История Русской Церкви в период постепенного перехода ее к самостоятельности (1240-1589). Отдел первый: 1240-1448

Многие снова убеждали преподобного Сергия Радонежского принять архипастырский сан, но напрасно. Митяй сильно враждовал на старца, предполагая в нем своего совместника и думая, что он-то внушил святителю Алексию не благословлять его, Митяя, на митрополию. Самого Митяя никто в России не желал видеть первосвятителем, ни епископы, ни прочее духовенство, а иноки даже молили Бога спасти Церковь от такого митрополита. Но избранник великого князя нимало не смущался. Совершенно неожиданно он нашел себе твердую опору в тогдашнем Цареградском патриархе Макарии. Этот патриарх, как только узнал о смерти святого Алексия, немедленно написал в Москву, чтобы отнюдь не принимали митрополита Киприана, и прислал грамоты свои на имя архимандрита Михаила (Митяя), о котором слышал, что он в чести у великого князя. Грамотами патриарх передавал Русскую Церковь Михаилу и предоставлял ему полную власть над нею еще до рукоположения его в сан архипастыря, а вместе приглашал его для рукоположения в Константинополь. Этим-то обстоятельством, которое не записано в наших летописях, объясняется, как Митяй, будучи только архимандритом, осмелился переселиться в митрополичий дом, надеть на себя белый клобук митрополичий, носить митрополичью мантию и жезл, садиться в алтаре на митрополичьем месте, распоряжаться всею прислугою, казною и ризницею митрополита, править делами Церкви, собирать дани с духовенства. Любимец великого князя действовал смело и грозно: он начал вооружаться не только на священников и иноков, но и против игуменов, архимандритов, самих епископов и осуждал их своею властию, многих даже сажал в железные оковы и строго наказывал. Скоро во всем духовенстве открылся ропот, все ненавидели Митяя и горько сетовали.

Таким настроением московского и всего русского духовенства, может быть, надеялся воспользоваться Киприан и счел благовременным отправиться в Москву. Не доезжая до этой столицы, он 3 июня 1378 г. послал из городка Любутска (ныне село Лубудское в Калужском уезде) письмо игуменам Сергию Радонежскому и Феодору Симоновскому, извещая их о своем путешествии в стольный город и желании видеться с ними. Они отправили своих послов навстречу митрополиту, но великий князь Димитрий велел послов воротить, а сам расставил по дороге заставы с толпами солдат под начальством воевод, чтобы они не пропускали в Москву Киприана, ехавшего с большою свитою на 46 конях. Киприана кто-то предупредил, и он проехал в столицу окольными путями. Но едва только явился здесь, вечером в половине июня, как по приказанию великого князя был схвачен каким-то боярином Никифором, который ограбил митрополита, осыпал его неслыханными ругательствами и насмешками и совершенно нагого и голодного запер под стражею в сырую клеть. Иноков, сопровождавших его, заключили в другой тюрьме. Патриаршим послам, находившимся в его свите, также нанесли оскорбления, называя «литвинами» и патриарха, и Собор его, и императора. Слуг митрополита, обобрав с ног до головы, посадили на избитых кляч без седел и с крайними поруганиями выгнали из города и преследовали. Наконец на другой день, в вечерние сумерки, когда митрополит целые уже сутки просидел в своей сырой тюрьме, томимый голодом, к нему приехали на конях и седлах Никифор и воины, все переодетые в одежды его изгнанных слуг, и в таком виде с бесчестием выпроводили его из столицы. Остановившись неподалеку от Москвы, святитель, оскорбленный до глубины души, написал от 23 июня послание к тем же игуменам Сергию и Феодору, в котором излил всю скорбь свою на несправедливости, каким подвергся от великого князя, сильно восставал против незаконных притязаний Митяя и предал проклятию всех, кто был участником в задержании его, законного митрополита, и в нанесении ему такого неслыханного бесчестия и поругания. Чтобы понять сколько-нибудь этот поступок великого князя Димитрия Иоанновича, надобно взять во внимание, что он видел в Киприане избранника давнего врага своего Ольгерда, что сам Ольгерд когда-то поступил точно таким же образом с святителем московским Алексием, а Киприан поступил с ним едва ли даже не хуже, когда так недостойно оклеветал святого старца и покушался его низвергнуть, и что теперь Киприан насильно, наперекор желанию великого князя намеревался поселиться в Москве и управлять Русскою Церковию.

Чрез несколько месяцев (от 18 октября) Киприан извещал преподобных Сергия и Феодора, которые были преданы ему и находились с ним в переписке, что он непременно поедет в Константинополь, и с наступлением весны (1379) действительно туда отправился. Здесь прежде всего пришлось ему присутствовать на Соборе, который судил и свергнул с престола патриарха Макария, столько благоволившего к нашему Митяю и приглашавшего его к себе для рукоположения в митрополита. Весть об этом, вероятно, скоро достигла до Митяя: по крайней мере он, прежде все собиравшийся в Царьград, вдруг передумал и начал убеждать князя, чтобы сами русские архипастыри посвятили его во епископа и в первосвятителя. Князь и бояре согласились. Епископы были созваны в Москву, и все представлялись к Митяю с поклоном и за благословением. Один епископ Суздальский Дионисий, уважаемый по своему уму и благочестию, друг преподобного Сергия Радонежского, явился прямо к великому князю и настоятельно доказывал, что предполагаемое поставление митрополита в России было бы противно церковным правилам, так что князь счел нужным уступить, к крайнему огорчению своего любимца. Митяй увидел в Дионисии нового своего врага, и взаимная неприязнь между ними не замедлила обнаружиться. Митяй послал спросить Дионисия: «Отчего ты, по приезде в Москву, не явился ко мне с поклоном и за благословением? Разве ты не знаешь, кто я, и что я имею власть и над тобою и над всею митрополиею?» Дионисий явился к нему и сказал: «Ты не имеешь надо мною никакой власти, и тебе следовало прийти ко мне с поклоном и за благословением, ибо я епископ, а ты поп». Раздраженный Митяй воскликнул: «Ты назвал меня попом, а я не оставлю тебя даже попом, когда возвращусь из Константинополя». Дионисий сам собирался ехать туда, вызываемый патриархом, который наслышался о его достоинствах и высокой жизни. Но великий князь велел задержать его в Москве по просьбе своего любимца. Насилие не привело к доброму концу. Чтобы освободиться из-под строгого надзора, Дионисий дал слово князю не ездить без его позволения в Царьград и поручителем за себя представил преподобного Сергия Радонежского; а между тем, едва получил свободу, менее нежели чрез неделю, отправился в Грецию. В крайнем негодовании и на Дионисия, и на преподобного Сергия Митяй, управлявший Русскою Церковию уже около 18 месяцев, увидел необходимость спешить туда же. Он отправился (в июле 1379 г.) с огромною свитою, в которой находились три архимандрита, несколько игуменов, митрополичий печатник, протоиерей московского Успенского собора, протодиакон и весь клир владимирской соборной церкви, два переводчика, митрополичьи бояре, слуги и другие люди, так что свита представляла собою целый полк, заведование которым поручено было большому боярину, великокняжескому послу. Пред отъездом Митяй выпросил у великого князя несколько неписаных грамот, скрепленных княжескою печатью, чтобы воспользоваться ими в Константинополе, судя по нужде. Сам великий князь с своими детьми и боярами и все русские епископы провожали Митяя до Оки. За рязанскими пределами он был остановлен татарами, но скоро отпущен с честию, получив новый ярлык от хана Тюлюбека, подтвердивший прежние льготы Русской Церкви. В Кафе сел на корабль и уже приближался к Константинополю, как внезапная смерть положила предел честолюбивым замыслам; тело Митяя похоронили в Галате.

Спутники Митяевы позволили себе самовольный поступок: они сами вздумали избрать для России митрополита из числа трех находившихся в свите архимандритов. Мнения оказались несогласными: одни желали Иоанна, настоятеля Петровского монастыря в Москве, другие – Пимена Переяславского. Бояре приняли сторону последнего и немедленно написали о поставлении его послание к греческому императору и патриарху на одной из неписаных грамот, скрепленных княжескою печатью, а Иоанна, грозившего открыть их обман, заключили в оковы. Быть не может, чтобы в Константинополе не знали истины: там находились уже и Дионисий, епископ Суздальский, враг Митяев, и Киприан, митрополит Киевский, незадолго прибывший, которые не могли не возвестить, кто правил Русскою Церковию более года и кого великий князь собирался послать в Грецию для принятия митрополитского сана. Император, однако ж, Иоанн VI Палеолог и патриарх (Нил), когда прочитано было на Соборе послание, не показали никакого сомнения и сказали только: «Зачем русский князь пишет о Пимене, когда есть на Руси готовый митрополит Киприан? Его мы и отпускаем на Русскую митрополию, а ставить другого митрополита не считаем нужным». Пимен и бояре, пользуясь остальными неписаными хартиями Димитрия Иоанновича, заняли на имя его огромные суммы у купцов восточных и итальянских до 20 тысяч рублей серебром и «разсулиша посулы многие, и раздаваша сюду и сюду, а яже поминков и дары, никтоже может рещи или изчислити, и тако едва возмогоша утолити всех». Вследствие того в июне 1380 г. в Константинополе состоялось соборное определение, чтобы Киприана лишить и Киева и всей России, как вступившего в эту Церковь обманом и рукоположенного незаконно, еще при жизни действительного ее митрополита Алексия, и только из снисхождения оставить его, Киприана, митрополитом одной Малой России и Литвы, а собственно в митрополита Киева и Великой России рукоположить Пимена. Нельзя при этом не остановиться на словах соборной грамоты о значении Киева: «Пусть возглашается он (Пимен) и Киевским. Ибо невозможно ему быть первосвятителем Великой России, если он не будет именоваться прежде Киевским, так как в Киеве соборная церковь всей России и главная митрополия». Даже второю митрополиею все еще оставался Владимир. «Он должен, – говорится далее в той же грамоте, – называться Киевским и вслед за тем Владимирским и всея России по примеру прежнего митрополита Алексия». Во Владимире продолжал еще тогда иметь свое пребывание и кафедральный клир митрополичий при соборной церкви. А имя Москвы доселе не упоминалось в титуле наших митрополитов, хотя они жили в ней около полустолетия.

