Дневник полкового священника. 1904-1906 гг. Из времен Русско-японской войны

Слышу звонок. Садимся в вагоны: едем; проехали мост и поплелись долиной между гор. С большим интересом продолжали путь среди роскошной природы; хоть немного отдохнули душой после однообразных равнин Барабинской степи. Чаще стали встречаться села с церквами; церкви почти все деревянные и многие убогие; дома же у жителей порядочные и решительно все крыты тесом. Служить по случаю праздника для эшелона было негде; отслужили только молебен в вагоне для именинников.

30 июня

Благодарю Бога, что ночь прошла благополучно. Ужасные уклоны и зигзаги, по которым поезд бешено мчится и при этом ужасно стонет, как бы прося тормозить, истрепали все мои нервы. Наши все еще спят, не желая признавать местного времени. Из природы записать нечего: все тоже, что и вчера; только больше стало попадаться огромных и стройных сосен, издали кажущихся красными.

На ст. Юрты мы встретили санитарный поезд со 125 ранеными солдатами и офицерами. Кто без ноги, кто без руки, у кого голова обвязана и проч.; но все имеют бодрый вид; добрая половина раненых имеют на больничных рубахах георгиевские кресты. Зрелище, насколько тяжелое, настолько же и поучительное. Офицеры советуют запасаться теплой одеждой. Поезд их отличный: своя кухня, ванна, доктора, сестры милосердия.

Сегодня исполнилось 20 суток нашего пребывания в вагоне, мы так устали, что не дождемся Байкала, чтобы хоть немного промяться: Байкал мы будем огибать отчасти верхами, так как железная дорога не вся еще выстроена.

Читаю «Добротолюбие» и богослужение Великого поста на русском языке. Что это за восторг, оторваться нельзя!

Слава Богу, до сих пор у нас все было благополучно; даже нашлись лошади, вырвавшиеся в Омске у солдат и убежавшие в степь.

1 июля

Ночь спал совсем плохо. Летели мы ужасно. Паровозы дергали немилосердно; даже вещи падали. Я положительно мучился на своем ложе. Не говорю уже, что жутко становится при такой бешеной езде, но получается и физическая мука: каждую минуту дергается тело, прыгает; да еще этот ужасный угольный дым, – прямо закоптели. Когда настало утро, я от души сказал: «слава Богу!» Чего же достигли от такой езды? На 4 часа раньше расписания приехали в г. Нижнеудинск, где и без того больше трех часов стоянки. Это машинисты для себя старались: приятно все-таки лишних четыре часа отдохнуть. Генерал вышел рассерженный, офицеры тоже хмурились; сделали заявление начальнику станции и получили уверение, что дальше этого не будет. И, действительно, дальше поехали по расписанию.

Местность очень гориста. Город Нижнеудинск лежит в долине на берегу страшно быстрой горной реки Уды, чрез которую перекинут большой мост в четыре пролета. Дно реки каменистое, и вода до того прозрачна, что с высоты моста можно считать камни на дне. Быстрота течения ужасающая; кондуктор же добавляет, что это еще мало воды, а вот посмотреть бы тогда, когда вода начнет сильно прибывать; а это должно быть уже скоро, как только солнышко сильнее пригреет, и снег начнет таять в горах. Получается таким образом совершенно обратное нашему речному положению явление; у нас, чем жарче, тем меньше воды в реках, а здесь, наоборот, тем больше.

Городишко плохой, весь деревянный; только две церкви. Это уже началась Иркутская губерния.

Простояв здесь восемь часов, мы в половине первого дня, а по местным часам в пять часов вечера тронулись дальше в сибирские глубины. Опять потянулась тайга; горы стали уходить назад и теперь кажутся синими облаками; едем среди долин и холмов, покрытых хвойными лесами. Чаще стали попадаться хуторочки; это переселенцы, семей по 5–10, поселились, получивши по 15 десятин на душу, и теперь разрабатывают их местами под пашни: выкорчевывают пни, жгут их, так что среди леса вблизи хуторов простираются возделанные маленькие участки земли. Встречается много берез. Но как жалок их вид! Половина ствола красная: с него содрана кора, из которой крестьяне делают коробки для хлеба, яиц: даже кроют они берестою крыши. Просто варварство, так как березы после такой операции болеют, еле-еле влача свое существование.

Рано лег, чтобы раньте встать: пора уже укладываться в поход кругом Байкала.

