Гитлер, Баксков и другие… Книги первая и вторая

«Гад же ты!».

Марте, на некоторое время заснувшей от паров текилы, приснился один из прекраснейших моментов ее раннего детства. …Она, с родителями, – на пляже озера Штоссензее. Плещется в теплых его водах, …видит, плавающих у самого берега, маленьких юрких, шевелящих плавниками, рыбок и, в небе радостно голосящих, кружащихся чаек…

Пришедший окончательно в себя и, испытавший удовлетворение от благополучного спуска с неба, и с дерева, на каком застрял, Баксков достал из кармана зеркальце и с радостью отметил, что «милоновская» рыжесть – с него спала. Он снова – о счастье! – тот же прежний любимец публики – неподражаемо поющий блондин! Николай, глядясь в зеркальце и поправив челку, – вдохновеннейше, совершенно бесплатно и даже не за аплодисменты, и неожиданно для самого себя, – вдруг, посреди утреннего леса, – запел:

«Ивушка зеленая,

над водой склоненная,

ты скажи, скажи не тая,

где любовь моя…».

Марте, заснувшей от паров текилы, приснился один из прекраснейших моментов ее раннего детства. …Она, с родителями, – на пляже озера Штоссензее…

…От громкого пения сознание Марты трансформировалось из сновиденческих миражей с теплыми водами детства – в действительность, и она приняла сидячее положение. Какой-то светлый парень в обрывках от шароспасательного устройства удивительно приятным голосом – пел на непонятном языке песню, берущую за душу. Вдруг Баксков заметил сидящую Марту, уже подобравшую свой «Вальтер» и на него направившую. От такой неожиданности сопран, любимец вождя, резко перешел на исполнение тирольской песни …и стал глохнуть, как патефон, истощивший энергию пружины. Марта не могла не отметить, что некой своей творческой вдохновленностью и добродушием, написанными на его лице, поющий парень выгодно отличался от всех самодовольных зазнаек из «Люфтваффе». …«Жаль, что он не фюрер» – подумала Марта. По истлевшим ошметкам «Таисия», кое-где валявшимся, Марта догадалась, что перед ней пилот сожженного ею же неизвестного дирижабля. «Мадам, мадам! – запричитал Баксков, не зная чешского, – я не маньяк! Карел Готт! Йозеф Швейк! Ян Гус! Отченаш Яношек! Хинди-Руси бхай бхай!…». …Ствол пистолета стал опускаться. Марта почувствовала, что этот бесхитростный парень ее притягивает, словно некий магнит. «Какой непонятный язык!» – досадливо и чуть слышно произнесла сама себе Марта по-немецки. И тут Баксков, который выучил немецкий раньше, чем русский по немецко-турецкому разговорнику, (разговорник бабушка подкладывала под низкую подушку ребенка в коляске) воспрял! – Фрау! Фрау, не стреляйте! – заговорил он на вполне понятном немецком – я потерпевший крушение дирижабля путешествующий несчастный русский артист, выигравший в корпоративное лото – сексуальный тур… Здесь, вдруг, он осекся, опомнившись, что сказал лишнее очень красивой женщине с бесстрашным, не умевшим не нравится лицом.

– Вот так сюрприз – сказала Марта, пряча в кобуру пистолет, – я думала, что плохой немецкий здесь знает только Анж Дуда. Но Анж – мне не нравится, по-моему, он обыкновенный торгаш, готовый продать земли Польши, а заодно – и Украины. Прошу прощения, если вас напугала.

– Что вы, какие пустяки!» Вдруг вспорхнув, Баксков сорвал на ходу пролесок и через секунду коленопреклоненный стоял около сидящей на засохшем мху Марты, картинно и верноподданнически протягивая ей цветок.

– Самой очаровательной девушке Чехословакии! – сопроводил Баксков дарительный жест, пришедшей на ум, своей записной речевкой. Поблагодарив, Марта воткнула пролесок торчать в кармашке с сюрикенной обоймой и, представившись в ответ «Таинственной лесной феей», выразила искреннее сожаление о потере Николаем своего воздушного судна. Николай, схватив руку собеседницы, прильнул к ней поцелуем, (совсем, как не так давно, к руке Настасьи, на Мальдивах, где настойчиво и нередко в этом упражнялся) и, глядя отнюдь нескромно в глаза Марты, истово поклялся:

– Я незамедлительно приобрету новейший, современный несгораемый дирижабль на более совершенной паро-фотонной тяге и назову его – «Таинственная незнакомка»! – скороговоркой протараторил артист, забыв, что квантово-механического преобразователя на быстрых углеводах, подаренного фон Брауном – больше нет, сгорел вместе с его дирижаблем и набором пластинок с оперными ариями и «Каем Метовым».

– Слишком длинно. Назовите проще, – «Марта», загадочно улыбнувшись, предложила пилотица.