Киприан прожил в Царьграде тринадцать месяцев и ничего не успел. Он не мог сражаться там с Пименом тем оружием, каким действовал последний. Ольгерда, великого князя литовского, который прежде столько покровительствовал Киприану и мог бы теперь пособить ему, уже не было в живых. Нашелся было один защитник у Киприана – митрополит Никейский, который долго отстаивал его, но наконец должен был уступить. Самое определение прежнего Собора о правах Киприана на Великую Русь теперь соборне отменено и признано недействительным. Все это до того огорчило его, что он, не простившись ни с патриархом, ни с прочими членами Собора, тайно уехал из Константинополя в Киев. Скоро, однако ж, обстоятельства изменились в пользу Киприана. Когда в Москву пришла весть, что Митяй умер, а Пимен сделался митрополитом, и стали ходить слухи, будто первый скончался неестественною смертию, тогда великий князь сказал: «Я не посылал Пимена ставиться в митрополиты, но послал его как одного из служащих Митяю; что сталось с самим Митяем, я не знаю, Бог знает; Бог и да судит неправду, о которой слышу. Только Пимена я не принимаю и видеть его не хочу». И пока Пимен с своею свитою находился в Царьграде, великий князь послал (в самый день Великого заговенья) отца своего духовного, игумена Феодора Симоновского, в Киев звать Киприана на митрополию в Москву. В праздник Вознесения Господня (23 мая 1381 г.) Киприан приблизился к Москве и был встречен со всею торжественностию самим великим князем, духовенством, боярами и бесчисленным множеством народа. Чрез семь месяцев, получив известие, что идет из Царьграда и митрополит Пимен и уже достиг Коломны, великий князь приказал схватить его, снять с него белый клобук и сослать его на заточение, а советников и клирошан, бывших в его свите, сковать и рассадить по тюрьмам. Отобрали у Пимена ризницу и всю казну и под стражею повезли его мимо Москвы чрез разные города в Чухлому, где пробыл он в заточении целый год и откуда потом переведен был в Тверь. Константинопольский патриарх Нил, прослышав о горькой судьбе, постигшей рукоположенного им митрополита, много раз писал к нашему великому князю и убеждал его принять Пимена на Москву, а Киприана удалить. Эти послания, постоянно направленные против Киприана и в защиту Пимена, могли немало подействовать на великого князя. А тут еще случилось событие, которое окончательно побудило его последовать убеждениям патриарха. За два дня до страшного опустошения Москвы Тохтамышем (август 1382 г.) Киприан возвратился в нее из Новгорода. Здесь он нашел всеобщее смятение и величайший беспорядок и для безопасности решился переехать вместе с великою княгинею Евдокиею в Тверь. Когда гроза прошла, великий князь послал звать митрополита в Москву (7 октября 1382 г.) и, укорив его за малодушное удаление из столицы в минуты опасности, объявил ему, что не желает более иметь его своим архипастырем. Конечно, Димитрия Иоанновича могло огорчить не столько то, что Киприан удалялся тогда из Москвы, сколько то, что он удалялся именно в Тверь – к родственнику Ольгерда и давнему врагу московского князя Михаилу Александровичу, который первый потом послал дары к Тохтамышу и получил от него ярлык. Изгнав Киприана в Киев, где княжил в то время сын бывшего покровителя его, Ольгерда, Владимир, великий князь отправил послов просить на Русскую митрополию прежде обесславленного им Пимена и принял его с великою честию.

Но примирение Димитрия Иоанновича с Пименом не было искреннее: в душе князь не мог уважать его. И потому чрез несколько месяцев избрал нового кандидата в митрополиты, того самого Дионисия Суздальского, который некогда один воспротивился возведению Митяя на митрополию Собором русских епископов. Отправившись тогда в Царьград по вызову патриарха, Дионисий пробыл там около трех лет и заслужил своими добродетелями, умом и образованием общее уважение греческих святителей, так что патриарх, желая почтить его достоинства, возвел его в сан архиепископа и дал ему право носить крещатые ризы. В конце 1382 г. он возвратился в отечество, а в июне следующего года должен был по желанию великого князя опять ехать в Грецию. Князь отпустил с ним и духовника своего, симоновского архимандрита Феодора, с грамотами к патриарху относительно митрополии. Грамоты содержали в себе от лица великого и других князей русских обвинения на Пимена и просьбу о возведении в сан митрополита Дионисия. Дионисий и с своей стороны старался расположить к себе кого нужно льстивыми словами и другими средствами незаконными (вероятно, обычными подарками и деньгами). Патриарх Нил, несмотря на то что в России считалось еще два митрополита – Пимен и Киприан, с согласия императора и вместе с своим Собором не поколебался поставить Дионисия митрополитом Киевским и всея России, а для суда над Пименом послал на Русь двух своих митрополитов – Матфея и Никандра, чтобы они расследовали обвинения против него и, если окажется виновным, низложили его. Уже Дионисий возвращался (1384) в отечество, достиг Киева, помышлял идти в Москву, но киевский князь Владимир Ольгердович велел схватить его и сказал: «Зачем ты ходил в Царьград ставиться в митрополита без нашего повеления? В Киеве есть митрополит Киприан; он же митрополит и всей России. Оставайся здесь». Около года прожил Дионисий в Киеве под стражею и там 15 октября 1385 г. скончался.

Оставалось ожидать, какие будут следствия суда над Пименом. Посланные из Царьграда митрополиты прибыли в Москву зимою 1384 г. и, разобрав все дело в подробности, нашли Пимена виновным и объявили его низверженным. Недовольный Пимен 9 мая следующего года отправился в Царьград весьма скромно в сопровождении одного ростовского игумена Авраамия, переодевшись даже на дорогу в мирские одежды, и там громко жаловался, что он обижен и что если ему нужно судиться за святительский сан, то не иначе как судом соборным. Патриарх дозволил ему священнодействовать и пользоваться архиерейскими преимуществами, пока не возвратятся послы, производившие над ним следствие. Послы скоро воротились, а с ними прибыл и Киприан, вызванный патриархом. Великий князь Димитрий Иоаннович, может быть опасаясь, чтобы Киприан не был назначен в Москву вместо Пимена, вновь послал в 1386 г. духовника своего архимандрита Феодора к патриарху «о управлении митрополии» и, вероятно, представил разные обвинения и на Киприана. Ибо в следующем году (29 мая), когда император по каким-то своим царским делам на время отправлял Киприана в Западную Россию, Собор обязал его подпискою, что он непременно возвратится в Царьград, чтобы судиться пред Собором по взведенным на него обвинениям, и под этим только условием разрешил ему священнодействовать, впрочем отнюдь не в Великой России, а только в пределах своей митрополии. Между тем архимандрит Феодор перешел на сторону Пимена, и, в то время когда наконец составился Собор, чтобы судить Пимена, оба они, дав друг другу клятвы и обязавшись взаимными условиями, удалились из Царьграда и скрытно отправились на восток. Напрасно император три раза посылал за ними гонцов, а патриарх – грамоты с убеждениями и угрозами: Пимен и Феодор, изрыгая хулы на того и другого между самими турками, не хотели повиноваться и бежали путем, ведущим в Россию. В июле 1388 г. Пимен прибыл в Москву «без исправы», а также и Феодор, возведенный им уже в сан епископа Ростовского. Царьградский Собор решился судить их заочно и произнес им отлучение и низложение. В Москве Пимен начал священнодействовать и рукоположил нескольких епископов, но великий князь имел с ним распрю, так что Пимен чрез десять месяцев счел за лучшее ехать снова в столицу Греции. Он выехал из Москвы тайно от князя во вторник Страстной седмицы (1389), взяв с собою Смоленского епископа Михаила, спасского архимандрита Сергия и полную свиту. Пять епископов и многие архимандриты, игумены и иноки провожали его до реки Дона. Раздраженный поступком митрополита, князь отправил вслед за ним в Константинополь бывшего духовника своего, теперь епископа Ростовского Феодора. На Черном море Пимен был схвачен и заключен в оковы своими азовскими заимодавцами, которым много задолжал еще во время поставления своего в митрополита, и с трудом мог освободиться от них, заплатив им значительную сумму. Но чрез месяц Димитрий Иоаннович скончался (19 мая), а потом чрез четыре (11 сентября) скончался и Пимен в Халкидоне, не достигнув Царьграда. Впрочем, еще гораздо прежде, именно в феврале месяце того же года, когда Пимен даже не выезжал из Москвы, в Константинополе состоялся Собор под председательством нового патриарха Антония, вновь подтвердивший решение прежнего патриарха и Собора об отлучении и низложении Пимена. И, может быть, весть об этом и была главною причиною, почему Пимен решился поспешить в Константинополь. Низложив Пимена, Собор утвердил вместе следующее: «Настоящим синодальным деянием постановляем, чтобы митрополитом Киевским и всея России и был и назывался кир Киприан, который до конца своей жизни да заведывает ею и всеми областями ее, рукополагая епископов в епископиях, изначала подчиненных его Церкви, и пресвитеров, и диаконов, и иподиаконов, и анагностов, совершая все прочие святительские обряды как настоящий архиерей всей России. И все после него митрополиты всея России да будут такими же, наследуя один после смерти другого. И это да сохранится ненарушимо отныне впредь во все веки, что и подтверждается честным хрисовулом державного и благочестивого самодержца. И никогда да не нарушится настоящее деяние и постановление ни нами, ни преемниками нашими, ибо опытом удостоверились мы в том, как велико зло разделение и раздробление на части сей Церкви и как велико добро иметь одного митрополита в целой этой епархии». А епископ Феодор тогда же был возведен патриархом в сан архиепископа Ростовского.

Таким образом, после четырнадцати лет со времени рукоположения своего в митрополита, в продолжение которых он только около 18 месяцев святительствовал в Москве, а больше жил в Киеве и едва ли не больше в Константинополе, Киприан сделался, наконец, действительным митрополитом всей России. 1 октября 1389 г. выехал он из Царьграда, с собою двух греческих митрополитов, архиепископа Ростовского Феодора и епископов – Смоленского Михаила и Волынского Иону. В половине февраля 1390 г. прибыл в Киев, испытав на море с своими спутниками страшную бурю, а в начале марта был уже в Москве, в которую вошел торжественно в полном святительском облачении, встреченный самим великим князем Василием Дмитриевичем и всею столицею. Вместе с Киприаном возвратились из Царьграда на свои епископии, кроме Феодора Ростовского и Михаила Смоленского, еще русские епископы: Евфросин Суздальский, Исаакий Черниговский, Иеремия грек Рязанский, Феодосий Туровский, Даниил Звенигородский. Киприан обратил все свое внимание на внутренние дела Церкви, которая так долго лишена была надлежащей заботливости со стороны своих первосвятителей.

В 1390 г. он ездил в Тверь вместе с греческими митрополитами и несколькими русскими епископами по приглашению тверского князя Михаила Александровича, судил там местного епископа Евфимия Висленя и после тщетных попыток примирить его с князем лишил престола и низвел для жительства в Чудов московский монастырь; потом рукоположил для Твери нового епископа Арсения из своих архидиаконов. Два раза (1392 и 1395) странствовал в Новгород и в последний раз из Новгорода в Псков по делам о суде митрополичьем и архиепископском. В 1396 г. рукоположил нового епископа Ростову Григория, предпринял дальний путь для обозрения западно-южных епархий и отправился сначала в Смоленск вместе с великим князем Василием Дмитриевичем, где принят был с честию тестем последнего великим князем литовским Витовтом, и поставил нового епископа Смоленску Кассиана, а из Смоленска поехал в Киев, где прожил год и шесть месяцев.

