Из рода волхвов

В былые годы, когда все разрозненные ныне княжества были единым целым, волхвы являлись посредниками между богами и людьми. Многие из них занимали пост жрецов и каждый уважающий себя человек прислушивался и внимал их словам и предсказаниям. Они молились Перуну и Велесу, Белобогу и Чернобогу, приносили им жертвы и странствовали по земле, свободные, словно ветер. Но всё изменилось, когда мировой порядок был нарушен, а смерть перевесила жизнь. Навь и Явь смешались, слились воедино – и тёмная, проклятая сила хлынула из самых глубин мира мёртвых в мир живых.

А всё по вине одного грешника из племени волхвов, который без стыда и совести попрал все заветы, предал всё, что было свято и нерушимо. Он замарал грязью не только себя, но и свой род. И хотя дни Кровавой смуты уже давно сгинули в веках истории, имя Радовида всё ещё боялись произносить вслух, опасаясь накликать на себя беду.

Для волхвов же оно стало проклятием, клеймом позора, выжженным на челе рода в наказание за ошибки предателя. И теперь каждый из них вынужден был нести эту тяжкую ношу, мирясь с чужим презрением и ненавистью. Потому что даже боги более не были к своим избранным детям милостивы.

Когда они подъехали к дому деревенского старосты, из-за двери выглянул крепкий широкоплечий мужчина, в котором угадывался преклонный возраст лишь по седым волоскам в длинной бороде. Он, поправив наспех накинутую шубу, посмотрел на них выжидающе.

Ян подошел к своей лошади и безмолвно скинул тушу волколака на притоптанный грязный снег. Староста, вздрогнув, отступил. Но, заметив их насмешливые взгляды, осторожно протянул руку и откинул темную ткань, – остекленевшие волчьи глаза на человечьем лице смотрели сквозь него.

– Разрази меня Перун, да это же Байко! – с ужасом воскликнул мужчина, и от удивления даже его борода встала дыбом. – Да как же так? Он же таким добрым парнем был… В жизни и мухи не обидел!

– Потом попричитаешь, старик, – небрежно прервал его Ян и окинул деревню внимательным взглядом. – Сожги тело да побыстрее. Проклят был Байко ваш. Видать, ведьма так отомстить ему решила.

Староста от страха аж посерел и, торопливо забежав в избу, крикнул кому-то:

– Вадим, а ну хворост тащи! Бегом, кому сказано!

Ян отступил, оставляя все заботы на главу деревни, и подошел к Вацлаву, передавая ему свою лошадь. На заинтересованные и полные детского любопытства взгляды Званы он не реагировал, прекрасного зная, о чём она его попросит.

– Нет. Я иду один, – невозмутимо ответил он на её невысказанный вопрос.

Юная волхва поморщилась от досады и покорно поплелась вместе с лошадьми и Вацлавом в конюшню. В доме им спать не дозволялось, а потому староста разместил их в своём хлеву. Впрочем, перспектива провести ночь вместе со скотом была в разы приятнее, чем бок о бок с княгиней, которая остановилась в доме главы деревни. С тех пор, как князь Ратимир слёг с неведомой хворью, всеми делами Пряценского княжества стала заправлять его юная и красивая супруга. Но на кой чёрт эта неуёмная женщина таскалась за ними по деревням монстров ловить – ему понять было не дано. То ли смерть свою искала, то ли их смерти ждала. Он, конечно, знал, что в Ельники она прибыла по каким-то своим государственным делам, но это мало что меняло. Братислава продолжала совать свой длинный нос в дела взвода, что, конечно, не могло не раздражать их всех. Даже столичные жрецы уже посматривали на неё косо.

Ян не сдержал улыбки, спиной почувствовав чужой взгляд, и обернулся. Братислава смотрела на него из окна, и в глазах её виднелась лишь стылая ненависть.

Поговаривали, что княгиня Пряценская раньше была дочерью князя Веринского, владения которого были недалеко отсюда. Но жуткая эпидемия, охватившая лет пять назад города и сёла, унесла жизни всей её семьи. Не выжили ни братья, коих было шестеро, ни отец с матерью. Лишь юная княжна чудом уцелела. В народе в то время ещё долго бродил слух, что ту болезнь наслали волхвы, обозлённые на княжескую семью за ужасающую жестокость. Якобы отец Братиславы устроил на них настоящую охоту, приказывая волхвам из своего Громового взвода убивать всех, в ком текла колдовская кровь. И они, скованные рунами покаяния, не могли противиться.

Ян не знал, насколько это правда, а насколько – вымысел, потому что с воинами из Веринского взвода он знаком не был. Они после разорения княжества рассыпались по всему континенту – кто вольным стал, а кто другому князю на верность присягнул. Но одно было ясно наверняка – Братислава волхвов не боялась. Она их ненавидела.

