Убийца из прошлого

Однако у самого Сванвика он вдруг поддался порыву, свернул на грунтовку и поехал в направлении Нирюда. Там на отшибе стояла ферма. Хозяева её были люди необщительные и гостей не жаловали. Ленсман обычно их не трогал и не показывался у них месяцами. Они были бедняками, эти люди, так что, если и шла тут какая продуктовая торговля в обход закона, ленсман предпочитал об этом не знать. Глубокие следы колёс указывали, что и здесь кто-то его опередил.

Было всё-таки что-то странное в бездетных супругах, живших на ферме. Оба сухопарые, спины прямые, лица серьёзные. Всегда сдержанны, отвечают односложно. Но у жены в глазах постоянно мелькает что-то неуловимое: как будто она на пару с мужем играет в игру, о которой пришедший и не догадывается, и ей от этого смешно. Ленсман подозревал, что они частенько продают еду на чёрном рынке – мясо, рыбу, картошку, рожь, морошку.

Наконец на дворе появился хозяин. Ленсман не пытался стучать в кухонную дверь – знал, что бесполезно, да и заперта она. Он вышел из машины, облокотился на капот и стал оглядываться. Ничего особенного он не искал, но притаившаяся за кухонной занавеской женщина об этом знать не могла.

– Ну? Что это ленсману у нас понадобилось, а? – мужчина медленно подошёл и сплюнул.

– Вы, может, слыхали, что вчера после полудня убили священника из Гренсе-Якобсельва?

– Так его вчера тут не было. Верно, Астри? Этот священник в Нирюд вчера не проезжал. – Он кричал, обращаясь к невидимой жене.

– Ясно, но, я подумал, вдруг вы слышали что-нибудь? Не видели какой-нибудь машины или пешехода на дороге? В Пасвикской долине народу ведь совсем немного.

– Не, мужик, бросай это дело к чёрту. Тут же всё время немцы таскаются туда-сюда. Окажись тут ленсман час назад, спросил бы солдат из гарнизона. Они тут были, на большущем грузовике приехали, верно, Астри?

– Да, о них я не подумал. – Ему и правда раньше не приходило в голову, что священника мог убить немец. – Но я имел в виду других. Граница же рядом. Мог через неё кто-нибудь перейти по этой дороге? А ещё тот, кто совершил преступление, прихватил автомобиль священника. Значит, он должен был ехать на нём в долину по этой дороге, других путей нет.

Мужчина обвёл рукой двор.

– Сам видишь, тут никакой машины нет. Хочешь в амбаре её поискать?

– Нет-нет, я просто собираю показания. Не сомневайтесь, я вам верю.

От ленсмана не ускользнуло, что жена вышла из дома и встала на камне, заменявшем им крыльцо. Руки её были скрещены на груди.

– Священника нашёл Миккель Сирма. Я бы хотел с ним перемолвиться словечком. Если вам случится с ним иметь дело, передадите?

– Так он уехал. Они отправились на летнее становище.

Вечерело. В маленьком хлеву беспокойно завозились овцы. Дневной свет померк, всё посерело. Ленсман почувствовал, что проголодался, и пошёл к машине.

– А его не Сирма зовут, – крикнул ему вслед хозяин, – это прозвище.

– А как же его зовут?

– Борицын. Миккель Борицын. Его дед на русской стороне жил.

Когда ленсман вернулся в Сванвик, в свой узкий деревянный дом, на кухонном столе обнаружился свёрток с копчёной сельдью и стакан морошки. Ленсман обомлел. Дверь-то была заперта. Несмотря на голод, к подаркам он не притронулся. Зато достал из пластикового контейнера кусок немецкого хлеба, намазал его жиром и положил сверху ломтики холодной картошки. Сварил в кастрюле кофе и отправился в кабинет. Стоило немедленно взяться за рапорт, пока в памяти живы все детали. Даже те, которые он не собирался упоминать. Киркенесского шефа ведь больше всего интересует его поездка к австрийцу-коменданту.

Зазвонил телефон. По телефону с ним связывались только из главного участка. Значит, надо отвечать.

– Да, Кнутсен слушает.

– Ну, здравствуй. Ты, наконец, дома. Шеф несколько часов пытался до тебя дозвониться. Только что ушёл. И я решил тебя предупредить. Шеф очень зол. Они ездили на ту сторону на пароме, допрашивали вдову. Это было нелегко. – Младший офицер немного помолчал. – Но случилось ещё кое-что. Я подумал, хорошо бы тебе знать об этом заранее, чтобы ты мог подготовиться. Звонил епископ. Оказывается, в церкви хранилась очень дорогая икона. Зануда священник отказывался перевозить её в Киркенес. Говорил, она принадлежит саамам. Верил, значит, всякой ерунде. Так вот, икона-то пропала. И немцы теперь про это прознали. Нас завалили телеграммами, приказами и контрприказами. А шеф, ясное дело, не хочет быть крайним.

Ленсман вздохнул и поблагодарил киркенесского коллегу за предупреждение.

– А машина священника? Её разыскивают? – успел он спросить, пока офицер не повесил трубку.

– Ах да, машина. Чуть не забыл со всеми этими делами. Нашли её возле немецкого лагеря. Не у того, который в Сванвике. У другого, дальше на юг. Её отогнали к реке, на самый склон. Вроде как спрятали в кустах. А внутри был труп. Парень себе башку разнёс. Наверно, это убийца и есть. И больше ничего. По крайней мере, немцы, которые его нашли, так говорят.

