Торжествующий дух

Погода была теплая: то легкий мороз, то метель… «Ходили на лыжах, – пишет К. Р. – И что был за вечер: на бледно-голубом небе сиял узкий серп нового месяца и горела вечерняя звезда. А внизу, везде, белый, белый снег».

«Последний вечер в дорогом Осташеве! Сегодня опять оттепель, с утра мело… Днем показывалось солнце, в 4-м часу оно уже было на закате, и с реки было видно, как отливали золотом окна нашего дома. Между облаков кое-где проглядывало бледно-голубое небо, а снег ослепительно-белый. Так красиво! После чая, когда уже темнело, прокатился с Татьяной в Колышкино в одиночных санях на коне Артиллеристе, а за кучера был Игорь. Он здесь ведает конюшенной частью. Молодой месяц светил с неба, и мы отбрасывали легкую тень на снег».

Однако академические дела звали в Петербург. С большой неохотой К. Р. покинул Осташево. 9 января он уже вел общее собрание в Академии наук. Дело было важное: мануфактур-советник купец Алексей Александрович Бахрушин, собиратель театральных и литературных достопамятностей, создавший в 1894 году свой театральный музей в Москве, жертвовал его Императорской Академии наук. Но дома – черновая тетрадь, перо…

«С Нового года я очень одушевлен своей Евангельской драмой, – пишет К. Р., – и она не выходит у меня из головы… Вечером в Павловске до поздней ночи с жаром и увлечением писал монолог Никодима, в котором переложил стихами слова Спасителя из третьей главы Евангелия от Иоанна». 15-го в Мраморном дворце: «Так хочется справиться со своей драмой, чтобы она была и порядочным художественным произведением, и в то же время сценической пьесой, т. е. смотрелась без скуки. Не имея опыта, руководствуюсь знатоком сцены Ростаном[7 - Эдмон Ростан (1868–1918) – французский поэт, драматург.], стараюсь приноровиться к «Принцессе Грёзе», конечно же не в содержании, а в чередовании выходов действующих лиц и в продолжительности речей».

14 февраля К. Р. был назначен на новую должность, нарочно придуманную для него, – Генерал-инспектора Воен но-учебных заведений. «В назначении меня Генерал-инспектором, – писал К. Р. сестре Ольге Константиновне, – не только нет каверзы, но, напротив, оно состоялось по моему почину. Еще в сентябре пришло в голову, что хорошо бы мне создать для себя такую должность: от меня отпадут приемы, ответственность за хозяйственные распоряжения, доклады, мешающие часто посещать заведения, даже петербургские, и мелкие текущие дела, а связь с училищами и корпусами останется. К тому же до сих пор, если я вводил что новое, то сам же и контролировал это, а контролировать лучше со стороны. Эта мысль понравилась: выработали новое положение, и вот назначение состоялось. Я доволен новым своим положением, но еще не сдал прежних обязанностей начальнику Главного управления, назначенному на эту должность генералу Забелину».

9 марта: «Вчера в последний раз принимал в Главном управлении. Свой кабинет переношу в Мраморный».

В мае К. Р. был назначен представителем Государя Императора на церковных торжествах перенесения мощей св. Ефросинии, княжны Полоцкой, из Киева в Полоцк, в ос но ванной ею Спасский монастырь. 16 мая в Полоцк прибыли Князья Олег и Игорь Константиновичи со своим воспитателем полковником Ермолинским и остановились в квартире директора кадетского корпуса. На другой день при ехал К. Р. 19 мая Князь Олег сдавал экзамен, – он оканчивал учение в корпусе и мечтал после этого поступить еще в Петербургский Александровский Лицей, в котором некогда учился Пушкин, любимый писатель Олега. 20 мая в корпусе происходило открытие бюста героя осады Порт-Артура Романа Исидоровича Кондратенко, генерал-адъютанта, руководившего обороной крепости и убитого осколком японского снаряда в 1904 году. На этом торжестве присутствовала Королева эллинов Ольга Константиновна, тетка Князя Олега.

20 мая, в жаркий день, за городом, неподалеку от железной дороги, в палатке, Великая Княгиня Елисавета Феодоровна, Королева Ольга Константиновна, К. Р. и Киевский митрополит Флавиан ожидали появления крестного хода с мощами святой. «Мы прождали с полчаса, – писал К. Р. – Из пролета под насыпью железной дороги показалось шествие, развевались хоругви, блестели кресты и образа, слышалось пение: несли святые мощи. И вот жители Полоцка встретили останки своей княжны, отсутствовавшей более семи веков. Картина была торжественная и умилительная. По отслужении молебна на месте встречи крестный ход двинулся в Полоцк… Большие толпы народа, множество богомольцев, но везде образцовый порядок, ни толкотни, ни давки… Мощи внесли в соседний с корпусом, когда-то корпусной, а теперь городской Николаевский собор, и началась всенощная. Все время шло поклонение мощам. Богослужение было очень продолжительное».