Конечно, Марта не могла не предложить доставить на своем паро-байке к гостинице вволю настрадавшегося русского сопрана, его же – секс-туриста. Но Баксков уже не хотел в гостиницу. Он хотел подольше побыть – с очаровательной пилотицей, какая ему нравилась – также сильно, как и Анжу Дуде. А, возможно, что и – больше. Он, Николай Баксков, уже значительно меньше думал о таких бесконечных и умеющих иногда пламенеть – ногах Настасьи, с которой у него, как раз программа в рамках романтичного, полного приятных неожиданностей адюльт-тура на чехословацкой земле.

Вместе с Мартой они пошли, под руку, по лесной тропинке. Долго шли молча. Сопран не знал что сказать. Да и говорить не хотелось. Душа Николая пела. Он забыл про усталость и чувствовал себя – на подъеме. И откуда только – брались силы!

– Слышите! Птичка поет? Вдруг сказала, приостановившись, Марта.

– Я сегодня – эгоист! Слышу только – исключительно себя и свое бьющееся сердце! – отвечал, зачарованный пилотицей, сопран.

– Эгоизм – это плохо – сказала Марта. Любить только себя – некрасиво и бесплодно!

– Разве мы люди знаем, что есть «эгоизм»? Мы просто чувствуем нечто внутри нас, что заставляет – с чем-то считаться, к чему-то прислушиваться – парировал сбитый пилот.

– Эгоизм есть – жадность, зависть и агрессия – просто сказала Марта.

… – Фихте? – уверенно предположил Баксков, прочитавший в отрочестве всего Шопенгауэра и Фейербаха с Кантом.

– Нет, это я нашла в немецком издании «Словаря разумений слов» Палыча, – здорово, правда? Мы, немцы, …то есть – чехи, …опомнившись, исправилась тут же Марта, – предпочитаем, чтобы – все – «по полочкам». Баксков почуял в Марте интеллектуалку-ведунью, и у него пусто засосало под ложечкой.

… – Когда сосет под ложечкой – произнесла, вдруг, Марта, – это в человеке возбуждается гордыня. Такое бывает, когда самооценка индивидуума недостаточна и требуется подпитка похвалой со стороны.

… – Гордыня, эгоизм… – не понимаю разницы – задумчиво сдавленным голосом проговорил сопран.

– Вот из эгоизма – и получается гордыня, когда к жадности, зависти и агрессии в человеке добавляется страх не оправдать ожидания окружающих. Николай был ошарашен философскими психологизмами умной Марты. Ему на мгновение показалось, что он уже не сможет запеть – никогда.

Баксков не знал, что умствования Марты – были подсказкой некоему российскому режиссеру, понаставившему фильмов и теперь осмысливавшему прожитое, пока его брат на фоне мирового коллапса изгонял из страны бесов-юристов. Такое бывает в наполненной паром эпохе стимпанка – элементальная передача информации на скрещении временных измерений.

Николай с Мартой вышли на опушку леса. Пред их взором открылся прекрасный вид на лежащий в низине раскидистый чешский городок, дымящий пароконденсаторами, что накапливали энергию для очередного рывка в чехословацко-немецкий паро-прогресс.

– Что у вас в России – весна в этом году – холодная? – спросила Марта.

– Холодная, …но долгожданная – чуть задумавшись, отвечал Николай, с благоговением и мурашками в спине прикрывая своей пятерней тыльную сторону ладони своей удивительной спутницы. Марта погрустнела. Задумалась: «Бедные танкисты фюрера. Они будут мерзнуть по утрам в своих холодных чехословацких танках, в которых нет отопления. Надо будет – не забыть сказать об этом Рудольфу, чтобы он обязательно передал это Адольфу!». Оригинальный, созданный в единственном экземпляре – ее истребительный бомбардировщик «Хенкель009», в отличие от чехословацких танков, был оборудован паронагревательным кондиционером, с паро-интеллектуальной авторегулировкой новейшей системы – «умный самолет». Самой же главной изюминкой для Марты в пилотской кабине – было наличие встроенного патефона с паро-прижимным адаптером, не прекращающим воспроизведение – даже на самых крутых виражах.

Пройдясь, чуть вниз по склону – по наезженной дороге, идущей вдоль опушки, Марта и Николай – наткнулись на оставленный на обочине паробайк пилотицы. Надо сказать, что Николай, с того времени, как заимел себе дирижабль – технику полюбил, и он хотел попросить Марту, чтобы дала ему порулить ее массивным паро-байком, с розово-фиолетовыми свастиками на сверкающем никелем бензобаке. Однако, подумав о возможности обнимать обтянутую кожей талию Марты, в предстоящей их совместной поездке, будучи на месте пассажирском – тут же оставил эту идею. Марта включила запыхтевший парогенератор своего передвижного средства, предложила усаживаться Бакскову, а сама засмотрелась на экран планшета, встроенного на приборной доске паро-байка и понажимала на нем кнопки. Николай усаживался на заднее сидение, думая о том, что самое лучшее в мире – это ехать, крепко держась за талию Марты. «Как поедем – буду петь! Ехать и петь!» – решил сопран Баксков.

