f63.9 или Луганск 001. non-роман-fiction

…Неужели и правда «последние века» отрабатываем на грешной, точнее, на уже почти очищенной от грехов планете… …И вот еще сегодня явление: как бы не сатанински устремленные в безэмоциональные знания своенравные, генетически не знакомые с жалостью, прагматики – Индиго-дети, мультиплеты*, которые …не читают, но иногда дают понять, что родились уже с прочитанной классикой голове и в книжном виде она им не требуется… И не вижу, что эти дети способны глубоко во что-либо устремиться. Кажется, что только и выжидают они своего часа, чтобы получить способность к солнцеедению, телепортации или чтению мыслей на расстоянии…

…А о временах былой тотальной слежки отдаленно «напоминают» спланированные, наверное, чекистами, стоящие по российским и украинским деревням домишки по обеим сторонам улиц, – постройки образца времен культа личности с вытаращенными друг на друга окнами. Хотя, может быть, архитекторы-чекисты здесь и не причем: сами хозяева-застройщики, затурканные революциями, чувствовали, что не на виду, за забором, вполне может окопаться враг народа. …Но когда я уже родился и мог вдыхать влажный неиссякаемый воздух, пропитанный запахом каштанов, то жили все так, будто этого страха никогда в истории и не существовало вовсе. Словно и самих репрессий и «культа личности» не бывало… Невозможность жить вне двойной морали была нам подсунута страной с детства. …«Раздвоенного времени приметы я чувствую мучительно в себе», – как великолепнейше посреди «безвременья» изречено аварским Мудрецом, так и не ставшим кандидатом филологических наук…

…Когда мне было лет десять, я стал проявлять склонность к рифмованию коверкаемых мною же слов, что забавляло и взрослых. «Ехали мудаконяки – это люди-коммуняки», – ляпнул как-то при гостях, невесть что пришедшее в голову, да так, что услышали все. В то время я много чего нарифмовал из всяческих исковерканных словес, но запомнил только это. Запомнил оттого, что потом мое ухо от отцовой оплеухи очень долго было похоже на фиолетовый капустный лист.

Вопреки распространенно бытующему мнению, что натуры романтические ранимы до болезненности, и по ушам их лупить нельзя, полагаю все же, что романтик – в конечном итоге – оказывается более сильным, а слаб он, точнее не слаб, а уязвим тогда, когда на своей романтической волне напрочь забывает, что в заземленном и «яростном» социуме иной раз следует защищаться от попадающихся на жизненной стезе воинствующих «неромантиков». …А вот есть ли воинствующие романтики, каких, «воинствующих», я не могу считать романтиками полноценными? …Может, таких большинство и было из «шестидесятников», что в свое время из тайги, у костров с гитарами демонстративно и отчаянно пытались навязывать «совковой» Системе мотив иной и дать понять, что кроме «Дома восходящего солнца» и «Черного кота за углом» – может быть еще что-то?..

…Что тут поделаешь, если гости могли не понять, а отцу, ушедшему на фронт добровольцем, доводилось кричать: «За Родину! За Сталина!» и «Коммунисты, вперед!». …А сегодня я даже и не знаю, какие лозунги могли бы вытолкнуть меня из окопа под пули. Сегодня-то физически воевать я не буду ни с кем, потому как сегодня твердо знаю: те, кто «враг у ворот», – тоже всегда люди. А тогда, в период уже допризывной зрелости, но, может быть, недозрелости человеческой многие из нас ринулись бы в атаку на «реваншистов» с возгласом: «За битлов!». Или: «За Макаревича!», оттого, что любили его тогдашний хит «Новый поворот», который своей утонченной мелодийной четкостью и притягательной социально-роковой простотой перекликался с песнями «Битлз».

Еще из той жизни…

Бывшая система, правда, ради своей же безопасности – блюла в народе нравственность. Но может и потому жизнь и глубина чувств в людской социалистической среде не могли быть мелки и не упрощались так часто, как сегодня, массмедийно.

…И помню еще, что уже, став года на три постарше, я «нарифмовал», переиначив из Маяковского: « – Где ты был, павиан бесхвостый? / – Я был там, где растут пиджаки, /там, где пиво фонтаном хлещет, / где лапша – мне совсем до сраки“. …„Причем тут «лапша?», – со стаканом кефира зайдя в комнату раздраженно спросил отец, которому на похмелье не помешало бы пиво, какое тогда – как это сегодня ни странно – не всегда было в продаже. Он не заподозрил, что устами подрастающего сына-рифмоплетца, возможно, говорилось о тоталитарной информационной лапше, так плотно висящей у всех на ушах, что ее мало кто мог или желал замечать.