А, впрочем, ему-то какое до того было дело.

Когда он добрался до окраины Ельников, в глаза бросилась маленькая покосившаяся хижина на отшибе. Он сразу, как только они утром въехали в деревню, почувствовал смрад, который ветер приносил с этой стороны. Волхвы знали, где искать поганый дух, они его чуяли за версту. Чёрная магия всегда требует жертву в обмен на силу, а вокруг этой избы запах крови был настолько густым, что не оставалось сомнений – там жило ведьмовское отродье.

Ян обнажил меч и осторожно приблизился к двери, в кармане нащупывая горстку засохшего чертополоха. В избе не горел свет, не было слышно ни звука, но он знал – она всё ещё там. Покорно ждёт его появления. Внезапно ставни на окнах затрепетали, и весь дом будто бы содрогнулся изнутри. Сгорбленная тень, вышибая дверь, вылетела из дома и бросилась прямо на него. Он выставил перед собой меч, – и чужие острые зубы впились в лезвие. То, что раньше, по всей видимости, было женщиной, теперь больше напоминало ссохшуюся летающую тварь. Чёрные глаза, в которых уже не было видно белков, смотрели ему в самую душу. Вот, что бывало, если человек злоупотреблял проклятым колдовством, не отдавая ничего взамен. Не получая жертву в дар, сила Нави забирала у ведьмы её разум и тело, оставляя лишь пустую обезумевшую оболочку.

Ян напряг руки и откинул её от себя, отчего сгорбленное тело со стоном прокатилось по снегу. Она истошно завопила, но он, не теряя времени, пригвоздил трепыхающуюся ведьму к земле мечом, – лезвие вошло в тело, как нож в масло. Нечисть под ним вновь закричала, но больше от ярости, чем от боли, и угрожающе клацнула заострившимися зубами. Ян, усмехнувшись, без труда сунул ей в рот чертополох. А после силой захлопнул челюсти, заставив проглотить. Эта удивительная травка обладала столь разрушительным воздействием на всех, кто был порабощен поганым духом, что буквально сжигала их изнутри.

Он вынул свой меч и отошёл, наблюдая за тем, как ведьма заметалась по снегу, загребая его своими перепончатыми руками. Она вновь закричала, и Ян увидел, что поры на её почерневшей коже источали дым. Поганый дух горел внутри неё.

– И надо оно тебе было, сумасшедшая ты женщина? – как бы между делом поинтересовался он и присел на корточки неподалёку. – Жила бы себе тихо да мирно. Но нет, вздумалось тебе чёрным колдовством побаловаться.

Она рявкнула в ответ на его слова и вновь клацнула зубами, но в глазах её впервые мелькнул огонёк былого здравомыслия. Люди, сбившиеся с пути, всё ещё оставались людьми. Пусть с первого взгляда это было сложно заметить.

– А парня-то на кой чёрт волколаком сделала? Ты уж прости, я просто до слов охочий, поболтать люблю.

Ведьма замахнулась, и когти её прорезали воздух возле его лица. Но он даже не моргнул, всё также заинтересованно оглядывая извивающуюся фигуру. За долгие годы службы в Громовом взводе Ян утратил чувство жалости, особенно к тем, кто из раза в раз становился причиной смерти его товарищей во время охоты. Неважно – человек или нечисть – их жизни ему были одинаково безразличны. На службе его держала вовсе не мораль, – его держали руны, опоясывающие спину нерушимой клятвой. И более ничего.

– Л-любил-а…

– Чего говоришь? – заинтересовано поднял бровь Ян, с удивлением обнаружив тень человечности в глазах умирающей ведьмы.

Она опустилась на снег, ослабшая окончательно, и посмотрела на него тем взглядом, которым приговоренные к смертной казни молили своих палачей о милосердии. Вот только этого самого «милосердия» он ей, к сожалению, обещать не мог.

– Л-люб-била я… Байко. А он отверг, пред-д-ал… – скрипящим голосом отозвалась ведьма. – Пре-еедал…

Тело её вновь пронзило агонией, и она заметалась по снегу, обезумевшая и исступленная, молящая о скорейшей смерти. Чертополох жёг её внутренности, но делал это медленно, причиняя невообразимые страдания. Ян, устало вздохнув, поднялся на ноги. Меч в его руке слабо блеснул в свете выглянувшей луны.

– Так и быть, уважу твою волю.

Глава 2

– Беляй, балда ты окаянная, а ну выходь из хаты! Мы так до вечера снег чистить будем!

– Да иду я, папаня, что ты сразу начинаешь?