Здесь мы должны сказать несколько слов о митрополии Галицкой. Когда в 1389 г. под властию Киприана соединились обе русские митрополии, Восточная и Западная, или собственно Русская и Литовская, не воссоединилась с ними только митрополия Галицкая, находившаяся во владениях польского короля. В первые двадцать лет со времени своего открытия (1371–1391) она имела у себя наличного архипастыря, был ли то один Антоний или и еще после него кто другой. Но в августе 1391 г. патриарх писал к какому-то иеромонаху Симеону, находившемуся в Малой России, чтобы он по смерти Галицкого иерарха (которой, верно, ожидали) принял его Церковь и заведовал ею, пока не дадут о том знать в Константинополь и пока в Галицию не будет назначен новый архиерей. Между тем там появился некто Тагарис, вероятно выдававший себя за уполномоченного от патриарха, и рукоположил во епископа самого Симеона, который, однако ж, скоро узнал, что Тагарис был обманщик, предал его анафеме и сложил с себя архиерейский сан. Чрез два года (1393) пришел к патриарху Луцкий епископ Иоанн с грамотами от польского короля, просившего возвести этого епископа в митрополита Галиции. Но еще прежде получено было донесение от митрополита Киприана, который обвинял Иоанна в каких-то поступках против епископа Владимирского. И потому Собор положил, чтобы сначала рассудить Луцкого епископа с епископом Владимирским, которого тогда ожидали в Царьград, и потом уже заняться просьбою короля. Иоанн не согласился на это, и бежал из Царьграда на остров Фарос, и, несмотря на двукратные приглашения от патриарха возвратиться, не послушал его, и сказал приглашавшим: «Галицию мне дал король, который есть самодержавный властитель страны, и если мне не доставало благословения от патриарха, то я получил его, когда пришел сюда. А больше мне ничего не нужно. Чего мне опять на Собор? Пойду в Галицию, в мою Церковь». Под благословением патриаршим Иоанн разумел здесь, как объясняет в своей грамоте сам патриарх, то благословение, которое принимают от него все приходящие к нему христиане, принял и Иоанн с своими спутниками, когда представлялся патриарху, а отнюдь не благословение на Галицкую митрополию. Извещая о всем этом митрополита Киприана и польского короля, патриарх просил последнего не принимать Луцкого епископа в Галицию, а первому поручал судить его и низложить, если окажется виновным. Митрополит действительно запретил Иоанна, может быть заочно, и лишил его Луцкой епархии, где вскоре мы видим уже другого епископа, Феодора. А король принял Иоанна в Галицию, хотя и не в качестве митрополита. В 1397 г. патриарх, получив известие из Галиции, что она крайне нуждается в архипастыре и его духовном попечении, что там явились лжеучители, проповедующие не православные догматы, а некоторые даже, не имея священного сана, священнодействуют, признал необходимым послать туда, с званием своего экзарха. Вифлеемского архиепископа Михаила как близко знакомого с тою страною и ее жителями и хорошо знавшего их язык. Экзарх обязан был учить народ во храмах и направлять его к истинной, чистой и православной вере, принятой им изначала; найти и изгнать из страны всех лжеучителей, которые губят там словесное стадо Христово; поставить, если окажется нужда, достойных священников и чтецов; освятить храмы и вообще совершать все священнодействия, кроме только поставления сопрестольника, т. е. епископа. А все жители страны обязывались оказывать экзарху подобающую честь и повиновение и в свое время проводить его в возвратный путь с любовию и надлежащим охранением. Вместе с тем патриарх писал к польскому королю: «Как мы посылаем отсюда в Галицию и некоторые другие места священнейшего архиепископа Вифлеемского, во Святом Духе возлюбленного брата нашей мерности и сослужителя, то, если епископ Луцкий Иоанн желает быть прощенным и снискать любовь и честь от нашей мерности, пусть оставит он Галицию, лишь только увидит нашего посла, а благородство твое да передаст ее со всеми правами архиепископу Вифлеемскому. Затем пусть он (Иоанн) идет к митрополиту своему и падет пред ним и, когда тот благословит его и разрешит, пусть придет сюда, и мы сделаем для него согласно желанию благородства твоего. Если же епископ этот не будет разрешен митрополитом своим, а найдется у благородства твоего кто-либо другой, человек хороший и достойный посвящения, пусть возьмет его с собою архиепископ Вифлеемский и приведет сюда с твоими грамотами. Если же такого человека нет у тебя, то мы, узнав об этом, сами позаботимся найти такого человека из здешних, который бы послужил во славу Божию и благородства твоего и для блага народа твоего. Нехорошо для народа твоего и не к чести твоей оставлять Церковь христианскую без епископа – это великий грех, и я желаю сложить его с себя». К митрополиту Киприану патриарх в то же время писал не только о епископе Луцком, но и о Галицкой митрополии следующее: «О святейшей митрополии Галицкой знает твое священство, как она была открыта и возведена на степень митрополии и какие грамоты писались о ней в Россию к кир Алексию от святейшего и преславного патриарха кир Филофея, когда еще священство твое не было посвящено в архиерея. Все это для непреложности занесено навсегда в священные кодексы Церкви. При таком положении дела на нашей мерности и Божественном священном Соборе лежит попечение об этой митрополии, и мы желаем позаботиться о собственном архиерее для нее, если Бог благословит и позволят обстоятельства… Затем, что ныне сделано священством твоим для ней, как ты пишешь, именно что ты рукоположил одного из епископов ее, сделано нехорошо. О епископе же Луцком Ваве (Иоанне?) знай, что относительно его ничего более не сделано и не будет сделано. Если ты чего еще не знаешь о нем, пусть он оправдается в обвинениях, взнесенных на него, а священство твое напиши нам подробно обо всем, касающемся до него, тем более что ныне ты гораздо лучше прежнего можешь разведать про него, когда там теперь находится и любезнейший епископ Владимирский». Король польский Ягело Владислав после письма патриаршего отнюдь не оставил Луцкого епископа Иоанна, напротив, отдал ему в 1398 г. Галицкую митрополию и обещался даже содействовать поставлению его в митрополита, за что епископ, с своей стороны, письменно обязался, если действительно станет митрополитом при помощи короля, дать ему 200 гривен русских и 30 коней. Впрочем, ходатайство короля, вероятно, не было уважено патриархом: по крайней мере, по свидетельству одной летописи, в 1414 г. хотя Галицкою Церковию правил какой-то Иоанн, но он назывался только епископом, а не митрополитом. Кто были преемники Иоанна и как они назывались, не сохранилось известий, но то несомненно, что даже в половине XV в. Галицкая митрополия считалась еще отдельною от Киевской и неподчиненною Всероссийскому митрополиту. Должно, однако ж, заметить, что если Галицкая митрополия продолжала свое действительное или иногда только номинальное существование, то пределы ее очень сократились вскоре после ее открытия. Вначале, как мы видели, к ней причислены были пять епархий: Галицкая, Холмская, Туровская, Перемышльская и Владимирская. Но Собор 1380 г. передал уже избраннику литовских князей Киприану вместе с епархиями собственно Литвы и епархии Малой России, т. е., по-тогдашнему, волынские, разумеется, только те, которые уже находились теперь во владениях литовских. А когда Киприан сделался единым митрополитом обеих митрополий. Русской и Литовской, мы видим, что он действительно имел под своею властию из волынских епархий Владимирскую, Холмскую, Луцкую и Туровскую. Значит, в составе Галицкой митрополии оставались только две епархии: Галицкая и Перемышльская, которые не перешли в пределы Литовского княжества, а остались под властию Польши.

В 1397 г. (октября 7-го) Киприан возвратился из Киева, откуда он и имел сношения с патриархом относительно Галицкой митрополии и где, хотя не по праву, поставил для нее одного из епископов, вероятно Перемышльского. С этого времени более шести лет первосвятитель постоянно оставался в Москве, не выезжая для обозрения епархий, и имел полную возможность предаваться своим любимым ученым занятиям на пользу Церкви; для этого он уединялся то в подмосковное свое село Голенищево, то во Владимирскую волость на Святом озере. Он составлял новые сочинения, другие переводил, даже собственноручно переписывал. Вместе с тем он заботился о благоустроении богослужения, рассылал по епархиям разные чинопоследования церковные, писал собственные наставления. Равным образом мцого потрудился для восстановления и утверждения церковного суда, для ограждения и уяснения вотчинных прав митрополичьих и даней с духовенства. О всем этом обстоятельнее мы будем говорить в своем месте. В 1404 г. первосвятитель снова поехал в Литву, потом в Киев, где сменил своего наместника и всех при нем служивших, далее в Волынскую землю, где вместе с епископами Луцким и Холмским поставил для Владимира нового епископа (знак, что эти епархии подчинялись ему), имел в городе Милолюбове свидание с польским королем Ягайлою и великим князем литовским Витовтом, принявшими его с честию, и должен был, по настояниям последнего, лишить кафедры Туровского епископа Антония. Возвратившись в Москву (1 января 1406 г.), святой Киприан начал подвергаться болезненным припадкам и потому уединился в любимое свое Голенищево. Августа 26-го он еще рукоположил там епископа Илариона в Коломну и чрез две недели – епископа Митрофана в Суздаль, а 16 сентября предал дух свой Богу. Тело скончавшегося перенесено было в Москву и с подобающею честию предано земле в Успенском соборе. При погребении прочитано было и последнее Слово почившего архипастыря к пастве – его духовное завещание.

IV. Время святительства митрополита Фотия и его преемники (1410–1448)

По смерти святого Киприана снова открылись нестроения в Русской митрополии. Великие князья московский и литовский вели тогда между собою войну. Согласия между ними относительно выбора нового митрополита быть не могло и не было. Московский князь Василий Дмитриевич прямо отнесся к Царьградскому патриарху и императору с просьбою, чтобы они и избрали и прислали в Россию митрополита по прежним примерам. Литовский князь Витовт, напротив, сам избрал кандидата на митрополию – Полоцкого епископа Феодосия, родом грека, и, отправив его в столицу Греции, просил: «Поставьте его нам митрополитом, чтобы он сидел на столе Киевской митрополии по старине и строил Церковь Божию по-давнему, как наш, потому что, изволением Божиим, мы обладаем тем городом Киевом». Желал ли тогда Витовт разделения Русской митрополии или не желал, но то очевидно, что он обращался в Царьград только от собственного лица и ходатайствовал о митрополите только для себя, для своих владений, вовсе не упоминая о Москве. Просьба Витовта не была уважена: в Киев и для всей России (2 сентября 1408 г.) поставлен был митрополитом Фотий, грек из Мореи, с юных лет воспитывавшийся в пустыне под руководством знаменитого благочестием старца Акакия. Через год (1 сентября 1409 г.) Фотий прибыл в Киев, но огорченный Витовт не хотел было принять его и принял уже тогда, когда Фотий дал клятвенное обещание посещать часто Церковь Киевскую и заботиться о ней. На этот раз Фотий прожил в Киеве около семи месяцев.

В апреле 1410 г. новый митрополит достиг Москвы и в самый день Пасхи торжественно встречен был великим князем и освященным Собором при несметном стечении народа. Первое внимание свое святитель обратил на свою паству, которая в продолжение четырех лет лишена была непосредственного водительства архипастыря. Он не только словесно учил и наставлял всех, но и писал послания к мирянам и духовенству, убеждал их исправиться, оставить вкоренившиеся дурные обычаи и свято исполнять долг свой. К этому присоединилась у первосвятителя забота о собственном доме, который в предшествовавшие годы, может быть во время нашествия Едигеева на Москву (1408), был совершенно опустошен. Владения митрополичьи, села и разные угодья были также расхищены, и ими владели то князья, то бояре, то другие лица; некоторыми доходами митрополии пользовалась даже великокняжеская казна. Фотий с жаром приступил к собранию расхищенного и после многих хлопот и неприятных столкновений с людьми сильными и знатными достиг желаемого, хотя и нажил себе много врагов. Они распускали про него разные клеветы, наговаривали на него великому князю и ему на князя и успели поселить между ними несогласие. Некоторые из числа собственных служителей и приближенных Фотия бежали в Чернигов и оттуда в Литву и везде распространяли о нем самые черные клеветы и жалобы. Правда, помня свое обещание Витовту, Фотий посетил к концу 1411 г. Литовские епархии: в Киеве он рукоположил епископа Смоленского Севастиана, в Луцке (8 сентября 1412 г.) – епископа Туровского Евфимия и 1 августа из Галича возвратился в Москву. Но недоброжелательство в этом самом посещении нашло новые поводы к разным толкам и, может быть, к клевете. Говорили, что Фотий все лучшее и драгоценное из киевского Софийского собора переносит в Москву, что он обременяет духовенство и крестьян тяжкими и невыносимыми поборами. Витовт решился воспользоваться этим для разделения митрополии.