22 мая: «К 4 часам в соборе все было готово к перенесению мощей в Спасо-Евфросиниевский женский монастырь. Прибыли в собор Элла, Оля и я с Игорем. Олег был в строю с кадетами. Помогал выносить мощи из собора, а далее шел за ними между Олей и Эллой… Близ часовни монастырем были устроены украшенные зеленью ворота с надписью: «Гряди, радость наша, преподобная мати Евфросиния». Тут и Оля, и Элла, и Игорь, и я тоже понесли раку, и так до внесения ее в монастырь и в церковь. Когда вносили в церковь, одна больная женщина легла на пол и мощи пронесли над нею. Говорят, она исцелилась».

23 мая: «Памяти преподобной Евфросинии. В 11 Оля за мною заехала и повезла меня в монастырь к обедне. По ее окончании мощи обнесли вокруг церкви и наконец водворили в Преображенском храме, выстроенном и обитаемом преподобною более 7 веков назад. Все были растроганы».

В июле, во время инспекционной поездки, К. Р. был в Москве. Побывал в Марфо-Мариинской обители у Великой Княгини Елисаветы Феодоровны. «Она приняла меня очень ласково, – пишет К. Р. 15-го. – От нее веет святостью без тени ханжества, столько простоты и искренности». К. Р. любовался видом Москвы с балкона ресторана Крынкина на Воробьевых горах. «Только мы там сели пить чай, как на хорах хор певчих в русских боярских кафтанах затянул песню на мои слова «Умер, бедняга…». Я не знал, что они поются. Пригласили управляющего хором, некоего Григория Николаевича, который меня узнал; он знал также, что «Умер…» – мои стихи». В Москве К. Р. узнал, что в Художественном театре Станиславского со 2-го августа начнутся репетиции «Гам лета» в его переводе. В главной роли будет выступать актер В. И. Качалов (Шверубович).

Из Москвы К. Р. 17 июля поехал в Осташево. Когда подъезжал к имению, то из леса навстречу ему появилась кавалькада, – это были Татьяна, Костя, Олег, Игорь, Георгий и два молодых конюха. До конца августа К. Р. трудился за письменным столом, отходя от него для прогулки одному или с семьей. Он готовил к своему переводу гетевской «Ифигении в Тавриде» вступительную статью, которая выросла в довольно внушительную и богатую фактами и мыслями работу, включающую следующие главы: Источники; Литературные влияния; «Гётц» и «Вертер»; Знакомство с герцогом Карлом-Августом; Приезд в Веймар; Веймарский двор; Первые годы Гете в Веймаре. Шарлотта фон Штейн; Театр в Веймаре; «Ифигения в Тавриде» в первоначальных обработках; Путешествие в Италию и последняя обработка «Ифигении»; Критика.

К. Р. пишет, что «Гете модернизировал миф об Ифи гении… Его Ифигения во всех отношениях выше греческой жрицы, – она не более не менее как христианская девушка высокого, благородного, нежного, любящего сердца». Кроме того, К. Р. готовил обширные примечания как к «Ифигении в Тавриде», так и для своего исправленного перевода трагедии Шиллера «Мессинская невеста, или Братья-враги».

«Предисловие подвинулось, – пишет К. Р. 31 июля, – о мифе об Ифигении и о том, как им пользовались трагики Древней Греции, а потом итальянские, французские и немецкие, уже готово. От этих источников перешел к самому Гете. Описание его наружности взял из Льюиса. Теперь надо будет сказать о произведениях, прославивших его имя до 1775 года, т. е. о Гётце фон Берлихингене и о Вертере. Далее пойдет краткий очерк Веймарского общества».

В августе 1910 года написал К. Р. уже упоминавшуюся нами элегию «Осташево». Это на первый взгляд традиционно и непритязательно, а на самом деле с тонким чувством красоты и меры написанная картина природы, развертывающаяся панорама ее. Она питает душу спокойствием и миром, как и должно питать душу православного поэта Божье творение. Строки семи октав, составляющих элегию, разворачиваются медленно, открывая новые и новые виды:

…Старинный дом над тихою рекой
И бело-розовый, в ней отраженный
Напротив сельский храм над крутизной.
Сад незатейливый, но благовонный,
Над цветом липы пчел гудящий рой;
И перед домом луг с двумя прудами,
И островки с густыми тополями…

Работал К. Р. не только за письменным столом, он умел обдумывать стихи и во время прогулок. «Пошел в наш парк, – пишет он, – и тут мне удалась вторая октава новой элегии»; «Катаясь более 2-х часов на байдарке, в уме исправлял готовую элегию»… То же происходило и в дальних походах, как, например, 21 августа, когда К. Р. с сыновьями поехали верхом, – конюх Чернышев показывал дорогу. Они хотели проехать к устью Рузы, впадающей в Москву-реку. «Погода была прекрасная, местность живописная, – пишет К. Р. – Поехали на Синюхово, Солодово, Шульгино, Курово, погост Лужки, откуда идет каменная дорога через Демитково, Леньково, Ракитино до самого уездного городишки Рузы. Там свернули с большой дороги на Старую Рузу вправо и ехали через деревни Теряево, Лебехино, Городилово и Воробьево. Переправились вброд через Рузу на ее правый берег у Окулова, в какой-нибудь версте от устья. На левом берегу Москвы-реки поели провизию, взятую с собою у деревни Тимофеевки. Назад ехали другой дорогой, правым берегом Рузы, но далеко от реки, деревнями Бараново, Ново-Николаево, Тишино, Жолобово, Никулькино. Через реку на наш берег перебрались у Толбухина. Выехали в 9 утра, вернулись в 7 вечера. Сделали около 90 верст».