Среди жителей Берёзовки бытовало забавное мнение, что название их селу придумали явно по-пьяни. А всё потому, что иначе объяснить было сложно, почему местность, вокруг которой на несколько миль вперёд не виднелось ни единой берёзки, их многоуважаемые предки обозначили именно так. Да и как им, в принципе, в голову пришла идея сунуться в этот край безлюдный и свирепый – тоже никто не знал. Зимой тут было холодно и голодно, а летом – знойно. Но жить приходилось там, где жилось, – а иначе как же? До ближайшего города сутки пути, не меньше! Повезёт, если доедешь, и волки не задерут. А так, может, кто и похуже на душу людскую позарится… Нынче нечисти всякой много было в округе.

И проверять удачу на прочность, конечно, никто не хотел.

Так вот и жили они, на самом краю Пряценского княжества, позабытые и позаброшенные не только собственным князем, но и богами, по всей видимости, тоже.

Самые весёлые времена в Берёзовке наступали в разгар зимы, когда снегом их заметало со всех сторон света. И как не молили они Марену, суровую владычицу холодов и вьюг, сжалиться над их несчастными покосившимися избушками, всё без толку – заваливало так, что откапываться приходилось всё утро. А, бывало, и день. Зато в такие моменты в жителях Берёзовки, обычно хмурых и нерасторопных, просыпалось невиданное для них человеколюбие. Они, сплотившись, как перед тяжкой сечей, шли откапывать своих соседей, с которыми только вчера ругались так, что кумиры на домашних алтарях подпрыгивали от воплей. Не было, как говорится, счастья, да несчастье помогло.

Веселина общего воодушевления, впрочем, не разделяла, а на лопату так и вовсе смотрела презрительно, как на ворога поганого. Но с матушкой спорить было сложно, особенно когда она воинственно замахивалась веником и гнала её из хаты прочь. Нет, матерью плохой она вовсе не была, просто старухе, жившей напротив, никто другой помогать откапываться не хотел. Так уж вышло, что бабулю Светану в Берёзовке не сильно жаловали, уж больно сварливой она была, – доброго слова от неё не дождешься. Бранила всех, от мала до велика, – только никто так в итоге и не понял за что. И Веселина бы плюнула на неё, оставив эту старую озлобленную ведьму доживать свой короткий век под слоем снега, но сердобольная матушка со своим веником выбора ей не оставляла.

– Иду я, маменька, иду. Не бранись только с утра пораньше, – скривившись, брякнула она и сунула в рот недоеденный ломоть хлеба.

Дедушка, расслабленно умостившийся за столом, смотрел на неё из-под нависших белых бровей с весельем в карих глазах. И, когда Веселина с обречённым видом схватилась за лопату, вдруг подал голос:

– А ты ничего не забыла?

Она непонимающе глянула на него, вздёрнув бровь. И вдруг почувствовала, как их дом легонько дрогнул, словно кто-то огромный стукнул по нему кончиками пальцев. Они все испуганно замерли. Наверху послышался скрип и шорох, и кто-то обиженно заколотил по потолку так, что тарелки на полках зазвенели. Веселина встревоженно глянула на мать, которая вдруг суетливо бросилась к погребу.

– А чего Бакуня сегодня разбушевался? Мы что, не так что-то сделали? – с опаской поинтересовалась она.

Дедушка улыбнулся в густую бороду и, поднявшись со скрипнувшей лавки, легонько стукнул её по лбу.

– Дурная, забыла, что ли, что сегодня за день?

Веселина тихо ойкнула, но тут же испуганно поджала губы, когда по потолку вновь заколотил их разозлённый Домовой. В конце второго зимнего месяца они всегда отмечали именины домашнего духа-хранителя, но в этот раз из-за того, что снегом их завалило по самые окна, мысль о празднике совсем вылетела из головы. Бакуня хоть и не был самым сварливым представителем своего уникального вида, но обижаться умел так, что потом весь оставшийся год они не знали, куда деваться от его злых проказ. Поэтому поздравить именинника в его день было делом верным. Даже обязательным, скажем так.

– На, отнеси-ка Бакуне подарок, – сказала матушка и всучила ей горшочек с кашей и праздничный ковшик с тёплым молоком. – Пусть не гневается на нас, помним мы про его именины. А это отдай, сама схожу бабку Светану откопаю. Всё, иди-иди, топчешься ты тут на пороге!

Мать совершенно бессовестно толкнула её в сторону кухни, а сама с необычайной прытью скользнула за дверь, – и сквозняк ловко проник ей за шиворот. Поёжившись, Веселина угрюмо глянула на непривычно улыбчивого дедушку, который, подражая строгой интонации её матушки, деловито протянул:

– Иди-иди, чего стоишь! Уважь Бакуню, пока он нам дом вверх ногами не перевернул.

– Почему именно я, деда? – обиженно пробурчала Веселина. – Он меня вообще не жалует. Ты сам и сходи, он тебя больше всех любит.