Прежде всего он созвал (1414) подручных ему князей и по согласию с ними отказал Фотию в управлении литовскими епархиями, послал на него жалобу в Константинополь к царю и патриарху, указывая на запустение Церкви Киевской, и просил, чтобы для Киева и всей Литвы поставлен был особый митрополит Григорий Самвлак. Посольство не имело никакого успеха. Тогда Витовт обратился к духовенству своей страны, и по зову князя собрались епископы: Полоцкий Феодосии, Черниговский Исаакий, Луцкий Дионисий, Владимирский Герасим, Холмский Харитон, Туровский Евфимий. Витовт рассказал им о безуспешности своего посольства в Царьград, жаловался на царя и патриарха, что они ставят на Русь митрополитов только на мзде и таких, которые бы вывозили казну из России в Грецию; выражал скорбь об оскудении Церкви Киевской, будто бы ограбленной Фотием, и присовокупил: «Я не желал бы, чтобы про меня говорили со стороны: „Вот государь иной веры, от того и Церковь оскудела“. Епископы сначала недоумевали и не хотели восставать против своего архипастыря, но вскоре должны были уступить настойчивым требованиям Витовта и нехотя подали ему жалобу на Фотия, что он вовсе небрежет о своем духовном стаде в пределах литовских, собирает только церковные доходы и прибытки и переносит все драгоценные вещи из соборной церкви киевской в Москву. Вместе с тем епископы объявили князю, что они сами Собором могут поставить себе митрополита, как это уже было в России при великом князе Изяславе… Впрочем, с общего согласия положено было обратиться еще раз в Константинополь к царю и патриарху и сказать им, что если они теперь не дадут Литве особого митрополита, то его поставят сами местные иерархи. Послы отправились в марте 1415 г., и Витовт приказал им ждать ответа не далее 20 июля, потом – до 15 августа, наконец, по просьбе послов царского и патриаршего, возвращавшихся тогда из Москвы, продолжил срок еще на три месяца – до ноября. Между тем Фотий, узнав о намерениях Витовта, поспешил в Литву, чтобы, если возможно, примириться с ним или в случае неудачи отправиться в Царьград. На пути митрополит собирал обычные дани с духовенства и, оставив казну свою в Смоленске, поехал было в Городень, где находился тогда литовский великий князь, но не был к нему допущен и принужден был воротиться в Смоленск, а по выезде из Смоленска был совершенно ограблен по приказанию Витовта и ни с чем возвратился в Москву. Тогда же Витовт приказал переписать все города и села, принадлежавшие митрополии Киевской, выгнал из них наместников Фотиевых и раздал эти митрополичьи имения своим панам.

Когда и последний срок, назначенный для окончательного ответа от царя и патриарха миновал, тогда Витовт снова созвал епископов своей области и предложил им поставить в митрополита Григория Самвлака, или Семивлаха. Епископы, если верить восточнорусской летописи, и на этот раз не соглашались, приводили соборное правило (12-е Халкидонского Собора), воспрещающее в одной области быть двум митрополитам, указывали на древний обычай, по которому в России всегда был один митрополит, хотя он по обстоятельствам и переселился из Киева в Москву. Витовт начал угрожать смертию за неповиновение его воле, и епископы в 15 день ноября 1416 г. в городе Новгородке поставили Григория Самвлака митрополитом Киевским и Литовским. Таким образом, Русская митрополия разделилась на две, и в состав последней вошли следующие семь епархий, предстоятели которых подписались под актом соборным: Полоцкая, Черниговская, Луцкая, Владимирская, Смоленская, Холмская и Туровская. Епархии Галицкая и Червенская, или Перемышльская, если бы даже допустить, что епископы их участвовали в предварительных совещаниях о Литовском митрополите, не вошли в состав новой митрополии всего более потому, что они находились во владениях не литовского князя, а Польши. В своей соборной грамоте епископы старались оправдать свой поступок. Они говорят, как скорбели они глубоко, видя небрежение Фотия о Церкви Киевской и его заботливость только о собрании церковных даней, как Витовт изгнал Фотия и просил греческого царя и патриарха дать Литве особого митрополита, а царь Мануил из видов корысти не захотел исполнить этого желания, как потом Витовт собрал не только епископов, но и архимандритов, игуменов, благоговейных иноков и священников, а равно князей литовских, вельмож и бояр. «И по совету всех этих лиц, – продолжают епископы, – мы сошедшись в Новомграде Литовском в святой церкви Пречистой Богородицы, по благодати, данной нам от Святого Духа, поставили митрополитом святой нашей Церкви Киевской и всей Руси Григория по преданию святых апостолов, которые в своих правилах пишут: „Два или три епископа рукополагают митрополита (в подлиннике „епископа“)“. Так прежде нас поступили епископы при великом князе киевском Изяславе, поставив митрополита по правилам. Так же поступили и родственные нам болгаре, прежде нас крестившиеся, и сербы, поставляя себе первосвятителя своими епископами, хотя Сербская земля гораздо менее Русской, находящейся во владениях великого князя Витовта, но что говорить о болгарах и сербах? Так установлено от святых апостолов. Благодать Святого Духа равно действует во всех епископах православных: поставленные от самого Господа, апостолы поставляли других, те – других, и таким образом благодать Святого Духа дошла и до нас, смиренных. И мы, как ученики апостольские, имеем власть после многих испытаний Собором поставлять достойного пастыря своему отечеству… Да не подумает кто-либо, будто мы отрицаемся от веры, поставляя сами митрополита, – нет, мы не отрицаемся. Напротив, преданное от святых апостолов и святых отцов мы держим и благочестно исповедуем; мы проклинаем всякую ересь, чуждую апостольского и отеческого предания, предаем анафеме и симонию, продающую дары Святого Духа за сребро и золото. Святейшего патриарха Цареградскаго мы признаем патриархом и отцом, а прочих патриархов, и их митрополитов, и епископов – отцами и братиями о Святом Духе и согласно с ними содержим исповедание веры, тому же учим, так же мудрствуем. Но не можем без отвращения сносить насилия, какому подвергается Церковь Божия от царя (греческого). Святой Вселенский патриарх и священный Константинопольский Собор не могут сами собою поставить митрополита по правилам, но поставляют, кого повелит царь, и от того дар Святого Духа покупается и продается. Так поступил по отношению к Церкви Киевской в наши дни отец царствующего императора (Мануила – Иоанн) с митрополитами Киприаном, Пименом, Дионисием и многими другими, заботясь не о чести церковной, а о серебре и золоте. Отсюда происходили тяжкие долги, многие траты, толки, смятения, убийства и, что всего горестнее, бесчестие Церкви Киевской и всей Руси. Потому мы рассудили, что не следует нам принимать таких митрополитов, которые поставляются куплею от царя-мирянина, а не по воле патриарха и его Собора. И мы, собравшись, по благодати, данной нам от Святого Духа, поставили достойного митрополита Русской Церкви».

В то же время Витовт, с своей стороны, издал окружную грамоту, где подробно изложил весь ход дела и показал те же самые обстоятельства и основания, по которым оно совершилось. Но замечательно, что в оскудении Церкви Киевской он винит не одного Фотия, а и его предшественников. «Мы издавна видели, – говорит князь, – что Церковь Киевской митрополии не строится, но скудеет. Сколько было митрополитов на нашей памяти! И они Церковь не строили, как было прежде. Сколько собирали они церковных доходов и переносили в другие места! Разную церковную святыню, великие Христовы Страсти, честные иконы, окованные золотом, и многие другие драгоценности, и все церковные украшения митрополии Киевской они перенесли в иное место». Далее Витовт обвиняет в симонии не одного императора греческого, но и патриарха: «Они хотят, как мы хорошо дознали, только по своей воле ставить митрополита, по накупу – того, кто у них купит себе митрополию, чтобы он находился в их воле и, грабя здесь и опустошая, выносил к ним все». К концу грамоты Витовт объявляет своим православным подданным: «Кто хочет по старине находиться под властию митрополита Киевского, да будет так; а кто не хочет, тому своя воля. Только знайте, что, если бы мы, будучи не вашей веры, захотели, чтобы вера ваша в нашей державе уменьшалась и церкви ваши не устроялись, мы о том и не заботились бы и могли бы по своей воле, когда нет митрополита или умрет какой-либо епископ, держать там своего наместника и церковный доход, митрополичий и епископский, собирать в свою казну. Но мы, не желая упадка вашей веры и церквам, поставили Собором митрополита на Киевскую митрополию, чтобы русская честь вся стояла на своей земле».

Сохранилось еще послание литовских епископов, писанное также, по всей вероятности, с Собора или после Собора к митрополиту Фотию. Оно начинается словами: «Фотию, бывшему некогда митрополиту Киевскому и всей России, мы, епископы Киевской митрополии, по благодати Святого Духа пишем». И состоит в следующем: «С самого пришествия твоего мы видели, что ты делаешь многое не по правилам апостольским и отеческим; но мы терпели тебя по правилам как своего митрополита и ожидали твоего исправления. Когда же мы услышали о тебе и истинно убедились в некоторой вещи, которая не только не по правилам, но подвергает виновного извержению и проклятию, в чем и сам, испытав свою совесть, сознаешься, то, хотя мы не именуем той вещи, не желая тебя посрамить, но объявляем тебе, что мы не признаем тебя епископом по правилам. Это наше последнее к тебе слово».

Как жесмотреть вообще на поступок Витовта и литовских епископов? Если бы все то, что говорят они про митрополита Фотия и его предшественников и особенно про греческого императора и патриарха, было справедливо, в таком случае поступок этот можно было бы оправдать, по крайней мере, отчасти как вынужденный необходимостию. Но справедливым здесь, кажется, нельзя назвать всего. Митрополит Фотий, прочитав соборную грамоту литовских епископов о поставлении Григория Самвлака, отвечал на нее своим окружным посланием ко всем православным христианам Русской Церкви, и хотя в нем не защищает ни себя, ни своих предшественников, может быть сознавая справедливость обвинений, зато смело и решительно оправдывает императора и патриарха. «Скажи мне, – пишет он, обращаясь к Феодосию Полоцкому, – не ты ли искал митрополии? И ты сам знаешь, сколько ты предлагал сребра и золота за поставление. Если бы на мзде совершалось это, тебя бы не отослали с великим унижением и стыдом… Да и прельщенный Григорий точно так же искал митрополии и предлагал много имения; однако ж не только его не послушали, а Вселенский патриарх еще изверг его из сана и проклял, так что он едва убежал от казни. Как же вы возводите клевету и лжу на святую соборную Христову Церковь и благочестивого царя?» Правда, мы не знаем, справедливы ли эти упреки Фотия и не судил ли он только по слухам. И если действительно Феодосий и Григорий предлагали свои дары в Константинополь, то не показались ли эти дары малыми, не рассчитывали ли там получить от того и другого гораздо более и не по этому ли одному отказали им в сане митрополита? Что касается, в частности, до послания литовских епископов к Фотию, то это действие их, без сомнения, совершенно незаконно и неизвинительно. Они позволили себе, вопреки канонов церковных, осудить своего первосвятителя без всякого исследования дела и без всякого участия и даже позволения со стороны патриарха. Не пощадил зато и Фотий своих врагов в окружном своем послании. Он называет их «несмысленными, суесловными и несвященными, помраченниками, а не просветителями, волками, а не пастырями, рабами чреву, а не епископами, людьми неподобными, непотребными, окаянными, безбожными»; резко осуждает их своеволие в поставлении Григория, укоряет их за нарушение клятвы, данной каждым из них при посвящении в епископский сан, не принимать другого митрополита, кроме присылаемого из Константинополя от патриарха, и убеждает всех православных не иметь с ними, как отступниками, никакого общения ни в чем, даже в пище и питии. С особенною силою нападает Фотий на своего совместника Григория и говорит, будто он, когда еще находился в Царьграде, не только был лишен священнического сана, но и предан проклятию от патриарха и священного Собора. Тут едва ли нет преувеличения. Могли ли бы литовские епископы, которые, как видно из их соборной грамоты, желали вполне сохранить единомыслие и церковное единение с Константинопольским патриархом и всем Востоком, могли ли бы они возвесть на митрополитскую кафедру человека, лишенного сана и даже анафематствованного в Царьграде? Разве предположить, что до поставления Григория они ничего об этом не знали.

