение из партии было заменено на строгий выговор с занесением в учетную карточку «за политическую беспечность и нарушение штатно-финансовой дисциплины».

Зачем мы так подробно описали злоключения В. В. Кухарчика, который не является героем нашего исследования? Помимо выполнения основной цели – показать, кто был кем в конфликте между директором ЛИПК и его завхозом, мы хотели продемонстрировать такую важную особенность того времени, как крайнюю строгость в оценке любых нарушений закона со стороны судов и партийных организаций, а также вынесение достаточно суровых приговоров по некоторым делам, за которые в наше время можно опасаться, разве что, административных штрафов. Именно через эту призму следует рассматривать и «дело Маринеско», развивавшееся практически параллельно с «делом Кухарчика».

В начале представим слово А. А. Крону: «К. долго искал случая избавиться от Маринеско. Это было совсем не просто, в коллективе института Александру Ивановичу доверяли. Уважали за деловитость и внимание к нуждам сотрудников. На этом К. и подловил Маринеско. Была устроена провокация.

На дворе института лежали списанные за ненадобностью несколько тонн торфяных брикетов. Вместо свалки Маринеско, заручившись устным разрешением директора, развез эти брикеты по домам наиболее низкооплачиваемых сотрудников в виде предпраздничного подарка. (Напомню: время было послевоенное, Ленинград ещё не полностью оправился от блокады, подарок пришелся кстати.) А затем директор быстрехонько отрекся от данного им разрешения, позвонил в ОБХСС, и Маринеско оказался расхитителем социалистической собственности»[23 - Крон, А.А. Капитан дальнего плавания. – М., 1990. – С. 146–147.].

Благодаря популярности повести «Капитан дальнего плавания» эта версия событий нашла широкую известность, но, как оказывается, она была не единственной в арсенале Александра Ивановича. Другую можно прочесть в выписке из протокола партсобрания ЛИПК от 27 декабря 1952 года (док. № 7.15) и объяснительной записке Маринеско в бюро райкома КПСС Смольнинского района г. Ленинград от 31 января 1953 года (док. № 7.16). Несмотря на некоторые шероховатости и противоречия – на партсобрании Маринеско отвечал на вопросы своих бывших сослуживцев, врать которым не имело смысла, а объяснительную писал людям, знавшим его только по бумагам – выстраивается следующая картина:

В мае 1949 года. Маринеско забрал из института себе домой одну из кроватей для личного использования. Он утверждал, что планировал использовать кровать лишь временно, но что такое человеческая жизнь по сравнению с вечностью?! В конце октября за кроватью последовали две тонны торфбрикета на сумму 286 рублей. Утверждение о том, что две тонны торфбрикета были списаны за ненадобностью с учетом того, что наступала зима, звучит также убедительно, как звучало бы заявление о списании за ненадобностью двух ящиков водки перед новогодними праздниками. На самом деле (док. № 7.16) торф списан не был и являлся институтским имуществом, за которое Маринеско пообещал внести деньги в кассу в соответствии с его государственной стоимостью. Смысл этого маневра вполне понятен: розничная цена брикетов на «толкучке» в холодное время года превышала государственную, и даже при условии внесения денег в кассу по официальным расценкам, можно было остаться с вполне приличным «наваром». Таким образом, ни о каких подарках низкооплачиваемым сотрудникам (в некоторых современных писаниях – семьям фронтовиков) речи не шло.

Но и этого вошедшему во вкус завхозу показалось мало. Маринеско имел поручение директора о подготовке зданий института к зиме. В качестве утеплителя планировалось использовать 240 кг конского волоса из списанных матрасов. Удивительным образом весь этот конский волос оказался на приемном пункте Утильсырья, где он был продан за 200 рублей. Если по обоим первым эпизодам Маринеско утверждал, что имел на эти действия устное разрешение директора, то врать про конский волос смысла не было, поскольку директор знал, чем именно планируется утеплять здания и разрешить его продажу никак не мог. В отношении судьбы вырученных денег между объяснительной в райком и протоколом партсобрания ЛИПК есть разница. На партсобрании Маринеско честно признался, что прогулял их за ноябрьские праздники, но в объяснительной написал, что деньги не расходовал, а не смог сдать их в кассу 6 ноября, поскольку та была закрыта. В таком случае логично было бы предположить, что Маринеско поспешит внести эти деньги в первый же рабочий день после праздников – 9 ноября, но этого не произошло. Как оказалось, Александр Иванович заболел – видимо, нелегко далось ему освоение суммы, вырученной в Утильсырье. Не вышел он на работу и 10 ноября. Больше Кухарчик ждать не стал, и уже во второй половине дня подписал приказ об отстранении Маринеско от работы с 11 ноября «за использование служебного положения в личных корыстных целях, невыход на работу 9 и 10.11.49 г. и не подготовку здания к зиме», а также о передаче его дела в следственные органы (док. № 7.10). Возможно, кому-то такое решение директора ЛИПК покажется излишне поспешным и недостаточно оправданным, но давайте зададимся вопросом: а стали бы вы на месте Викентия Васильевича покрывать своего вороватого заместителя, если бы сами находились под следствием, а этот зам, к тому же, давал показания против вас? Вероятно, нужно обладать всепрощенчеством Христа, чтобы в подобной ситуации удержаться от соблазна воздать по справедливости человеку, пытавшемуся тебя подставить под уголовную статью, и вообще поступиться своими интересами и интересами возглавляемой тобой организации.