Глава 6. Письмо из Иёвика

Самолёту с Большой земли с погодой повезло. Он сделал круг над старым шахтёрским посёлком Лонгиер на семьдесят восьмом градусе северной широты и стал снижаться. Роузы наконец закончили ругаться.

– Господи, какая красота, ты только посмотри! – Себастьян Роуз прилип к окошку. Под ними высились горы и сверкали на полуночном солнце ледники. Эмма достала фотоаппарат. Она, конечно, знала, что снимки выйдут нечёткими, но не могла не щёлкнуть.

– Как ты думаешь, какая из гор Опера?[6 - Гора названа так из-за своей необычной формы: амфитеатр с горой Тенор посередине.] – спросила вдруг Эмма. Самолёт начал посадку и стремительно пошёл вниз. Эмме пришло на память трагическое крушение российского реактивного самолёта Ту-154, случившееся на Шпицбергене в прошлом году. Перед самой посадкой самолёт сошёл с курса и влетел прямо в гору. На борту был сто сорок один человек. Не выжил никто.

Себастьян Роуз бросил на жену быстрый взгляд. В последние недели она стала непривычно нервной, легкоранимой. Плакала, когда думала, что он не видит, о чём-то надолго задумывалась и не говорила о чём. Обычно такая разумная и отнюдь не сентиментальная. И, может, как раз потому, что они никогда не ссорились, случившаяся размолвка стала потрясением для обоих. Но теперь всё позади – думал Себастьян. Кажется, поездка на Шпицберген подняла ей настроение, она радовалась, что встретит друзей отца.

Когда их автобус остановился у отеля «Северный полюс», было уже поздно, но Эмма ложиться спать не захотела. Она села на край широкой двуспальной кровати и сверкнула на него глазами.

– Другие тоже не спят. Ты разве не слышишь?

Солнечный свет заливал каждый уголок номера. Ветер раскачивал незакрытую створку окна, звякала оконная задвижка. Себастьян вздохнул и задёрнул шторы.

– Эмма, это отель. Ну конечно, кто-то устраивает у себя в номере шумную вечеринку и изо всех сил мешает соседям. А нам с тобой лучше лечь. Семинар начинается рано утром, в девять. Осталось всего несколько часов.

– Встреча. – Эмма говорила рассеянно. – Никакой это не семинар. Мы будем вспоминать мёртвых. Те, кому есть о чём сожалеть, смогут сказать об этом вслух и, возможно, получить прощение.

Она так и осталась сидеть. Не поменяла позы, пока он был в ванной. Наконец произнесла:

– Пожалуй, я пойду прогуляюсь.

– Нет, никуда ты не пойдёшь. Ты не будешь одна ходить по Лонгиеру среди ночи. – Страх за неё накатил так внезапно, что он не смог сдержаться. И тут же получил обидную отповедь:

– Не разговаривай со мной таким тоном. Ты врал мне о моём отце. И я должна после этого тебе доверять и тебя слушаться? Ты этого добиваешься, да? Решать всё за всех?

– Эмма, я тебе не врал. Ни разу.

– Да уж. – Лицо её стало пунцовым. – Не врал, пусть так. Но ты далеко не всё рассказал мне о том месте, в которое тебя отправили зимой сорок первого. Ты и сейчас молчишь о том, что скрывал от меня все эти годы. Прикидываешься, что рассказывать больше не о чем. А как это назвать, если не ложью?

– Эмма… – Себастьян не находил слов. Она права. Он о многом ей не рассказал. Острое чувство вины заставило его замолчать. А хуже всего то, что кое-кто из ветеранов знает то же, что и он. От этой мысли его жёг стыд. Тот ветеран там тоже был. И это благодаря ему отца Эммы тогда, больше полувека назад, уволили из лагеря, в котором восьмилетний Себастьян Роуз провёл ужаснейшие месяцы своей жизни.

– Как по-вашему, что самое главное? – спрашивал Тур Олуфсен, бывший шахтёр из Лонгиера. Он подался вперёд в своём кресле, которое успел отхватить, придя в номер одним из первых. Комната была битком набита ветеранами: пришли все. Обнаружился даже один немец. Они смеялись, выпивали, травили анекдоты и вспоминали позабытые случаи. В конце концов разразился спор о цели и назначении этой встречи. Председатель Союза ветеранов, Якоб Кремер, всё больше отмалчивался. У него были грустные новости для членов общества, но с ними можно было подождать до торжественной встречи в Ню-Олесунне.

Однако Олуфсен был настроен по-другому, считая, что всё достаточно серьёзно. Пора – решил он. Время шло к трём утра. Солнце сделало по небу полный круг, яркий свет вернулся на восточную сторону отеля и теперь бил в приоткрытое окно, выпускавшее наружу табачный дым.

Олуфсен продолжал:

– Мы собрались, чтобы проститься с пережитым когда-то здесь, на Шпицбергене? Или чтобы рассказать о том, что столько лет прятали в своих черепушках? Спрашиваю, потому что не хочу никому мешать. Меня-то оба варианта устроят. Мне всё равно.

– Если не расскажем, эти занозы так на свет и не выйдут. – Харальд Ольдерволл говорил так тихо, что не все его расслышали. Он сидел в глубине комнаты на перевёрнутой корзине для мусора, возле лакированного комода с баром и телевизором.

– Про что смолчим, то с нами в могилу уйдёт. Не то чтобы за мной что-то серьёзное было. А всё ж таки кое о чём и я думал, да.

Советника по культуре при губернаторе с ними не было. Историк из Тромсё давно ушёл спать. Ветераны переглянулись. Они были одни. То, что сейчас прозвучит, останется между ними.