Фотий не ограничился только окружным посланием ко всем христианам, он написал еще послания в Киев, где предполагалась кафедра Григория Самвлака, и в Псков, как соседний Литве. Жителей Киева он извещал, что «мятежник» Григорий поставлен «от неправедного сборища, самозаконно» и насилием мирской власти, что еще прежде он лишен был сана и предан проклятию в Константинополе, а теперь общим судом русских святителей он «извержен, отлучен и проклят», равно как и поставившие его епископы, и что всяк, кто считает его за лицо освященное, сообщается с ним или принимает от него благословение, епископ ли то, или священник, или мирянин, также подвергается отлучению и проклятию. Вследствие этого Фотий убеждал всех, еще не приобщившихся «беззаконному делу», чтобы они удалялись от Григория, не принимали от него посланий, ни рукополагаемых им священников и не имели с ними никакого общения ни в чем, даже в пище и питии. В послании к псковичам Фотий, упомянув, что они, наверно, уже получили его послание о разделении Церкви Божией, случившемся близь их пределов, наставляет их строго соблюдать истинную православную веру и обычаи и удалять слух свой от соседственных мятежников, отметающихся Божия закона и святых правил. «Если же кто, – прибавляет первосвятитель, – познав церковный мятеж, перейдет из той страны к вам на жительство, будут ли то миряне или иноки, вы принимайте их как православных христиан, убегающих от неправды в ваше православие».

О митрополите Григории Самвлаке (Семивлахе), против которого с такою ревностию вооружался первосвятитель Москвы, сохранилось мало сведений. Он был родом серб, родной племянник митрополита Киприана и с детства обучен был всякой книжной премудрости, так что считался впоследствии человеком весьма просвещенным и написал много сочинений. Судя по заглавиям и отчасти содержанию этих сочинений, он до прибытия своего в Россию проходил разные должности: то в Болгарии, где состоял при Терновском патриархе Евфимии, с которым вместе имел случай встречать (в 1379 г.) Русского митрополита Киприана, посетившего свой отечественный город на пути в Константинополь; то в Молдо-Влахии, где был пресвитером великой молдовлахийской церкви (вероятно, соборной, кафедральной, находившейся в Сачаве); то в Сербии, где был игуменом Пантократоровой (Вседержителевой) обители в Дечах и еще какой-то обители Плинаирской, неизвестно где находившейся. В Россию Григорий прибыл по письменному приглашению своего дяди, митрополита Киприана, но уже не застал его в живых и остановился в пределах Западной России. Здесь своими ли проповедями, из которых известно похвальное Слово на память митрополита Киприана, или вообще своими достоинствами обратил на себя общее внимание, так что когда литовский князь Витовт решился в 1414 г. испросить себе особого митрополита, то отправил в Царьград, с согласия и прочих князей, для возведения в этот сан уже не Полоцкого епископа Феодосия, которого отправлял прежде, а Григория, и не видно, чтобы при самом поставлении Григория в митрополита литовскими епископами кто-либо из них восставал против его достоинств. Был ли Григорий честолюбив и сам домогался митрополитского престола или, только уступая желанию Витовта и литовских епископов, принял на себя высокий сан, сказать не можем. Но то несомненно, что Григорий предан был православию и чуждался латинства. В одной из своих проповедей он сильно вооружается против обычая Римской Церкви совершать литургию на опресноках, называет латинян прельщаемыми и своезаконниками и, между прочим, говорит: «Всяк, приносящий в жертву опресноки, недугует ересию Аполлинариевою и Евагриевою, дерзнувшею считать Плоть Господа бездушною и неразумною». Кроме того, Григорий написал особую статью о 35 заблуждениях и отступлениях латинян от православной веры и обрядов. А летописи рассказывают, что однажды Григорий обратился к Витовту с вопросом: «Зачем ты, князь, держишься веры латинской, а не православной, греческой»? Витовт отвечал: «Если ты желаешь видеть не только меня одного, но и всех людей земли моей в греческой вере, то пойди в Рим и состязайся с папою и его мудрецами. Когда победишь, все мы примем греческий закон и обычаи, а если нет, то я всех моих подданных греческой веры обращу к латинской». И послал Витовт Григория в Рим с своими боярами. Из иностранных известий узнаем, что посольство литовское отправлено было не в Рим, а на Констанский Собор и прибыло уже к концу соборных заседаний (18 февраля 1418 г.), в то время, как явились на Собор и послы греческого императора Мануила, которым поручено было начать сношения с папою о соединении Церквей. Оба посольства были приняты в Констансе торжественно, и им не только не делали здесь никаких стеснений в вере, напротив, позволяли отправлять церковные службы по своему обряду. Впрочем, о соединении Церквей на Соборе вовсе не рассуждали, и Григорий должен был возвратиться ни с чем. А по свидетельству одного современника, представители литовско-русского духовенства, когда еще явились на Собор с грамотою от Витовта, то на вопрос, желают ли они покориться Римской Церкви, прямо отвечали, что они прибыли единственно по повелению своего князя и подчиняться папе не желают. В сентябре 1419 г. Григорий Самвлак возвратился в Литву, а зимою того же года, по словам наших летописей, скончался в Киеве, может быть, от моровой язвы, свирепствовавшей тогда в этом городе. По свидетельству же одного молдавского летописца, отнюдь не скончался, а только переселился неизвестно почему из России в Молдавию, где будто бы жил еще очень долго и в 1439 г. утвержден Охридским архиепископом в звании Молдовлахийского митрополита.

С кончиною или удалением из России митрополита Григория окончилось разделение Русской митрополии, продолжавшееся около четырех лет. Немало произвело оно шума и волнений в нашей Церкви, но по своему значению было отнюдь не важнее предшествовавших попыток в том же роде; напротив, одна из этих попыток, случившаяся в 1371 г. при польском короле Казимире, когда сам патриарх признал отдельное существование Галицкой митрополии, подчинив ей пять южнорусских епархий, была гораздо важнее. Нельзя назвать этого разделения и окончательным, потому что после Григория Самвлака обе митрополии снова соединились. Недовольство ли многих подданных отделением Литовской митрополии; внушения ли некоторых князей и бояр, заботившихся о воссоединении ее с Московскою; освобождение ли из темницы литовского князя Свидригайла, которого Витовт считал своим соперником и более девяти лет держал в заключении, а православные жители Литвы признавали как бы поборником своей веры, всегда готовым на помощь им, или все эти обстоятельства вместе расположили Витовта примириться с митрополитом Фотием и возвратить ему право на управление литовскими епархиями. 1 июня 1420 г. Фотий выехал из Москвы в Новгород Литовский, где имел свидание с великим князем Витовтом в присутствии грека Филантропона, посла греческого императора; оттуда отправился в Киев, Слуцк, Галич (где, вероятно, тогда не было своего митрополита) и чрез Мозырь снова прибыл к великому князю. Во время этого путешествия святитель разослал окружное послание ко всем православным христианам литовским, в котором, упомянув о своей прежней великой скорби по случаю духовного разлучения с ними, извещает их о совершившемся умирении Русской Церкви «советованием благородного, славного великого князя Александра (Витовта)» и о своем пришествии к ним, чтобы сеять в сердцах их семя слова Божия; потом изъясняет притчу о талантах, указывает на казни Божии, поражавшие тогда западный край России, – голод и моровую язву, умоляет всех покаяться, исправить свою жизнь и исполнять заповеди Евангелия. В следующем (1421) году Фотий посетил Львов пред праздником Рождества Христова, самый праздник провел во Владимире Волынском, а день Крещения Господня в Вильне, затем обозрел города Борисов, Друцк, Тетерин, Мстиславль, Смоленск и уже в Великий пост возвратился в Москву. В 1423 г. снова был в Смоленске и виделся с Витовтом. В 1430 г. во время известного съезда королей и князей к Витовту в городе Троках для предполагавшегося коронования его венцом королевским находился там и митрополит Фотий с московским князем Василием Васильевичем, и, когда по обстоятельствам мечта 86-летнего Витовта не исполнилась и он распустил от себя всех гостей, Фотий оставался у него в Вильне еще одиннадцать дней почти до самой кончины (27 октября 1430 г.) и отпущен был в Москву с великою честию. На возвратном пути в Новгородке святитель виделся с новым князем литовским Свидригайлом и удостоился от него великой любви и почести.

Чрез несколько месяцев по возвращении в Москву митрополит Фотий скончался (1 июля 1431 г.), оставив своим преемникам Церковь Русскую умиренною и воссоединившеюся под властию одного главного иерарха. Пред смертию он написал, подобно предшественнику своему Киприану, завещательную грамоту, в которой, сказав о своей прежней покойной жизни в Греции и внезапном избрании на престол Русской митрополии, потом о своих многоразличных скорбях в России по случаю постигавших ее бедствий и особенно по случаю мятежа церковного, испрашивает себе прощения у всех и сам преподает прощение всем, благодарит тех, которые содействовали воссоединению Церкви, умоляет соблюдать неприкосновенными все церковные имения, приобретенные им в России и Литве, поручает молиться о душе своей и преподает всем последнее благословение. Фотий погребен в московском Успенском соборе подле Киприана, где почивает и поныне.

Не прошло двух месяцев по смерти Фотия, как юный князь московский Василий Васильевич принужден был ехать в Орду на суд ханский для решения спора своего с дядею Юрием Дмитриевичем звенигородским о великом княжении. А по возвращении из Орды между ними началась междоусобная брань, продолжавшаяся несколько лет с переменным счастием и ознаменованная великими жестокостями и волнениями. Потому неудивительно, если в Москве мало заботились или не имели досуга позаботиться о замещении митрополитской кафедры и хотя избрали для этого Рязанского епископа Иону, который (в 1433 г.) назывался уже «нареченным в святейшую митрополию Русскую», но не спешили отправить его в Царьград для поставления. Между тем Смоленский епископ Герасим, по собственной ли воле или по воле литовского князя Свидригайла, под властию которого находился тогда Смоленск, осенью 1433 г. пошел в Царьград просить себе митрополитского сана, а осенью следующего года возвратился уже в сане митрополита. Впрочем, Герасим поставлен был не для одной Литвы, а «на Русскую землю», и ему приписывали титул митрополита Киевского и всей России и впоследствии даже Московского и всей России. Он остановился в Смоленске и не пошел в Москву потому только, что там продолжались княжеские междоусобия. Из иерархических действий его известно одно, что он в 1434 г. поставил архипастыря в Новгород. Сначала Герасим пользовался благосклонностию князя Свидригайла, который, хотя изгнан был из Литвы совместником своим Сигизмундом, взошедшим на литовский престол (1432), но удерживал еще в своем владении Волынь, Подолию, часть княжества Киевского, княжество Смоленское и Витебское. По крайней мере, известно, что оба они вместе, Свидригайло и Герасим, замышляли принять участие в начинавшемся тогда деле о соединении Церквей, и князь с особенною похвалою отзывался об усердии к тому делу своего митрополита в письме к папе Евгению. Но вскоре Свидригайло прогневался на Герасима и, схватив его близ Смоленска, заковал в тяжкие оковы, сослал в Витебск и там через четыре месяца сжег (июля 1435 г.): причиною тому была будто бы открытая переписка Герасима с литовским князем Сигизмундом.