2 июля

Утро чудное. Недавно был дождь: ни пылинки; ярко сияет солнце; зеленеет травка; ветерок прохладный. Местность холмистая; на горизонте горы. Чаще стали попадаться населенные места, даже большие села с довольно хорошими церквами, и, что особенно замечательно, в каждом значительном селе видна пожарная колокольня-каланча и кроме того содержатся в исправности дороги. Косят сено.

За станцией Зима переехали по огромному мосту через р. Оку. Какое совпадение с именем нашей орловской реки! Только сибирская Ока несравненно лучше орловской Оки. Виды по берегам прекрасные.

3 июля

Станция Половина. Опять проехали 2 больших моста через р. Белую и через р. Китой. Вот как Сибирь богата реками и огромными мостами! Стали привыкать, а сначала поражались. Сейчас ст. Иннокентьевская, конец первой и большей части сибирского железного пути и начало болезней, т. к. 3 дня пути мы должны совершить походом верхами. Чтобы испробовать заблаговременно разные способы езды, думаю непременно ехать с полком отчасти в двуколке, отчасти верхом.

Приехали на Иннокентьевскую вовремя. Здесь нас выгрузили, и отсюда уже будет поход. Жара такая ужасная, что предполагают 40–?45?°. Верстах в двух от станции ярко блестит на солнце крест Иннокентьевского монастыря, где почивают мощи Первосвятителя иркутского. Величественный монастырский собор особенно резко вырисовывается на синеве близлежащих гор.

Рядом с воинской платформой находится несколько двухэтажных каменных зданий, в которых бесплатно отводятся номера для проезжающих офицеров, есть офицерская столовая с обедами из двух блюд по 40 коп. и помещения для солдат. В баню сходить не успели, т. к. комендант объявил, что по новому расписанию мы должны выступить из Иннокентьевской сегодня же в 6 часов вечера. Вдали в синей дымке виднеется г. Иркутск со своими многочисленными храмами.

Решил я первый переход совершить на двуколке; сиденье удобное, но кидает немилосердно. Много, очевидно, придется перетерпеть, но, надеюсь, привыкну. Штандарт и трубачи впереди; мы в середине; с боков и сзади вооруженные караульные солдаты. Заиграла музыка, и мы благословясь выступили в поход. Сердце дрогнуло: поход!.. Пыль невообразимая. Скоро мы совершенно потеряли человеческий образ и обратились в каких-то эфиопов.

Приблизились к Иркутску; прекрасный город; его особенно красят чудный собор и вообще церкви. Переехали р. Иркут, а потом красавицу Ангару, проехали мимо вокзала и поднялись на высокую гору; спуск очень опасный: едва не разбилась офицерская кухня: мы спустились благополучно, но страху набрались порядочно. Окрестности все покрыты лесами.

Спустившись с горы, мы увидели среди леса на лужайке развевающийся флаг, большой стол, накрытый белой скатертью, с винами, закусками. По сторонам стола два костра. Картина дивная! Это уполномоченный великой княгини Елисаветы Феодоровны г. Второв угощал нас. Только около 2 часов ночи, на рассвете, тронулись мы далее в путь. Глаз не пришлось сомкнуть даже на одну секунду.

4 июля

Едем среди лесов по хорошей ровной и широкой дороге, по так называемому «Большому сибирскому тракту».

Вся Сибирь вследствие отсутствия железных дорог перерезана в разных направлениях «трактами», вроде наших «больших дорог», только сибирские тракты лучше содержатся. Один тракт, который идет от границы Европы через всю Сибирь непрерывно, называется Большим сибирским трактом. Благодаря проведенной параллельно с ним железной дороге теперь этот тракт свое прежнее значение потерял и имеет значение лишь местное. На всех стоянках через каждые 20 верст построены станции с большими комнатами для проезжающих и запасными лошадьми.

Едем горами, да какими?! В 2–3 версты подъем. Но это еще милость, а то вот 7 верст непрерывно поднимались. А спуски не лучше подъемов: приходится тормозить; иначе лошади не сдержат.

Леса девственны вполне и настолько непроходимы, что к некоторым местам на крутизнах нет возможности пробраться. Да и по сторонам дороги та же чаща; едва сделаешь несколько шагов вглубь, уже должен остановиться – дальше нет возможности двигаться: лежат сваленные ветром огромные сухие деревья, переплетаясь между собою ветвями и какими-то ползучими растениями. Но красота, красота какая!