Но только Марта, взявшись за руль, перебросила ногу через сиденье, как по обеим сторонам могучего технологичного паробайка, снизу на паро-гидравлическом механизме – выползли поручни с удобными ручками для пассажира, напрочь убившие необходимость прикасаться к водителю для страховки во время движения.

Владимир Рудольфович Соловеев-Ульрихт удачно доставил Ольгу, куда ему и было приказано развед-ставкой – в секретный санаторий для работников КГБ и внешней разведки, расположенный в соснах, под Мункачем. Владимир, сдавший с рук на руки агента Ольгу, принявшим ее товарищам из арендованного у венгров санатория еще пол-дня, циркулем, неуклюже передвигался на широко расставленных ногах – от того, что провел много времени в паро-мотоциклетном седле. Многие прохожие его шарахались, потому, что был похож на Робокопа, боровшегося с собой, чтобы на ходу – прямо в штаны – не отправить естественную надобность.

Ганс Рихтер, красный разведчик, т.е. – Евген Папов-Скобеив, дерзко и рискованно завезенный лейтенантом Путеным в Прибалтийские земли, успешно легализовался. Ему пришлось облачиться в легенду «спекулянта «Рижским бальзамом». К спекулянтам полиция была не столь внимательна, как к честным труженикам консервных заводов и рыбакам, небрежно отмеченным печатью пролетарского происхождения. Так, что Евген. стремительно легализовавшись, уже тайно вершил, по заданию Путена, свою новую разведывательную миссию – замерял шпроты, еще не попавшие в банки и измерял прибалтийские целинные земли. Передвигаться ему приходилось на велосипеде, с раскладным землемерным циркулем в бардачке и пистолетом под мышкой. Евген не любил оружие. Но – на пистолете под мышкой настоял этот требовательный и придирчивый лейтенант с голубым металлическим блеском в глазах. Велосипед Евгену тоже – не очень не нравился. Но другого выхода, чтоб не привлекать излишне внимание – не было. Страна Прибалтика, или «Чухония», как ее называли во встающей с колен Германии – была в эпоху довоенного стимпанка – слаборазвита, и из продвинутых транспортных средств – едва ли насчитывала три-четыре сотни на всю страну небольших воздушных шаров на педальной тяге. Любой самодвижущийся механизм в Чухонии привлекал много внимания.

– Ну, что ж, Валдисович, – сказал ему тогда, понимающе, лейтенант Путен, доставая из багажника паро-авто – велосипед – хоть икроножные подкачаешь. Принимая за седло подержанный велик, Попов-Скобеив ревниво косился на, сверкающий лакировкой и хромом, мощный и комфортный паромобиль лейтенанта Путена, которым тот, неизвестно почему, владел, скорее всего, – явно не по рангу. Проведший сутки за рулем, не выспавшийся лейтенант, – на секунду, пожалел агента, забрасываемого в одиночестве – в чужую страну, где уже частично орудовала беспощадная рейхсполиция. Путен хотел сказать Евгену, на прощание, – что обязательно через два месяца устроит ему разовое свидание с его будущей женой и соратницей Ольгой, которую с удовольствием доставит сам, лично. Но, все же, прежде чем уехать, чтобы не расхолаживать агента перед заданием – только и сказал

– Местная валюта – корпус велосипедной фары. Ампула с цианистым – каблук левого ботинка. Прощай. Красный паромобиль с Путеным, взревел и тут же взмыл вперед по трассе, выпуская белый пар из шести глушителей. Агент Попов-Скобеив, или Тынис Канчельскис, как теперь его звали по легенде, еще долго стоял, опираясь на велосипед, и глядел вслед, исчезающему вдали, паромобилю «Старшего».

Валерий Викторович сидел в светло-бежевом пиджаке в кабине фиолетового паровоза, у которого спереди были большие широко раскрытые глаза с ресницами. Паровоз тащил за собой открытый вагон-кабриолет с веселыми людьми. Самый веселый-развеселый в вагоне был абрикосовоглазый толстяк Леонид Быковатов. Он певуче декламировал под баян, на котором сам же себе аккомпанировал:

«Пякен – он – не бульбосракен!

Не бла-блашный идиот!

Потому что – Не городит,

Где не надо, огород.

Пякен скажет – «Не русня,

Вы же – подпиндосные!»

Мы ответим – «Это – да,

В год не високосный, нах!»

Пякен скажет – «Ква-ква-ква!»

Мы ответим – «Пук-пук-пук,

На дворе «трава-дрова», —

Нам – пиндос, маланцам, – друг!»

Леонида сменил – некий подвыпивший молодой казах в очках, как потом выяснили спецслужбы Сталина – студент второго курса Литинститута, он спел под балалайку: