Уничтожить

С этой задачей, наиболее важной в его министерской карьере, из-за которой он долгие месяцы торчал по ночам в своем офисе в Берси, в то время как его жена распутничала на стороне, он в конечном счете справился. В прошлом году Citro?n был на равных с Mercedes почти на всех мировых рынках. И даже на очень стратегически важном индийском рынке вышел в первый ряд, опередив трех немецких конкурентов – саму Audi, королеву Audi, оттеснили на второе место, и экономический журналист Франсуа Ленгле, хоть и не склонен был к излияниям чувств, прослезился, объявляя эту новость в крайне популярной передаче Давида Пюжадаса на канале LCI.

В свою очередь проявив – благодаря изобретательности дизайнеров, которых Брюно подбирал лично, выходя по такому случаю за рамки своей чисто технической роли и решительно навязывая собственное художественное видение – ту же дерзость, что и создатели легендарных моделей Traction и DS, компания Citro?n – да нет, бери выше, Франция в целом – сумела снова стать символом роскоши, объектом зависти и восхищения во всем мире, и перелом произошел вопреки ожиданиям вовсе не благодаря сектору моды, а благодаря автопрому, самому знаковому и выдающемуся детищу союза технологической мысли и красоты.

Этот успех, хоть и самый нашумевший, был далеко не единственным, и Франция вновь заняла место пятой экономики мира, наступая на пятки Германии, занимающей четвертое место: ее дефицит теперь составлял менее 1 % ВВП, она постепенно сокращала свой долг, и все это проходило, как ни удивительно, без протестов и забастовок, в атмосфере всеобщего одобрения; деятельность Брюно на посту министра увенчалась грандиозным успехом.

До президентских выборов оставалось уже меньше полугода, но президент, которого переизбрали бы без проблем, ни при каких обстоятельствах не мог выставить свою кандидатуру – после опрометчивой конституционной реформы 2008 года нельзя занимать пост президента более двух сроков подряд.

Что касается выборов, то многое было заранее известно: кандидат от “Национального объединения”[10 - “Национальное объединение” (до 1 июня 2018 г. “Национальный фронт”) – националистическая партия, основанная в 1972 г. Жаном-Мари Ле Пеном; с 2011 г. партию возглавляет его дочь Марин Ле Пен. С 13 сентября 2021 г. функции председателя партии фактически исполняет Жордан Барделла.] выйдет во второй тур – его имя еще не названо, но у них имеется пять-шесть приемлемых претендентов – и потерпит поражение. Оставался простой, но крайне важный вопрос: кто станет кандидатом от партии власти?

Во многих отношениях Брюно подходил больше всего. Президент безоговорочно доверял ему, что немаловажно, поскольку он твердо вознамерился через пять лет вернуться на два новых срока. Как бы там ни было, он, похоже, убедил себя, что Брюно сдержит слово и согласится отойти в тень по истечении первого пятилетнего мандата, не поддавшись упоению властью. Брюно – практик, выдающийся, но практик, а отнюдь не государственный муж, и президенту удавалось, как правило, себя в этом убедить. Но все же в его затее было нечто от сделки с дьяволом, так что все еще вилами по воде писано.

Другой, куда более насущной проблемой стали опросы общественного мнения. Для 88 % французов Брюно был человеком “компетентным”; 89 % сочли его “трудолюбивым” и 82 % – “неподкупным”, такого выдающегося результата не добивался пока ни один политик за всю историю существования опросов общественного мнения, даже Антуану Пине и Пьеру Мендесу-Франсу было до него далеко. Правда, всего лишь 18 % назвали его “сердечным”, 16 % – “чутким”, и какие-то жалкие 11 % признали, что он “близок к народу”, а вот это уже вполне себе катастрофические показатели, его обогнали все до одного представители политического класса, вне зависимости от партийной принадлежности. Одним словом, его уважают, но не любят. Он понимал это и ужасно переживал, поэтому кровавое видео так сильно его задело, и не просто не любят, некоторые, получается, ненавидят его до такой степени, что инсценировали его казнь. Ну а выбор обезглавливания, с соответствующими революционными коннотациями этого метода, лишь подчеркивает образ бездушного технократа, столь же далекого от народа, что и старорежимные аристократы.

Ужасно несправедливо, потому что Брюно – хороший мужик, Поль знал это; но как убедить избирателей? С журналистами Брюно чувствовал себя неуютно, упорно отказывался отвечать на вопросы личного характера и к тому же избегал публичных выступлений. Как же он выдержит президентскую гонку? Что и говорить, его кандидатура вызывала сомнения.

Друзьями они стали относительно недавно. Работая в Управлении налогового законодательства, Поль несколько раз пересекался с Брюно, правда кратко. Масштабное сокращение налогов, проведенное им в первый же год пятилетнего президентского срока, касалось только инвестиций, непосредственно направленных на финансирование французской промышленности – этим непреложным условием он не готов был поступиться. К такому откровенному дирижизму в конторе не привыкли, и Полю пришлось практически в одиночку сражаться буквально со всеми чиновниками своего департамента и твердой рукой составлять директивы и отчеты, исходя из пожеланий министра. Они все-таки одержали верх в этой внутренней войне, которая длилась год с лишним и не прошла бесследно.

Совместная борьба привлекла к нему внимание Брюно, они начали общаться, но более личный характер их отношения приобрели позже, по случаю очередного конгресса Африканского союза, проходившего на этот раз в Аддис-Абебе, а точнее, это произошло в баре отеля “Хилтон” вечером, после окончания первого рабочего дня. Поначалу разговор был неловким и натужным, но когда официантка вернулась, они вдруг расслабились.

– У меня сейчас с женой не клеится… – сказал Брюно, как раз когда она поставила перед ним бокал шампанского.

Поль от неожиданности чуть не опрокинул свой коктейль – какое-то дерьмовое и приторное тропическое пойло, так что он бы не сильно огорчился. В этот самый момент, с потрясающей синхронностью движений, за соседний столик сели две чернокожие проститутки. Брюно никогда прежде не заговаривал, даже вскользь, о своей личной жизни; Поль и понятия не имел, что он женат. Но в конце концов, почему бы и нет, ведь люди, мужчины и женщины, все еще иногда сочетаются браком, это, прямо скажем, обычное явление. А выпускнику Политеха, даже лучшему в своем выпуске, даже бывшему члену Корпуса горных инженеров, ничто человеческое не чуждо; он открылся ему с неожиданной стороны, и с этим теперь придется считаться.

Брюно, впрочем, ничего больше поначалу и не сказал; чуть позже он пробормотал вымученным голосом: “Мы уже полгода не занимались любовью…” Он сказал “занимались любовью”, сразу же отметил Поль, и выбор этого выражения с сентиментальным привкусом вместо глагола “трахаться” (который, вероятно, употребил бы он) или понятия “сексуальной жизни” (многие предпочли бы его, желая смягчить нейтральным термином эмоциональный заряд такого признания) уже очень много о нем говорил. Брюно, даром что выпускник Политеха, занимался любовью, по крайней мере в прошлом; даром что выпускник Политеха (и в эту секунду его образ, включая склонность к жесткому бюджетному регулированию, предстал перед ним в новом свете), Брюно оказался романтиком. Зародился романтизм в Германии, об этом часто забывают, а вернее, зародился он на севере Германии, в среде пиетистов, сыгравших, кроме всего прочего, немаловажную роль на раннем этапе развития промышленного капитализма. Над этой болезненной исторической загадкой Поль иногда размышлял в пору юности, когда дела духовные еще могли его интересовать.

Он едва сдержался, чтобы не ответить резко и цинично: “Полгода? Я-то уже десять лет как, приятель!” И он бы не погрешил против истины, если уж на то пошло, он лет десять не “трахался” и уж точно не “занимался любовью” ни с Прюданс, ни с кем-либо еще. Но подобное замечание вряд ли прозвучало бы уместно на данном этапе их отношений, он вовремя спохватился. Брюно, вероятно, полагал, что у него есть шансы на улучшение или прямо-таки возобновление супружеской жизни; и действительно, если верить многочисленным свидетельствам очевидцев, по прошествии полугода шансы еще остаются.

В Аддис-Абебе вечерело, бар медленно заполнял рокот конголезской румбы. Девушки за соседним столиком, пусть и проститутки, но проститутки премиум-класса, о чем говорило решительно все – наряды от модных дизайнеров, скромный макияж и особая элегантность стиля. Кстати, вполне возможно, это образованные девушки, а то и вообще инженеры или докторантки. Вдобавок весьма красивые девушки, их короткие обтягивающие юбки и приталенные топы сулили море удовольствий. Наверняка эфиопки, судя по величавой осанке, присущей женщинам этой страны. На этом этапе все могло получиться очень просто: им всего-то и требовалось, что пригласить их за свой столик. Они для того сюда и пришли, и не они одни, практически все только для того и съехались на этот чертов конгресс, ну не тут же, право, принимать решения, направленные на развитие Африки, уже к концу первого дня заседаний это стало очевидно. Не исключено, что Брюно и удастся впарить им исподтишка парочку атомных электростанций, это, кстати, его конек – впаривать атомные электростанции на международных конгрессах, да и то они не станут немедленно подписывать контракты, пока что обменяются контактами, а подпишут позже, по-тихому, скорее всего в Париже.

Что же касается самого ближайшего будущего, то они пригласят девушек за свой столик, проведут краткие галантные переговоры, учитывая, что цена вопроса общеизвестна – с атомными электростанциями придется сложнее, но это уже не по его части. Надо еще, конечно, разобраться, кому какая девушка достанется, но тут Поль совсем не волновался: они почти в равной степени ему нравились, были обе одинаково красивы, выглядели милыми и нежными и явно испытывали желание обслужить западный член. На этом этапе Поль вполне готов был уступить право выбора Брюно. Ну а если выбрать будет сложно, ничто не мешает им рассмотреть вариант фантазии на четверых.

И как раз в тот момент, когда эта мысль оформилась в его сознании, он понял, что ситуация абсолютно безнадежна. Его отношения с Брюно за последние несколько минут, бесспорно, приобрели совершенно иной характер, но все-таки они еще не дошли до того, да и вряд ли дойдут однажды, чтобы вместе переспать с девицами в одной комнате, их дружба никоим образом не могла завязаться на такой основе, ни тот ни другой не были и никогда не будут блядунами, не может же он спокойно наблюдать, как Брюно раздумывает, не воспользоваться ли ему услугами шлюхи, еще чего, не говоря уже о том, что Брюно – известный на всю страну политик, и журналисты, косящие под участников конгресса, уже, вероятно, слоняются в холле, отслеживая подступы к лифтам, так что он почувствовал, что облечен некоей миссией прикрытия по отношению к Брюно. В отсутствие элементарной мужской солидарности Брюно не посмеет при нем откликнуться на авансы девушек, и в то же время это создаст куда более прочное взаимопонимание между ними, основанное на целомудренности их реакции, и будет только способствовать возникновению беспрецедентной близости, поскольку они, таким образом, отгораживаются от примитивного братства самцов.

Мгновенно сделав выводы из этого инсайта, Поль встал, сославшись на легкую усталость – наверное, джетлаг виноват, добавил он (довольно идиотское замечание, учитывая, что разница во времени между Парижем и Аддис-Абебой практически отсутствует) – и пожелал Брюно спокойной ночи. Девушки отозвались на это мимолетными телодвижениями и коротко посовещались; и правда, расклад изменился. Что предпримет Брюно? Он может выбрать одну из двух девиц либо взять обеих, он сам, надо думать, так бы и поступил на его месте. А еще – и эта третья гипотеза, увы, казалась ему наиболее вероятной – он мог вообще ничего не предпринимать. Брюно – сторонник поиска долгосрочных перспектив, что в его случае, похоже, касается управления собственной сексуальной жизнью в той же мере, что и промышленной политикой страны. Он не достиг и, возможно, никогда не достигнет присущего все чаще лично ему, Полю, мрачного состояния духа, объяснявшегося сознанием того, что долгосрочной перспективы не существует; что жизнь как таковая не имеет долгосрочной перспективы.

Сейчас, когда это воспоминание неожиданно вернулось к нему четыре года спустя – воспоминание о том мгновении, когда он решил встать и подняться к себе в номер, оставив Брюно один на один с его потенциальной сексуальной судьбой на ближайшую ночь, – Поль понял, что не расскажет ему о встрече с мужиком из ГУВБ, не сейчас, не так сразу.

Назавтра после того вечера, оплачивая счет за мини-бар на стойке администратора, Поль спросил про Брюно и с удивлением узнал, что тот уехал из отеля рано утром, забрав багаж. Этот одинокий утренний побег не имел никакого отношения к любовным приключениям, мобильник Брюно был на автоответчике, и ситуация требовала немедленного принятия решения: надо ли ему прямо сейчас предупредить дипломатические службы? Не мог же он, в самом деле, бросить своего министра на произвол судьбы, но в итоге он предпочел все же дать ему немного времени и заказал такси в аэропорт.

В мини-вэне “мерседес”, который вез его в аэропорт Аддис-Абебы, может поместиться, подумал Поль, многодетная семья. Аддис-Абеба, благодаря своей высоте над уровнем моря, не страдает от чрезмерно высоких температур Джибути и Судана и претендует в будущем на статус ключевого африканского мегаполиса, экономического стержня всего континента. По истечении своего краткого визита в этот город Поль склонялся к мысли, что эта задача вполне осуществима; в том, что касается, к примеру, рынка вспомогательных услуг, вчерашние проститутки были более чем достойного уровня и запросто захомутали бы любого западного бизнесмена, равно как и бизнесмена китайского.

Центральный зал аэропорта был переполнен туристами, некоторые из них, как он понял из их разговоров, приехали фотографировать окапи. Их туроператор явно оказался не лучшим советчиком: окапи обитают лишь в небольшом районе на северо-востоке Демократической Республики Конго, в лесу Итури, где специально для них создан заповедник; кроме того, учитывая осторожные повадки окапи, сфотографировать их очень трудно. В кафетерии аэропорта к нему подошел коренастый жизнерадостный словенец, член делегации ЕС. Ничего умного он сказать не мог, как, впрочем, и другие члены делегаций ЕС. Однако Поль терпеливо внимал ему, потому что именно так и надлежит вести себя с членами делегаций ЕС. Внезапно его ослепило неистовое созвучие красок – из толпы туристов вышла смуглолицая девушка с длинными черными волосами, в белых брюках и красной майке. Но ослепление быстро прошло, да и сама девушка вроде исчезла, растворилась в то перегретом, то прохладном воздухе терминала; хотя подобное исчезновение, не сомневался Поль, практически нереально.

За мгновение до того, как из громкоговорителей раздался последний вызов на посадку, в зале вылета появился Брюно с чемоданом в руке. Он не сказал, чем был так занят и по какой уважительной причине опоздал, а Поль не осмелился спросить его ни тогда, ни после.

Через неделю после их возвращения Брюно предложил ему работать в министерском аппарате. В таком решении не было ничего из ряда вон выходящего, на нынешнем этапе своей административной одиссеи Полю как раз и полагалось пройти через аппарат министра, такова обычная практика. Куда удивительнее был тот факт, что на него, как он тут же понял, не возлагалось никаких конкретных обязанностей. Составление рабочего графика Брюно не тянуло на полную занятость, он оказался гораздо менее плотным, чем Поль мог предположить. Брюно предпочитал работать с документами и почти не назначал встреч; Бернар Арно, например, будучи самым богатым человеком Франции, пытался попасть к нему на прием с начала текущего президентского срока, но тщетно. Просто его вообще не интересовала индустрия роскоши – которая к тому же ничуть не нуждалась в помощи государства.

Постепенно Поль понял, что ему в основном отводилась роль конфидента, когда у Брюно возникала такая необходимость. Он не видел в этом ничего ненормального или унизительного; Брюно стал, пожалуй, самым значительным министром экономики со времен Кольбера, и если ему суждено и впредь нести службу на благо государства, то, видимо, еще в течение многих лет он вынужден будет смиряться со своей особой судьбой и неизбежно присущими ей колебаниями и сомнениями. В советниках он не нуждался и досконально знал текущие дела, до такой степени, что казалось, у него есть второй мозг, компьютерный мозг, пересаженный в мозг обычный, человеческий. Но доверенное лицо, человек, на которого он мог бы по-настоящему положиться, вероятно, чрезвычайно важен для него на данном этапе его жизни.

С тех пор прошло два года, и сегодня ночью Поль уже не очень-то вслушивался в слова Брюно. Отвлекшись от редкоземельных металлов, он обрушился с яростной обличительной речью на китайские солнечные батареи, на немыслимые трансферы технологий, которые Китай выцыганил у Франции во время предыдущего мандата, благодаря чему наводнил теперь Францию своими товарами по бросовым ценам. Он уже подумывал даже об объявлении настоящей торговой войны Китаю, чтобы защитить интересы французских производителей солнечных батарей.

– А что, это, может, и неплохая идея, – сказал Поль, впервые перебив Брюно, ему же надо реабилитироваться перед электоратом экологов, особенно после безоговорочной поддержки французской атомной промышленности. – Я, наверное, пойду, – добавил он. – Уже два часа.

– Да… Да, конечно. – Брюно взглянул на папку, которую так и держал в руке. – Я еще поработаю тут немного.

5

Умом Поль понимает, что находится в помещении министерства, поскольку только что вышел из офиса Брюно; однако он не узнает металлические стены лифта, тусклые и обшарпанные, которые начинают слегка вибрировать, когда он нажимает на кнопку 0. На грязном бетонном полу валяется всякий мусор. Разве в лифтах бывает бетонный пол? Должно быть, он случайно зашел в грузовой. Холодное, скованное пространство, словно кабина держится на невидимом металлическом каркасе, не будь его, она бы обвалилась, осела, как проколотый, сдувшийся воздушный шарик.

С протяжным металлическим скрежетом лифт останавливается на нулевом этаже, но двери не хотят открываться. Поль снова и снова жмет на кнопку 0, но двери словно застыли, и его понемногу охватывает тревога. После недолгих колебаний он нажимает кнопку экстренного вызова; сигнал поступает в круглосуточную диспетчерскую службу, по крайней мере, так обстоит дело с обычными лифтами, и, надо думать, с грузовыми тоже. Лифт тут же едет вниз, на этот раз гораздо быстрее, номера этажей на табло прокручиваются с бешеной скоростью. Затем неожиданно останавливается, с резким толчком, так что Поль чуть не теряет равновесие: он на минус 62-м этаже. А он и не знал, что в министерстве 62 подземных этажа, но, в конце концов, почему бы и нет, он просто никогда не задавался этим вопросом.

На этот раз дверцы открываются быстро, плавно: перед ним уходит в бесконечность светло-серый, почти белый, тускло освещенный бетонный коридор. Он рванулся было наружу, но передумал. Хотя оставаться в лифте тоже боязно, он явно барахлит. Но почему на – 62-м этаже? Кто вообще выходит на – 62 этаже? Коридор перед ним пуст и безлюден, создается впечатление, что он так выглядит уже целую вечность. А что, если лифт уедет без него? Что, если он останется пленником – 62-го этажа и погибнет тут от голода и жажды? Он снова нажимает на кнопку 0. – 62-й этаж, равно как и все промежуточные, вдруг замечает он, не значатся на панели с кнопками; ниже – 4-го ничего нет.

Лифт мгновенно прыгает вверх и несется на этот раз с головокружительной скоростью, цифры наезжают друг на друга, мелькают так стремительно, что он не успевает их разобрать, у него почему-то вдруг возникает ощущение, что знак минуса исчез. Затем лифт, жутко дернувшись, замирает, Поля отбрасывает к задней стенке; кабина продолжает содрогаться еще секунд тридцать, потом все стихает; этот подъем, несмотря на его краткость, показался ему бесконечным.

Он на 64-м этаже. Ну вот, этого не может быть, потому что не может быть никогда, в зданиях Министерства экономики всегда было только шесть этажей, в этом он абсолютно уверен. Двери снова открываются, перед ним очередной коридор, устланный белым ковровым покрытием, с панорамными окнами по обе стороны; его заливает очень яркий, почти слепящий свет; издалека доносятся звуки электрооргана, то развеселые, то печальные.

Поль на этот раз не двигается с места, стоит не шелохнувшись целую минуту, не меньше. По истечении этого времени механизм запускается снова, словно вознаграждая его за покорность: двери плавно закрываются, лифт едет вниз в нормальном темпе. И хотя на дисплее теперь отображаются этажи (40, 30, 20…), соответствующих кнопок на панели нет, все заканчивается на шестом, зато они следуют друг за другом с обнадеживающей регулярностью.

Лифт застывает на нулевом уровне, двери широко открываются. Поль спасен или думает, что спасен, но, выйдя из лифта, понимает, что ни в каком он не в министерстве, а в совершенно незнакомом месте. Это огромный холл, с потолком высотой метров пятьдесят, не меньше. Торговый центр, подсказывает Полю интуиция, вот только магазинов что-то не видать. Возможно, он попал в какую-нибудь латиноамериканскую столицу, постепенно слух возвращается к нему, он улавливает звуки музыки, что подтверждает гипотезу о торговом центре, кроме того, в гомоне голосов вокруг него слышится вроде бы что-то испаноязычное, и гипотеза о латиноамериканской столице кажется вполне состоятельной. Однако довольно многочисленные покупатели, снующие по залу, совсем не похожи на латиноамериканцев, ни вообще на человеческих особей. Их лица, неестественно плоские, практически безносые, отличаются нездоровой бледностью. Поль внезапно проникся уверенностью, что у них длинные цилиндрические языки, причем раздвоенные, как у змеи.

В этот момент до него донесся прерывистый звоночек, короткий, но неприятный, который повторялся снова и снова каждые пятнадцать секунд. Не столько звонок, сколько сигнал уведомления, но на этом месте он неожиданно проснулся и понял, что на его мобильнике звякнуло новое сообщение.

Сообщение оставила Мадлен, спутница жизни его отца. Она звонила в девять утра, а сейчас уже одиннадцать с чем-то. Поль с трудом разбирал ее слова пополам со всхлипами и жутким грохотом транспорта на заднем плане. Он все же понял, что отец впал в кому и его перевезли в больницу Сен-Люк в Лионе. Он сразу ей перезвонил. Мадлен ответила в ту же секунду. Она уже немного успокоилась и смогла объяснить ему, что у отца случился инфаркт мозга, он встал, а она решила поваляться в постели еще чуть-чуть, и тут из кухни до нее донесся глухой удар. Затем она пожаловалась, что скорая ехала ужасно долго, чуть ли не полчаса. Ничего удивительного, ведь отец живет на природе, в труднодоступной деревушке в Божоле, километрах в пятидесяти к северу от Лиона. Да, ничего удивительного, но последствия могли быть очень серьезными, в течение нескольких минут кислород не поступал в мозг, и какие-то его отделы, вероятно, пострадали. Иногда она умолкала, захлебываясь рыданиями, а Поль, разговаривая с ней, смотрел в интернете железнодорожное расписание – ближайший поезд отправлялся в Лион-Перраш в 12.59, он вполне успевает, у него даже будет время зайти в министерство, перекинуться парой слов с Брюно, это ему по пути, заодно он забронировал номер в лионском “Софителе”, судя по всему, он находится недалеко от больницы Сен-Люк, затем Поль разъединился и собрал вещи.