Вот поднимаемся в гору; осталось два-три зигзага; лошади выбились из сил, останавливаются. Раздается команда: «Стой, подложи под колеса камни!» Остановились передохнуть, а я спешу вперед, туда, на вершину. На подъеме и внизу как-то все сдавливается в груди, как будто горы сжимают; кажется, взберусь я туда и надышусь-то полной грудью. Вот я и на вершине. Чист и свеж утренний воздух; легкий ветерок обдувает уставшее тело; дышу и дышу. А вид открывшийся прямо чудесен. Зигзагами извиваясь под ногами, узенькой ленточкой тянется дорога туда вниз далеко-далеко, без конца. А вдали синие горы: и сбоку, и прямо впереди, и внизу все горы и горы; своими очертаниями и зеленью, меняющимися по мере прохождения, они представляют собою все разные картины и в душе зрителя не оставляют однообразного впечатления.

Мало-помалу спускаемся. Внизу среди гор, у подножия одной высокой горы, на берегу быстрой реки Иркута, вода которого на удивление чиста и прозрачна, заблестел крест на церкви: село Введенское, наша первая остановка. Будет пройдена 31 верста. В половине шестого часа утра подъехали мы к коновязям. Все и все устали и не спали; и все-таки везде смех, шутки, прибаутки: что это за молодцы солдаты наши!.. Рядом с коновязами пять огромных деревянных бараков с парами у стен для солдат; есть один барак офицерский.

Подошел комендант и советует прямо идти купаться: «У нас вода – кристалл», – говорит он. Да и нужно основательно-таки вымыться; мы ведь от пыли почернели. Взяли чистое белье и пошли к реке. Что за вода! На глубине трех аршин все дно видно. Выкупались; только успели одеться, зазвонили уже в церкви, и я пошел в храм. Иду по селу, смотрю: богатое!.. Не говорю уж про крыши тесовые, дома-то построены из толстейших бревен, и многие с затейливыми резными украшениями. Оказывается, жители землей мало занимаются, а главное их занятие – сплав леса, извоз и охота. Церковь деревянная и, к стыду богатых прихожан, небогатая, впрочем, чистая и светлая. Особенно меня поразило, что церковь внутри вся оклеена комнатными шпалерами и притом разных цветов, т. е. в трапезной – один цвет, в главной – другой.

Служил молодой священник. Несмотря на воскресный день, на утрени в церкви не было ни одного человека, а за обедней – 15 человек. Во время литургии на клиросе пела матушка с племянницей. Познакомился в ограде с одной старушкой, оказавшейся матерью священника и притом уроженкой Орловской губернии. Очень уж усердно просила она меня зайти к ним. Зашел. Приняли меня так радушно, что и высказать невозможно: был, как в родной семье. Напоили чаем, накормили, много рассказывали о Сибири, как о благодатной стране; очень сокрушались, что в России по неведению пренебрежительно отзываются о Сибири, ее населении и природе. И, действительно, в Сибири хорошо: и люди радушные, и природа великолепная, кроме некоторых частей Барабинской степи, да и то потому, что она не возделана. Батюшка проводил меня до двуколки.

В бараке я прилег; и сладок был отдых на досках жестоких…

В 3.30 отправились дальше. Подъем версты в три был так крут, что некоторые из двуколок солдаты тащили на руках. Я верст пять шел пешком, а потом одиннадцать верст ехал верхом. По дороге попадались кресты: это могилы путников несчастных или убитых на тракте. Говорят, между прочим, что кругобайкальский тракт строили каторжники и между ними «декабристы».

На станции Моты я расставил кровать в офицерском бараке и крепко заснул.

5 июля

Встав утром, я пошел к двуколке. Михаил спит на земле у колес, накрывшись плащом, а Ксенофонт в шинели лежит у потухшего костра, причем голова его покоится на соломе высохшей кучи навоза. После бессонной ночи кто где ткнулся, так и спал. Ксенофонт занялся стиркой и часа через два принес мне белье уже чистое и аккуратно сложенное.

«Седлай!», – раздалось около 3 часов, и мы выступили опять в поход. Я ехал верхом и держался сначала порядка, т. е. следовал за своей двуколкой, а потом выехал вперед. Лошадь идет хорошо. Сначала ноги у меня болели от верховой езды, теперь стал втягиваться. Нужно проехать 21 версту с горы на гору. Подъемы и спуски еще длиннее и круче, чем вчера; ни одного аршина ровного места; лошади выбиваются из сил; в 5-м эскадроне лазаретная линейка и весь обоз даже остановились, не доехав семи верст до ночлега.

Почти рядом с нашей дорогой грандиозный лесной пожар; благодаря массе павших сухих деревьев пламя бушует целым столбом, и огненные языки высоко поднимаются к небу; смолистый дым ест глаза.