В Павловск возвратились 31 августа. В сентябре и октябре снова разъезды по городам. С 28 октября до 3 ноября – в Москве, в декабре – в Полоцке и Киеве.

29 ноября К. Р. пишет: «Побывал у вдовы покойного вице-президента Академии наук, Леонида Николаевича Майкова, Александры Алексеевны, рожденной Трескиной. Она с незамужней пожилой сестрой Ольгой Алек сеевной живет уже не на Васильевском о-ве, а на Мал. Мастерской, 3. Давно не был у нее. Но мы переписывались. И теперь поехал к ней, чтобы просить подобно тому, как было при печатании «Гамлета» и последнего издания моих стихотворений, и впредь прочитывать корректуры будущего 4-го выпуска. Алфавитный указатель имен и библиографический для «Гамлета» она взяла на себя. Я спросил, не может ли она указать мне лицо, которому можно было бы поручить составление таких же указателей и к «Ифигении». Александра Алексеевна вызвалась сама это сделать».

Дети становились все старше. 20 декабря 1910 года исполнилось 20 лет Князю Кон стан тину Константиновичу младшему, од ному из будущих святых новомучеников. «Дожили до совершеннолетия нашего Кости, – пишет в этот день К. Р. – Поутру он приехал из города и вошел ко мне, держа за руку свою крестницу и любимицу Веру. Перед молебном дали ему подарки. На столе в нашей маленькой столовой, в окне красовался сладкий пирог с воткнутыми в него 20-ю восковыми свечами и 21-й свечой жизни. Поздравлять его съехалось человек 60. Это были все домашние, служащие и служившие, несколько измайловцев. Мы – семья – были в обыкновенной форме. Митя оказал особое внимание и оделся в измайловский мундир. В церкви соборне служили молебен архимандриты Михаил и Макарий, оба здешние священники, и иеромонах Сергий».

После Рождественских праздников К. Р. принял решение составить духовное завещание. «Лишь после этого, – пишет он 26 декабря, – можно будет отдаться исправлению «Мессинской невесты» и переводу «Макбета»».

И вот конец года. 30 декабря: «Утром ходил дважды гулять, перед кофе и завтраком. Маленький мороз, туман, шел снег немного. В кармане была у меня с собой бумажка со списанным стихотворением Мюссе, и я продолжал переводить. На второй прогулке встретился в Старой Сильвии с женой, и она, заметив, что я сочиняю, оставила меня продолжать прогулку одному. После завтрака записал перевод, уже законченный и, как мне кажется, удачный. 1910 год был благоприятен для моего творчества: в январе написал одно стихотворение, в феврале – два, в марте – одно, в мае – одно, в июне – одно, в августе – одно, в октябре – одно и в декабре – два, итого за весь год десять стихотворений. Такового обилия давно не бывало. Думаю, что приписать это надо значительному сокращению бумаг благодаря переименованию меня в Генерал-инспектора».

Осташево

Люблю тебя, приют уединенный!
Старинный дом над тихою рекой
И бело-розовый, в ней отраженный
Напротив сельский храм над крутизной.
Сад незатейливый, но благовонный,
Над цветом липы пчел гудящий рой;
И перед домом луг с двумя прудами,
И островки с густыми тополями.

Люблю забраться в лес, поглубже в тень;
Там, после солнцем залитого сада,
Засушным летом, в яркий знойный день
И тишина, и сумрак, и прохлада…
Люблю присесть на мхом обросший пень:
Среди зеленой тьмы что за отрада,
Когда в глаза сверкнет из-за дерев
Река, зеркальной гладью заблестев!

Под ельника мохнатыми ветвями
Таинственный, суровый полумрак.
Ковер опавшей хвои под ногами;
Она мягка и заглушает шаг.
А дальше манит белыми стволами
К себе веселый, светлый березняк
С кудрявою, сквозистою листвою
И сочною, росистою травою.
Схожу в овраг. Оттуда вверх ведет
Ступенями тропа на холм лесистый;
Над нею старых елей мрачный свод
Навис, непроницаемый, ветвистый,
И потайной пробился в чаще ход.
Там аромат обдаст меня смолистый.
В густой тени алеет мухомор,
И белый гриб украдкой дразнит взор.

Другой овраг. Вот мост желтеет новый.
С него взберусь опять на холм другой,
И прихожу, минуя бор сосновый,
К отвесному обрыву над рекой.
Мне видны здесь: отлив ее свинцовый,
Далекий бег и заворот крутой.
Простор, и гладь, и ширь, и зелень луга
Прибрежного напротив полукруга.

А вдалеке на берегу наш дом
С колоннами, классическим фронтоном,
Широкой лестницей перед крыльцом,
Двумя рядами окон и балконом.