Он подождал пару секунд у входа в офис Брюно.

– У меня встреча с гендиректором “Рено”… – объявил тот, высунувшись по пояс в приоткрытую дверь. – Что-то случилось?

– Отец в коме. Я еду в Лион.

– Я почти закончил.

Ожидая его, Поль просматривал медицинские информационные сайты. Инфаркт мозга – это вариант инсульта, более того, самая распространенная его форма, на которую приходится 80 % всех случаев. Продолжительность кислородного голодания мозга является ключевым фактором в определении жизненного прогноза.

– Они тебе скажут, что сами мало что знают и не вправе делать никаких прогнозов… – сказал Брюно через две минуты. – К сожалению, так оно и есть. Он может очнуться через несколько дней, равно как и оставаться в таком состоянии гораздо дольше. В прошлом году моего отца разбил инсульт, так он полгода пролежал в коме.

– А потом?

– А потом он умер.

На вокзале было на удивление безлюдно, Поль успел купить панини и врапы и теперь медленно жевал их, мчась на скорости 300 км/ч по Бургундии, под серым непроницаемым небом. Отцу семьдесят семь, возраст почтенный, но не слишком, многие теперь живут гораздо дольше, так что это аргумент скорее в его пользу; правда, практически единственный. Заядлый курильщик, любитель мясных деликатесов и крепких вин, его отец, насколько ему было известно, не особенно уважал физические упражнения – полный набор для развития серьезного атеросклероза.

Поль взял такси, хотя больничный центр Сен-Люк находится всего в пяти минутах езды от вокзала Лион-Перраш. Пробка вдоль Роны на набережной Клода Бернара выглядела безнадежной, лучше бы он пошел пешком. Фасад клиники, выложенный прямоугольниками из цветного стекла, наверняка был задуман для улучшения настроения родственников больного, он как бы намекал, что это больница понарошку, больница-лего, больница-игрушка. Эффект достигался лишь частично, стекло местами потускнело и испачкалось, а жизнерадостность не внушала доверия; но стоило посетителю зайти в коридор или в палату, прикроватные мониторы и аппараты ИВЛ быстро возвращали его на землю. Вы сюда не развлекаться пришли; вы сюда пришли умирать, в большинстве случаев.

– Да, месье Резон, вашего папу госпитализировали сегодня утром, – сообщила ему администратор. Ее голос был мягким, слегка успокаивающим, одним словом, идеальным. – Конечно, вы можете к нему зайти, но главврач хотела бы сначала с вами побеседовать. Я скажу ей, что вы здесь.

Главврач оказалась решительной элегантной дамой лет пятидесяти, явно из буржуазной среды – чувствовалось, что она привыкла отдавать распоряжения и ужинать в ресторанах, у нее и серьги были буржуазные, и Поль не сомневался, что под безупречно застегнутым больничным халатом прячется неброское жемчужное колье – честно говоря, она чем-то напомнила ему Прюданс, вернее, Прюданс могла бы стать такой, ей это было на роду написано, и как ни истолковывай эту информацию, хорошего в ней мало. И минуты не прошло, как она нашла историю болезни – на ее рабочем столе царил образцовый порядок, и на том спасибо.