В той жизни еще не было горячечной погони за зелеными деньгами, электронной почты, мобильных телефонов… и жизнь была не такая дерганная и суетная: в каком-то смысле под крылом блюдущей общенародную нравственность однопартии жилось, если не пытаться выше головы подпрыгивать, безусильно. И так как в той жизни почти ничего не сообщалось о гибели шахтеров или забастовщиков, то если бы не похоронно-мажорные картинки со съездов в телевизорном экране, да не призывы к битвам за урожай и о помощи бастующим в США неграм, – они тогда еще не были «афроамериканцами», – жилось бы совсем спокойно и размеренно, – что в номенклатурном сумасшедшем доме. И для многих – особенно, думаю, для романтиков – в этом «доме» всегда имела притягательный аромат всякая открывающаяся возможность игнорировать «врачей», «класть на них», если точнее. Вот так всенародно и «клали» на руководящую и направляющую роль партии, вследствие чего со временем родился, вырос и возмужал всенародный «пох*изм», который в своей масштабности немо и веско потребовал что-то менять. И потребовал похлеще диссидентуры, едящей круассаны в парижских кафе или попивающей напитки заокеанского качества на Брайтон-бич в Нью-Йорке.

* * *

Когда вдруг по стране размашисто двинули перестроечные процессы, мы уже были далеко не бесшабашные нигилисты на букву «п», которые слушали «роликов» и уменьшали поголовье мотоциклов в стране, еще не зная при том, что можем называться заманчивым и обалденнейшим словом «байкеры». «Байкеров», «гопников», «ностальгистов»… и прочую новоявленную постперестроечную плесень мы, как «плесень» уже повзрослевшая, не могли понимать стопроцентно. Зато мы, семидесятники, все время державшие руку на пульсе прозападной идеологии, менее болезненно, чем, может быть, другие, восприняли, что озвучила «perestroiyka» – то, что Александр Матросов был «случайно поскользнувшийся на льду башкирский уголовник» с совершенно другим именем; панфиловцев и Гастелло понапридумывала пропаганда, а без американцев, англичан и штрафбатов Великую Отечественную нам «никогда бы не выиграть». Интернациональный долг в Афганистане тут же стал сволочной калошей, куда нас заманили империалисты в качестве пушечного мяса; а неповоротливые своим «коллективным разумом» «кремлевские старцы/ под скрип их вставных челюстей\ швырнули как в топку\ цшвырнули как в топку\вет наших десантных частей…»*

Павлик Морозов и даже сама Цикака Пэ-эсэс оказались «западло» форменнейшими. …Самым шокирующим было «узнавать» то, что Ленин не тянул быть первым человеком после Иисуса…

«Архивы КГБе» и небо Трои»…

…Порой не верится, что все бывшее в той жизни как любимое, так и отвратное, осталось таким, каким действительно было, только в памяти – и больше нигде. …Некто* писал о небе Трои. Писал о том, что неба Трои никто не увидит. Не увидит энергетики именно т о г о неба. Неба над Троей. …Точно также никому не суждено увидеть неба бывшего СССР, будничного неба «бесповоротно и окончательно» победившего социализма, серые и белые тучи которого до сих пор плывут «…по волнам, …по волнам моей памяти, исчезая в этих волнах…».

Однажды, как-то уже во времена после свежеиспеченной перестройки, я вдруг почувствовал в себе бурление поэтственных начал, и стал корпеть над, может быть, не особо многоумным стихом, который долго у меня не клеился все выходил каким-то искусственно-пошлым и легкомысленным:

(Сказала мне девчонка с родинкой на лбе

– Зачем тебе, чудной ты, архивы кагэбе?

Ну стоит ли сегодня трусить репрессий пыль,

Неуж-то интересна времен ушедших гниль?

Сегодня взбалдевают новизмы Горбачева,

Реформа потешает, да жизнь могарычова..,

Сегодня да нам бы деньгами сорить!..

..Я взялся девчоночий пыл остудить.

Сказал я, что стоит рыть прежнего гниль,

Мол, верю, полезна минувшая пыль,

Которая есть, чтобы прошлое знать,

И в будущем рыло беды распознать,

Затем, чтоб историю впредь не марать,

Чтоб любящим в каторжные не пострадать;

И впредь для безумства бесовских стараний —

Неотвратимость должна наказаний…

Она ж мне в ответ – Все про это – мура,

Откуда мы знаем, что было вчера;

Историки – чмы, они всякое врут,

А те, кто полюбят – те разве умрут?

Я снова свое: – Да таких, как ты бестий,

Да надо лицом в черепа от репрессий…

Но вредная перебивает она

И тычет, отпив полстакана вина:

– Окурки, историю лучше чтоб знать, —

Полезно – не мимо, а в урну бросать!..

Тут я возражаю студентке капризной:

– Да что понимаешь ты в суетной жизни..,

Уж лучше – тебя приступаю иметь…

Она ж мне: – Расслабься и хватит дуреть,

И прежде меня соблазнять поимать,

Носки перед этим не вредно снимать!

…Полнейший облом. Но залившись вином,

«make лавить» не стали мы после потом…

…Ну, девка-студентка… – однако – бесок!