Наконец проехали. Открылись виды – положительно восторг; описать невозможно. Как только въедем на перевал, так и замрем, невольно остановившись: горы, горы, море гор; совершенно как будто когда-то волновалась здесь почва, образовались огромные волны, да так и застыли; горизонт открывается огромный: горы вокруг нас, под нами и вдали синеют, сливаясь с облаками. Мы даже поспорили: я говорю: облака, а спутники отрицали, – и они оказались правы.

Весь переезд я совершил сравнительно очень легко, для меня верховая езда легче езды на двуколке.

Приехали в Глубокое; ночлег. Нам отвели громадный флигель; я расположился очень удобно, поставив кровать на нары; Подгурский[17 - Офицер, католик.], добрая душа, приготовил и предложил нам горячий ужин, суп, и мы поужинали им из солдатских котлов на славу.

Но какая картина перед нашими глазами! В котловине между гор и на склоне горы расположились 1800 лошадей, море лошадей и людей, масса костров – точно звездочки, песни… Вдруг всё смолкло: труба заиграла зарю, и понеслась по нашему огромному лагерю священная песнь, молитва: в одном конце «Отче наш», в другом раздается «Да будет воля Твоя», в третьем «победы… на сопротивныя даруя», в каждом эскадроне отдельно. Впечатление грандиозное. Долго-долго смотрели все мы с балкона барака на это выходящее из ряда вон зрелище.

Завтра еще 24 версты по горам, и снова поезд, вагоны.

6 июля

С вечера, как лег, так моментально и уснул. Вот что значит моцион-то верховой. А аппетит какой хороший! Утром слышу голос Н. В. Букреева[18 - Подполковник.]: «Четверть четвертого, пора вставать». Сейчас же встали, оделись и вышли. Все еще покрыто утренним туманом. Лошади наши оседланы, похрапывают; Михаил забрал мои вещи и укладывает в двуколку. Лагерь еще спит: лошади стоят, опустив головы, а солдаты спят у них под мордами прямо на земле. Еще раз полюбовались горами, – синие такие! Солнышко всходит и, разгоняя туман, золотит их вершины. Не знаю отчего, но горы окрасились в разные цвета-тоны: синие, желтоватые, дымчатые; все это вместе, сливаясь в общую картину, представляет прекрасное зрелище.

Уже все поднялись. Казаки предупреждают, чтобы мы остерегались выезжать вперед далеко от своего эшелона; уверяют, что медведи иногда и днем выходят на дорогу и сидят, нежась на солнце; один казак говорит, что встретил трех. А я вчера пешком один ушел версты на две вперед: неприятная могла быть встреча. Офицер Нежинского полка рассказывает, что они сегодня на походе днем видели недалеко от дороги медведя; а жители селения очень жалуются, что медведи часто посещают их огороды и давят коров.

Вообще зверя разного в этой дикой тайге, которая почти сплошь идет от Перми до Манчжурии, масса: медведи, лоси, кабаны, соболи, белки, волки, горностаи, чернобурые лисицы, олени, козы, серны, дикие гуси, тетерева, фазаны, рябчики, утки и пр. И все это в таком множестве, что охота является любимым промыслом местного населения, составляя собой важное подспорье в жизни.

Буряты и русские, населяющие добрую половину Забайкалья, земледелием почти не занимаются, отдаваясь всецело скотоводству; между прочим, они разводят особую породу скота – монгольских быков и коров с лошадиными хвостами, называемых «яки»; главное достоинство их заключается в том, что зимой они сами добывают себе пищу, разбивая снег, а коровы дают молоко столь густое, точно сливки, хотя и не в большом количестве, не больше одной бутылки с удоя; мясо их вкусное. Жители занимаются еще лесным промыслом. Наконец, почти поголовно все жители являются охотниками; у каждого две-три собаки-ищейки. В разные времена года охотятся на разного зверя; ходят на медведя, кабана, соболя, шкурка которого на месте стоит от 25 до 150 р., на чернобурую лисицу и проч. Озолотиться можно бы в этих местах населению; но водка и в Сибири делает свое дело. Как только охотники, особенно из бурят, выезжают на соболя и чернобурую лису, купцы с запасами водки едут в тайгу вслед за ними и, спаивая охотников водкой, за ничтожную цену покупают дорогую пушнину.

Едем. Дивная дорога; только горы ужасные. Вот вдали завиднелся Байкал, а за ним горы еще выше, и облака бегут по их вершинам. На высоких пушистых кедрах уже большие шишки; чрез месяц начнется промысел добывания кедровых орехов. Последний спуск к Култуку прямо ужасен, более трех верст; едва спустились. И уже опять рельсы и вагоны завиднелись у самого берега озера-моря.