Неизвестно, признавали ли Герасима митрополитом в Москве и подчинялись ли ему (кроме Новгорода) собственно русские епархии, но, с другой стороны, не видно, чтобы нареченный на митрополию Русскую Иона, епископ Рязанский, управлял делами Московской митрополии. И, не прежде как по смерти Герасима, московский князь Василий Васильевич с согласия всех русских князей, всего духовенства и народа, а равно и с согласия великого князя литовского, отправил Иону в Константинополь для поставления в митрополита. Только не суждено было и теперь святителю Рязанскому сделаться первосвятителем всей России. Еще до прибытия его греческий император Иоанн Палеолог и патриарх Иосиф, давно уже начавшие сношения с Западом о воссоединении Церквей, поспешили назначить на кафедру Русской митрополии Исидора, родом болгарина, на которого имели свои виды по случаю начатого дела. Когда Иона приехал в Царьград, ему выразили сожаление, что он опоздал, и дали обещание сделать митрополитом после Исидора. С скорбию сердца возвратился святитель Рязанский в отечество, сопутствуя новому митрополиту, который прибыл в Россию в 1437 г. Не менее прискорбно было это и великому князю московскому, который сначала не хотел было принять Исидора как избранного без его воли и прошения, но принял только, «не хотя рушити изначальныя старины». Исидор едва приехал в Россию, как отправился на Ферраро-Флорентийский Собор, принял там унию с Римскою Церковию, но не был принят вместе с униею в России и бежал в Рим. А потому, хотя носил имя Русского митрополита несколько лет (1437–1442), но на деле почти не был Русским митрополитом и не управлял Русскою Церковию. Это был последний митрополит, избранный и поставленный для России в Константинополе. И Исидором окончился тот переходный период нашей митрополии, когда наши первосвятители избирались то в Греции, то в России или Литве, когда являлось у нас по два и даже по три митрополита и происходили многие другие беспорядки от искателей митрополитской власти.

V. Русские епархии

Немало перемен произошло в этот период и в состоянии наших епархий. Вследствие нашествия монголов, которые на пути своем истребляли все – и города, и села, и жителей, закрылись четыре древние епархии: Черниговская, Переяславская, Белгородская и Юрьевская; первая – только на время, а последние – навсегда. Другие епархии, подвергшиеся таким же опустошениям, может быть, и не были закрываемы даже на время, но более или менее долго оставались без архипастырей, хотя по имени существовали: о епископе Владимиро-Волынском упоминается только с 1260 г., о Перемышльском – с 1271 г., о Рязанском – с 1284 г., о Галицком – с 1331 г., о Туровском – с 1345 г. Епархия Владимирская на Клязьме не имела своего епископа до 1250 г., потом в продолжение четырнадцати лет управляема была митрополитом, с 1274 г. имела своих епископов, которые назывались Владимирскими, Суздальскими и Нижегородскими, а с 1299 г. окончательно перешла в ведение Русских митрополитов. Между тем одна за другою возникали новые епархии. Около 1250 г. открыта епархия Холмская по воле галицкого князя Даниила, который, украсив Холм после нашествия Батыева, переместил в него епископскую кафедру из Угровеска. В 1261 г. открыта епархия в Сарае – самой столице татарских ханов; около 1271 г. – в Твери; около 1347 г. – в Суздале; около 1360 г. – в Брянске, куда собственно перенесена кафедра епархии Черниговской; в 1383 г. – в Перми. С 1288 г. упоминается епархия Луцкая, с 1353 г. – Коломенская, с 1389 г. – Звенигородская, которая, впрочем, открыта была только на короткое время. Жители Пскова, издавна находившиеся под властию Новгородского владыки, желали иметь у себя особую епархию и в 1331 г. просили митрополита поставить им епископом избранного ими Арсения, но получили отказ. Таким образом, к концу XIV и в начале XV в. число епархий в Русской Церкви возросло до восьмнадцати, если не считать Звенигородской. Девять из них, со включением епархии митрополичьей, находилось в Руси Северо-Восточной: Владимиро-Московская, заключавшая в себе Владимир, Москву, а иногда Нижний Новгород и Городец, Новгородская, Ростовская, Суздальская, Рязанская, Тверская, Сарская, Коломенская и Пермская. А девять – в Руси Юго-Западной, кроме Киева, принадлежавшего с некоторыми другими городами к епархии митрополичьей: Черниговская, или Брянская, Полоцкая. Смоленская, Галицкая, Перемышльская, Владимиро-Волынская, Холмская, Туровская и Луцкая.

Между владыками двух из этих епархий, Сарайской и Рязанской, не раз обнаруживались несогласия относительно их пределов. Рязанские епископы старались распространить свою духовную власть и на так называвшийся Червленый Яр, или на все места между реками Воронежем, Доном, Хопром и Великой Вороной. А Сарайские владыки хотели считать весь этот край за собою. Митрополит Феогност сначала решил было спор в пользу епископа Сарайского, основываясь на свидетельстве одного своего игумена, которого посылал обозреть спорные места. Но когда епископ Рязанский заявил митрополиту грамоты его предшественников Максима и Петра, предоставлявшие эти места Рязанской епархии, и вместе грамоту Сарайского епископа Софонии, который на бывшем по этому случаю Соборе в Костроме добровольно отказался от спорного участка, тогда Феогност, согласно с своими предшественниками, отдал Червленый Яр Рязанской епархии. При митрополите Алексии спор возобновился, но и этот святитель только подтвердил прежнее решение. Подобный же спор происходил у владык Суздальских с самим митрополитом относительно Нижнего Новгорода и Городца. Надобно заметить, что когда в 1274 г. для Владимирской епархии вновь дан был самостоятельный епископ Серапион, то он поставлен был «Володимерю, и Суздалию, и Новугороду Нижнему», и что так продолжалось и при его преемниках. А потому, когда в 1299 г. митрополит Максим, переселившись во Владимир, переместил Владимирского епископа Симеона на Ростовскую кафедру, а себе взял его епархию, то он, митрополит, естественно «седе во Володимери, и в Суздале, и в Новегороде Нижнем», равно принял в свое непосредственное заведование «и прочия, тамо прилежащая места». В 1347 г. из этой Володимирской, или митрополичьей, епархии выделена была особая епархия Суздальская. Но первые два ее владыки – Пафанаил и Даниил считались только епископами «Суздалю», а уже третий – Алексий начал было называться «Суздальским, и Новгородским, и Городецким», только ненадолго, потому что в том же (1364) году митрополит Алексий отнял у него «епископию Новгородскую и Городецкую». По смерти митрополита Алексия Суздальский епископ Дионисий, находясь в Царьграде и пользуясь нестроениями в Русской митрополии, предъявил патриарху Нилу, что города Нижний Новгород и Городец находятся в пределах Суздальской Церкви, зависят от суздальского князя и ближе к Суздалю, нежели к Москве, и потому просил закрепить эти города за Суздальскою епархиею в ограждение от притязаний на них со стороны Московских митрополитов. Царь и патриарх исполнили желание Дионисия и в 1382 г. дали ему свои грамоты на те города. Такие же точно грамоты испросил себе в Царьграде (в 1389 г.) и преемник Дионисия Евфросин. Но когда нестроения в Русской митрополии кончились и Киприан сделался единым митрополитом в России, то он, а с ним и великий князь московский Василий Дмитриевич, отнеслись к патриарху Антонию и объясняли, что Дионисий Суздальский поступил неправо, что Нижний Новгород и Городец постоянно и изначала принадлежали к Русской митрополии, или епархии митрополита, что покойный митрополит Алексий поручал эти города в заведование Суздальскому епископу только временно как своему экзарху, или наместнику, и что потому они должны быть возвращены митрополитской епархии. Вследствие этого патриарх послал (1393) в Россию Вифлеемского архиепископа Михаила и царского уполномоченного Алексия Аарона, чтобы они разобрали дело на месте и, на какой стороне окажется правда, той и предоставили бы означенные города. Очень естественно, что вопрос был решен в пользу митрополита, и с 1394 г. Суздальские владыки уже не назывались Нижегородскими и Городецкими.

Из числа всех русских епархий только две возведены были в настоящий период на степень архиепископии: Суздальская и Ростовская. Но и те недолго или непостоянно пользовались этим преимуществом: по крайней мере, иерархи их не все назывались архиепископами. О Дионисии Суздальском говорят летописи, что он в 1382 г. «исправил у патриарха архиепископию себе и сущим по себе епископом в том пределе». А в грамоте, данной тогда патриархом Дионисию, сказано, что Суздаль должен отселе считаться второю архиепископиею после Новгорода, архиепископ Суздальский имеет право занимать второе место в ряду иерархов Русской митрополии, грамота же эта должна быть положена в судохранилище Суздальской архиепископии на вечные времена для преемников Дионисия. И действительно, как сам Дионисий, так и преемник его Евфросин носили имя архиепископа, но дальнейшие преемники – Митрофан и Авраамий – назывались только епископами Суздальскими. Равным образом и о Феодоре Ростовском замечено в одной из летописей, что, после того как патриарх Антоний дал ему в 1389 г. архиепископство, и все последующие за ним Ростовские иерархи назывались архиепископами. Но из других летописей видно, что даже непосредственный преемник Феодора Григорий по большей части называем был епископом и только изредка архиепископом, а его преемник Дионисий – уже всегда епископом. Некоторые иерархи других епархий, вероятно, только лично удостаивались архиепископского сана. Таковы: Феодосий Полоцкий, который даже в грамоте Литовского Собора 1415 г. назван архиепископом, и Исаакий Черниговский, который, впрочем, именуется архиепископом лишь в некоторых летописях, а в других, равно как и в названной грамоте соборной, носит титул епископа.

Глава II Паства

Мы знаем, что еще гораздо прежде, нежели наше отечество и Церковь подверглись игу монгольскому, пределы последней уже совершенно совпадали с пределами если не всего Русского государства или русских владений, то всего русского народа. И не только все славяне русские, самое главное и господствующее племя в России, но многие и из инородцев, вошедших в состав ее и живших даже в пограничных областях ее, исповедовали уже православную веру и составляли ту многочисленную паству, которою руководили в духовной жизни русские иерархи. В монгольский период Церковь наша не могла более распространяться собственно в народе русском и во внутренних странах нашего отечества. Зато она приобретала себе новых членов между другими народами, находившимися с нами в непосредственных и ближайших отношениях, продолжала делать приобретения и между инородцами, обитавшими на окраинах России. И эти приобретения тем более были радостны, что они касались на востоке– самих поработителей наших, монголов, на западе – других наших сильных и упорных врагов, литовцев, наконец, на севере – диких жителей Перми, которые, хотя издавна платили дань Новгороду, а потом Москве, смотрели, однако ж, неприязненно на русское владычество и не питали к русским никакого сочувствия. Но если, с одной стороны. Церковь Русская имела тогда дорогие приобретения и расширяла свои пределы, то, с другой, – она испытала и чувствительные утраты. Утраты эти причинила ей секта стригольников, единственная раскольническая секта, появившаяся у нас в тот период, которая хотя существовала не очень долго, но увлекла многих.

I. Умножение паствы; успехи православной веры между монголами

Монголы в начале своего владычества над Россиею были еще язычниками и отличались веротерпимостию, потому что основным правилом их жизни служила Яса, или «Книга запретов», содержавшая в себе узаконения великого Чингисхана и строго предписывавшая эту веротерпимость и одинаковое уважение ко всем религиям. Преемники Чингиса при своем вступлении на престол давали клятву в точности следовать Ясе под опасением в противном случае лишиться престола. И очень естественно, если они везде, где ни господствовали, покровительствовали всем религиям, дозволяли каждому из своих подданных и покоренных народов держаться своей веры и свободно отправлять свое богослужение; сами даже соблюдали обряды и присутствовали при священнодействиях христиан разных исповеданий, магометан, буддистов и других язычников. В частности, о Гаюке, первом императоре монголов после покорения ими нашего отечества, известно, что он имел при себе христианских священнослужителей и давал им содержание и что пред большим шатром его всегда стояла христианская часовня, в которой они свободно звонили к часам и совершали службы по обрядам Греческой Церкви. Точно так же и об императоре, или великом хане, Мангу (1251–1259) повествуют, что он «при дверях главного дворца своего имел церковь, где священники христианские отправляли свое богослужение без всякой помехи». О преемнике Мангу, великом хане Хубилае, или Кублае, (1260–1292) вот что свидетельствует христианин-очевидец, служивший при нем 17 лет: «Зная, что Пасха – один из главных наших праздников, он велел всем христианам явиться к нему и принести с собою то Священное Писание, в котором заключается Четвероевангелие. Окурив торжественно ладаном эту книгу, он благоговейно поцеловал ее, то же должны были сделать по его приказанию и все тут бывшие вельможи. Это у него всегдашний обычай при всяком большом празднике у христиан, о Рождестве и о Пасхе. То же соблюдал он и в праздники сарацин, жидов и язычников» Неудивительно, если, покорив себе и русских, ханы монгольские не только не стесняли их веры, напротив, охраняли ее и в своих ярлыках русскому духовенству, данных в защиту его прав, выражались, что «кто будет хулить веру русских или ругаться над нею, тот ничем не извинится, а умрет злою смертию».

Одно только, по-видимому, противоречило этой веротерпимости, именно то, что ханы заставляли некоторых русских князей, когда последние являлись к ним, исполнять обряды монгольской веры – проходить чрез огонь и поклоняться кусту и солнцу. Но по своим понятиям о веротерпимости ханы не могли считать этого стеснением для чьей-либо веры. Как сами они, держась веры своего народа, в то же время оказывали уважение и прочим верам, присутствовали иногда при богослужении христианском и даже целовали Евангелие, так могли думать, что и русские князья, нимало не отрекаясь от своей веры, могут выразить уважение к вере, содержимой ханом, чрез выполнение ее обрядов, хотя, по понятиям христианским, поклонение ложным богам есть уже измена богу иcтинному и христианин должен скорее претпрпеть смерть за веру свою, нежели выполнить обряды богослужения языческого, как и поступили черниговский князь Михаил и боярин его Феодор, справедливо причисленные Церковию к лику святых мучеников. Сам Батый, при котором и пострадали в Орде эти святые мученики, «не исповедовал никакой религии, не принадлежал ни к какой секте, а поклонялся только единому Богу». И, следовательно, мог осудить их на смерть вовсе не по ненависти к христианству и не по слепой ревности к язычеству, а осудил потому, что они не согласились оказать знаки уважения к господствовавшей религии монголов, которой наружно держался и сам хан, и решительно отказались исполнить его волю. Упоминает еще история об одном отступнике от христианской веры – Дамане, жителе путивльском, который и отсек в Орде голову князю черниговскому Михаилу, но Даман мог изменить православию и принять веру монголов не по принуждению, а добровольно по каким-либо расчетам . Что же касается до разорения и разграбления церквей и монастырей, до поругания всякой святыни, до жестокостей и зверства против христиан, каким предавались монголы в военное время и при наказании провинившихся князей и целых областей, то все это оправдывалось их понятиями о войне, было согласно с законами Чингисхана и нимало не противоречило их веротерпимости в мирное время.

Со времен хана Узбека (1313) господствующею религиею монголов сделалась магометанская, хотя она известна была между ними и прежде и даже один из ханов, Берге, был магометанином. Но ханы не переставали держаться в своих действиях древних узаконений Чингиса и обычаев своих предков, а потому не изменяли своей веротерпимости по отношению к подвластным им народам. Берге дозволил русским открыть (в 1261 г.) христианскую епархию в самой его столице и свободно отправлять свое богослужение, и сам, вероятно еще до принятия им магометанства, с удовольствием слушал христианские наставления и повествования из уст Ростовского епископа Кирилла. Узбек не возбранил родной сестре своей Кончаке сделаться христианкою, чтобы выйти в замужество за московского князя Георгия Даниловича, и вообще покровительствовал христианам и христианской вере. Преемник Узбеков Чанибек был также «добр зело ко христианству, многу льготу сотвори земле Русской» и по случаю тяжкой болезни жены своей Тайдулы даже обращался, как мы знаем, к нашему святителю Алексию, прося его молитв об исцелении болящей. Ярлыки ханские по-прежнему продолжали получать наши иерархи. Сохранилось известие, будто в 1327 г. близкий родственник Узбека Целкан, пришедши послом в Тверь со множеством татар, начал совершать здесь разные насилия, намеревался умертвить тверского князя Александра, чтобы сесть на его престоле, а других татарских князей посадить в других городах и обращать русских к магометанской (бесерменской) вере, за что и подвергся нападению со стороны Александра и погиб лютою смертию. Но точно ли Щелкан имел намерение совращать русских? Не придумано ли оно у нас с целию сильнее возбудить народ против притеснителя и его злых замыслов? Во всяком случае намерение это только и осталось намерением.

Равным образом в Слове о житии Димитрия Иоанновича Донского замечено о Мамае, будто он, собираясь на Россию войною, говорил: «Возьму землю Русскую, и церкви христианские разорю, и веру их на свою преложу, и велю им поклоняться своему Магомету». Но и этому намерению, как известно, если оно и существовало, не суждено было исполниться. Единственный пример обращения русских к исламизму, еще во дни хана Берге, обращения произвольного, а вовсе не по принуждению, представляет собою монах-преступник Изосима, человек совершенно нетрезвой и позорной жизни, который, сделавшись магометанином и пользуясь покровительством ханского посла Котлубия, своего единоверца, позволял себе в Ярославле досаждать христианам и ругаться святому Кресту и святым церквам, но вскоре был убит взволновавшимися жителями и отдан на снедение псам и вранам (1262).

При такой веротерпимости монголов, в особенности монгольских ханов, как во время их язычества, так и по принятии ими исламизма, неудивительно, если русские, несмотря на всю тяжесть монгольского ига, осмеливались возвещать святую веру Христову своим поработителям и иногда имели успех, а нередко и сами монголы приходили в Россию и просили себе крещения.

Римские послы, бывшие у монголов в 1246 и 1253 гг., видели при дворе монгольских императоров русских духовных и русских проповедников в Монголии. Но о последствиях их проповеди ничего не известно. С открытия епархии в самом Сарае (1261) святая вера уже несомненно приобретала себе последователей между татарами. Сарский епископ Феогност в своих вопросах, предложенных на Константинопольском Соборе (1301), ясно упоминает о татарах, изъявлявших желание креститься, и выражает мысль, что это случалось иногда в таких местах, где нельзя было найти воды для погружения крещаемого. Отсюда можем заключать, что в состав Сарайской епархии входили не одни русские и греки, проживавшие в ханской столице, но и монголы, принимавшие святую веру и жившие в других местах этой епархии. В частности, известно несколько случаев обращения к христианству лиц даже из ханских и княжеских фамилий, равно как ханских вельмож, мурз и других монголов.

Первый и самый трогательный пример обращения к святой вере из лиц ханских фамилий представляет собою святой Петр, царевич Ордынский. Он был родной племянник хана Берки, или Берге, (1257–1266) и постоянно находился при нем. Однажды, когда к хану прибыл ходатайствовать о своей епархии Ростовский епископ Кирилл и по желанию его рассказывал о просвещении Ростова святым Леонтием, о чудесах, совершающихся от мощей его, и вместе предлагал разные христианские поучения, этот отрок или юноша, слышавший все слова святителя, глубоко умилился душою и прослезился. И начал он, уединяясь в поле, размышлять о суетности богов монгольских и искать Бога истинного. Когда вскоре за тем Кирилл снова приехал в Орду по приглашению Берки для уврачевания сына его, которого действительно и исцелил своими молитвами, тогда племянник ханов решился тайно убежать от своей матери (отец его прежде умер) и от своих родных и вместе с Кириллом прибыл в Ростов. Здесь благолепие соборного храма, стройность христианского богослужения еще более воспламенили царевича, и он немедленно просил себе крещения у епископа. Но владыка, опасаясь, чтобы бежавшего юношу не стали отыскивать, советовал ему подождать и чрез несколько времени крестил его, назвав именем Петра. По смерти Кирилла (1261) царевич Петр с благословения нового Ростовского епископа Игнатия создал церковь и монастырь во имя святых апостолов Петра и Павла при озере Неро, вступил в брак с дочерью одного ордынского вельможи, жившего в Ростове, имел детей и скончался в глубокой старости, гораздо после епископа Игнатия († 1288), угодив Богу своею добродетельною жизнию и пред кончиною приняв монашеский образ. Тело святого царевича упокоилось в созданной им обители.

Впоследствии времени приняли святую веру: а) князь Беклемиш, сын князя Бахмета, пришедшего в 1298 г. из Большой Орды в Мещеру, овладевшего ею и сделавшегося родоначальником князей Мещерских. Беклемиш крестился в Мещере со множеством других татар, получил имя Михаила и построил церковь во имя Преображения Господня; б) царевич Берка, который приехал в 1301 г. из Большой Орды к князю Иоанну Даниловичу Калите и принял крещение в Москве от митрополита Петра с именем Иоанникия, – родоначальник Аничковых; в) царевич Аредич, неизвестно в каком году крестившийся, родоначальник Белеутовых; г) князь Чет, пришедший из Орды в 1330 г. к великому князю Иоанну Даниловичу Калите и названный в крещении Захарием, родоначальник Сабуровых и Годуновых; д) царевич Серкиз, выехавший из Большой Орды к великому князю Димитрию Донскому и крестившийся вместе с сыном своим Андреем, родоначальник Старковых; е) внук царя Мамая князь Олекса, который прибыл к великому князю литовскому Витовту (1392–1430), принял крещение в Киеве вместе с сыном своим Иваном от самого митрополита, назван Александром и сделался родоначальником князей Глинских. Кроме того, известны под христианскими именами два сына хана Кульпы, убитые вместе с ним в 1358 г.

Дочери ханские и княжеские принимали христианство по случаю вступления в брачные союзы с нашими князьями. Такова была дочь хана Менгу-Темира, вышедшая за ярославского князя Феодора, когда он был уже и смоленским (с 1279 г.). Несмотря на то, что по требованию князя и сама невеста и родители ее изъявляли полное согласие, чтобы она крестилась, признано было необходимым испросить разрешение и благословение на брак у Цареградского патриарха. И, когда епископ Сарский Феогност, ходивший (в 1279 г.) послом от Менгу-Темира и нашего митрополита к императору и патриарху, возвратился с благоприятным ответом, невеста приняла святое крещение с именем Анны, сделалась супругою Феодора и, чрез несколько лет жизни вместе с мужем своим в Орде, при доме родительском, переселившись в Ярославль, построила здесь церковь во имя архангела Михаила и другие церкви, украсила святую икону Богоматери, часто посещала и наделяла обитель святого Спаса, любила читать Божественные книги и вообще заботилась более всего о жизни благочестивой. Точно так же крестилась сестра хана Узбека по имени Кончака, вышедшая (ок. 1317 г.) в замужество за великого князя московского Юрия Даниловича и названная в христианстве Агафисю. Нет сомнения, что и супруги прочих наших князей, женившихся в Орде на тамошних княжнах, были христианки.

Из числа других татар, знатных и незнатных, принявших в России святую веру, известны: а) дед преподобного Пафнутия Боровского, в святом крещении Мартин, бывший баскаком в Боровске еще в дни Батыя; б) Буга, в святом крещении Иоанн, бывший баскаком в Устюге. Узнав, что жители (1262) хотят его умертвить, он объявил намерение креститься и, действительно крестившись, своими добродетелями вскоре приобрел себе всеобщую любовь и построил на Сокольей горе церковь святого Иоанна Предтечи; в) татарин Кочев, пришедший к великому князю Димитрию Иоанновичу Донскому, в крещении Онисифор, родоначальник Поливановых; г) мурза, пришедший к тому же князю из Большой Орды, в крещении Спиридон, родоначальник Строгановых; д) Олбуга, бывший послом у того же князя и крестившийся, родоначальник Мячковых; е) мурза Салахмир, в крещении Иоанн, прибывший к рязанскому князю Олегу и женившийся на сестре его Анастасии; ж) татарин Кичибей, в крещении Селиван, прибывший к рязанскому князю Феодору Ольговичу, родоначальник Кичибеевых; з) трое знатных мурз – Бахтый, Хидырь и Мамат, которые крещены были (в 1393 г.) торжественно самим митрополитом Киприаном в присутствии великого князя и двора в реке Москве и названы именами трех святых отроков – Анании, Азарии и Мисаила. Могли, конечно, быть и другие случаи обращения татар к православной вере, не замеченные летописями. Но нельзя не сознаться, что вообще число этих случаев, судя по времени, в продолжение которого татары господствовали над Россиею, было весьма невелико. Да и обращались почти одни отдельные лица, и притом лишь те, которые переселялись на жительство в Россию.

II. Успехи православной веры в Литве и состояние там православия

Гораздо более успехов имела святая вера в Литве, особенно между князьями. Со времен Миндовга до Ягайлы большая часть литовских князей исповедовали православие. Правда, некоторые принимали его не по убеждению, а по каким-либо видам и потому иногда перекрещивались в латинство или даже возвращались к язычеству и делались гонителями христиан. Зато другие князья были истинно преданы православной Церкви и заботились о распространении ее в народе, и в семействах княжеских вообще господствующею верою являлась православная. Это зависело главным образом от брачных союзов литовских князей с нашими князьями.

В 1246 г. Миндовг, великий князь литовский, принял «веру христианскую от востока со многими своими бояры». Это, впрочем, принятие, если и признать его достоверным, не было искреннее, потому что чрез пять лет (в 1252 г.) Миндовг крестился в веру латинскую, чтобы получить от папы титул Литовского короля, а чрез несколько времени, поссорившись с рыцарями, снова обратился к язычеству. Но в семействе Миндовга дочь и сын до конца остались православными. Дочь свою, неизвестную по имени, он выдал за галицкого князя Шварна. А сын Миндовга Воишелг, еще при жизни отца отказавшись от княжения, удалился из Новгородка в Галицию, принял там пострижение от славившегося благочестием полонинского игумена Григория и под руководством его провел три года. Потом отправился было в Святую гору, но, по смутным обстоятельствам на пути принужденный возвратиться на родину, основал близ Новгородка на берегу Немана свой монастырь, в котором и подвизался, несмотря на все укоризны со стороны отца. В 1263 г., когда Миндовг с двумя сынами своими был умерщвлен князем Довмонтом и его соумышленниками, Воишелг, страшась такой же участи, бежал в Пинск и решился занять на время отцовский престол, чтобы наказать своих семейных врагов. Спасаясь от его преследований, до трехсот семейств литовских переселились в Псков (в 1265 г.) и приняли здесь святую веру. В числе их находился и Довмонт, названный в крещении Тимофеем. Он сделался князем псковитян и своею приверженностию к православию и высоким благочестием столько угодил Богу, что причтен впоследствии Церковию к лику святых. Воишелг, смиряя мятежную Литву, вместе с тем заботился о просвещении ее христианством и для этого вызывал из Новгорода и Пскова священников, знакомых с литовским языком. В 1268 г. князь-инок передал все свои владения зятю своему Шварну, а сам снова облекся в монашеские одежды и отошел в угровецкий Данилов монастырь. Но спустя немного Воишелг был умерщвлен братом Шварна Львом, а вскоре скончался и сам Шварн, и власть над Литвою перешла к одному из туземцев – Тройдену.

Тройден княжил в Литве двенадцать лет и оставался самым упорным и беззаконным язычником. Но три брата его – Сурпутий, Лесии и Свелкений исповедовали православную веру христианскую, всецело были преданы ей и жили в любви, кротости и смирении. А сын Тройдена Римунд, в православии Лавр или Лаврентий, принял даже пострижение вместе с именем Елисея в новгородском Лавришевском монастыре, где построил новую церковь Воскресения Господня и подвизался до самой своей кончины.

В язычестве оставался во всю свою жизнь и знаменитый Гедимин, истинный основатель великого княжества Литовского (1320–1345). Но вторая и третья жены Гедимина – Ольга и Евва – были россиянки, которые, без сомнения, держались православной веры. Он позволял детям своим вступать в родственные союзы с русскими князьями. Из сыновей его Кориат назывался в православии Михаилом (около 1358 г.), Наримунд – Глебом; Любарт, в крещении Димитрий, князь волынский, был женат на дочери владимиро-галицкого князя Андрея Агафий, а потом (в 1350 г.) на дочери ростовского князя Константина; Явнут, в крещении (1345) Иоанн, князь заславский, был женат на княжне витебской или полоцкой. Дочери Гедимина – одна, неизвестная по имени, была в замужестве за тверским князем Димитрием Михайловичем (с 1320 г.); другая Августа, в крещении Анастасия, – за великим князем московским Симеоном Иоанновичем (с 1333 г.); третья, неизвестная по имени, – за Юрием Андреевичем, князем галицким.

Достойнейший из всех сынов Гедимина – Ольгерд, сделавшийся по смерти его великим князем литовским (1345–1377), был непостоянен в делах веры. Сначала, еще при жизни отца он принял было крещение «ради жены» своей Марии, княжны витебской, и дозволил построить в Витебске две православные церкви – Благовещения и Свято-Духовскую. Но, вступив на великокняжеский престол, обратился к язычеству, может быть, с той целию, чтобы более привлечь к себе любовь народа, и даже преследовал христиан. По крайней мере, известен один такой случай. В числе придворных Ольгерда находились два родные брата, его любимцы Кумец и Нежило, в крещении Иоанн и Антоний. Обращенные с несколькими другими литовцами к святой вере духовником своей великой княгини пресвитером Нестором, они свято исполняли христианские посты и не соглашались участвовать в принесении жертв по обряду литовскому огню Значу. Узнав об этом от жрецов, Ольгерд приказал обоих братьев заключить в темницу, где они томились целый год. Наконец, один из них, Иоанн, подвергшись болезни, выразил согласие отречься от христианства. Оба брата получили свободу. Но так как младший оставался непреклонным ко всем убеждениям жрецов, то его опять ввергли в темницу. А вскоре и Иоанн, мучимый совестию, вновь объявил себя христианином пред самим великим князем и брошен был туда же. Необычайное терпение, с каким переносили страдальцы разные мучения, привлекало к их темнице толпы народа, и многие, внимая их проповеди, тайно крестились. Тогда Ольгерд по настоянию жрецов предал узников в их волю, и оба брата после страшных пыток были повешены: Антоний – 14 января, а Иоанн – 24 апреля 1347 года. В числе обращенных их проповедию находился один родственник их, также придворный Ольгерда Круглец, в крещении Евстафий, который вскоре подвергся невыразимым мучениям от своего князя и наконец повешен 13 декабря. Эта троица были первые мученики в Литве за православную веру. Спустя немного Ольгерд переменился в отношении к христианам и даже покровительствовал им: подарил им землю, на которой пострадали святые Иоанн, Антоний и Евстафий, сам построил церковь Пресвятой Богородицы (Пречистенскую) в Вильне, где уже существовали церкви Святой Троицы и святого Николая (у последней и погребены были святые мученики). Вовсе не препятствовал как первой жене своей Марии, так и второй, Иулиании, княжне тверской, крестить своих детей и воспитывать их в святой вере, так что все двенадцать сынов Ольгерда принадлежали вначале к православной Церкви. Пять из них были от первой жены: Вингольт-Андрей, князь полоцкий; Димитрий, князь Трубецкой; Коригайло-Константин, князь черторижский; Корибут – Димитрий, князь новгород-северский; Владимир, князь бельский. Семь – от второй жены: Ягайло-Иаков, великий князь литовский и потом король польский; Скиригайло-Иоанн, князь троцкий; Лугвен-Симеон, князь волынский; Зодзевит (Жигимант)-Иоанн или Феодор, князь подольский; Коригайло-Константин, князь мстиславский; Минигайло-Василий, князь пинский; Свидригайло-Лев, князь витебский. Дети Ольгерда, воспитанные в православии, охотно вступали в брачные союзы с русскими князьями. Так, Корибут был женат на дочери рязанского князя Александра; Лугвен – на дочери Димитрия Иоанновича Донского Марии; Свидригайло – на дочери князя тверского Ольге Борисовне. Из дочерей Ольгерда Агриппина находилась в замужестве за Борисом Константиновичем, князем суздальским; Елена – за Владимиром Андреевичем Храбрым; Мария – за каким-то князем русским Давидом; Феодора – за Святославом Титовичем звенигородским. Надобно заметить, что в то же время многие племянники и внуки Ольгерда исповедовали православную веру и вступали в родственные связи с русскими князьями. Под конец жизни и сам Ольгерд снова сделался православным христианином. Княгиня Иулиания, видя его приближающегося к смерти, горько скорбела о спасении души его, созвала своих сынов и духовника Давида, архимандрита печерского, и убеждала своего мужа обратиться к святой вере. И Ольгерд действительно принял крещение и даже облекся в схиму, а чрез несколько дней скончался (1377). Тело его погребли в Вильне, в созданной им церкви

Пресвятой Богородицы. В крещении он назван был Александром, в схиме – Алексием.

Нельзя здесь оставить без внимания и того обстоятельства, что под конец жизни великого князя Ольгерда немало содействовал утверждению православия в Литве избранник его – митрополит Киприан. По крайней мере, сам Киприан, защищая себя от упрека, что жил в Литве, писал (23 июня 1378 г.) к преподобному Сергию Радонежскому: «Аще был есмь в Литве, много христиан горькаго пленениа освободил есмь, мнози от ненавидящих Бога познали нами истиннаго Бога и к православной вере святым крещением пришли. Церкви святыя ставил есмь, христианство утвердил есмь… Новый Городок Литовский давно отпал, и яз его оправил».