Рассказы о привидениях

Vivamne invidendus? Vives.

Moriarne in lecto meo? Ita.

(Ответы от 12 декабря 1694 года.

Спрошено: Найду ли я его? Ответ: Найдешь.

Сделаюсь ли я богачом? Сделаешься.

Станут ли мне завидовать? Станут.

Умру ли я в своей постели? Умрешь.)

«Записки кладоискателя, типичный образчик. Напомнило младшего каноника Куотермейна из „Старого собора Святого Павла“», – прокомментировал про себя Деннистон и перевернул страницу.

То, что он увидел далее, как неоднократно говорил мне Деннистон, поразило его так, как не могли бы поразить ни одна другая картина или рисунок. И хотя указанное изображение более не существует, осталась его фотография (она у меня), которая полностью подтверждает эти слова. Оно было выполнено сепией, относилось к концу семнадцатого века и представляло, как казалось на первый взгляд, библейскую сцену: архитектура (на картине был запечатлен интерьер) и фигуры были выполнены в полуклассической манере, какую художники два века назад считали уместной при иллюстрировании Библии. Справа сидел на троне царь; возвышение в двенадцать ступенек, балдахин сверху, львы по сторонам – все свидетельствовало о том, что это царь Соломон. Он клонился вперед в повелительной позе и простирал скипетр: на лице отражались ужас и отвращение, но проглядывали также сила, мощь и властная уверенность. Однако самое поразительное заключалось в левой части картины. Именно она приковывала к себе основное внимание. На мощеном полу перед троном четверо солдат окружали согнутую фигуру, которую я скоро опишу. Пятый солдат лежал на плитах со свернутой шеей, глаза его вылезали из орбит. Четверо остальных глядели на царя. На их лицах была написана паника; похоже, от бегства их удерживало только безоговорочное доверие к повелителю. Причиной переполоха служило, очевидно, скорчившееся существо в середине круга. Я совершенно бессилен описать словами, какое впечатление оно производит на зрителя. Помню, однажды я показал эту фотографию одному преподавателю морфологии – человеку, я бы сказал, до ненормальности здравомыслящему и напрочь лишенному воображения. Он настоял на том, чтобы провести остаток этого вечера не в одиночестве, и, как я узнал от него впоследствии, еще много-много ночей боялся тушить свет перед отходом ко сну. Однако я могу по крайней мере обозначить главные черты этого персонажа. Первое, что видишь, – это путаница жестких черных волос; далее проступает тело – пугающе тощее, похожее на скелет, но в узлах мышц. Тускло-бледные руки, тоже поросшие длинным грубым волосом, заканчиваются чудовищными когтями. Горящие желтым огнем глаза с густо-черными зрачками глядят на сидящего на троне царя со звериной ненавистью. Представьте себе южноамериканского паука-птицееда, принявшего человеческий облик и наделенного едва ли не человеческим умом, – и вы получите отдаленное представление о том, какой ужас внушало это мерзкое создание. Все, кому я показывал картину, говорили в один голос: «Это написано с натуры».

Едва оправившись от приступа страха, Деннистон украдкой взглянул на хозяина дома. Причетник прикрывал глаза руками: его дочь, глядя на распятие на стене, лихорадочно читала молитвы.

Наконец прозвучал вопрос:

– Эта книга продается?

Вслед за прежними эмоциями – замешательством и затем решимостью – прозвучал благоприятный ответ:

– Если угодно месье.

– Сколько вы за нее возьмете?

– Двести пятьдесят франков.

Деннистон растерялся. Даже у коллекционеров временами просыпается совесть, а совесть Деннистона была чувствительней, чем коллекционерская.

– Дружище! – вновь и вновь повторял он. – Ваша книга стоит больше чем двести пятьдесят франков. Уверяю вас, гораздо больше!

Но ответ оставался прежним:

– Я возьму двести пятьдесят франков, и ни франком больше.

Отказаться от такой удачи было бы немыслимо Деньги были уплачены, расписка выдана, сделка обмыта стаканчиком вина, и причетник превратился в другого человека. Он выпрямил спину, перестал беспокойно оглядываться, он даже засмеялся – или сделал попытку. Деннистон приготовился уйти.

– Не позволит ли мне месье проводить его до гостиницы? – спросил причетник.

– Нет, спасибо. Это всего в сотне ярдов. Дорога мне хорошо известна, к тому же светит луна.

Причетник повторил свое предложение, наверное, трижды или четырежды – и неизменно получал отказ.

– Тогда пусть месье меня позовет, если… если понадобится. Лучше держаться середины дороги, обочины такие ухабистые.

– Конечно-конечно, – кивнул Деннистон, изнывая от нетерпеливого желания в одиночестве изучить свою драгоценную добычу. С книгой под мышкой он вышел в коридор.

Здесь он наткнулся на дочь причетника, которая, решил он, замыслила свой небольшой бизнес: подобно Гиезию, «добрать» с иностранца то, что недобрал ее отец.

– Серебряное распятие на цепочке – повесить на шею. Месье ведь не откажется его принять?

По правде, Деннистон не видел особой нужды в этих предметах. И сколько мадемуазель за них хочет?

– Нисколько… совсем нисколько. Месье очень обяжет меня, если возьмет.

Сказано это было настолько искренне, что Деннистон рассыпался в благодарностях и подставил шею. В самом деле, можно было подумать, что он оказал отцу и дочери милость, за которую они не знали, как отплатить. Стоя в дверях, они провожали его взглядом, пока он не махнул им на прощание рукой со ступеней «Шапо Руж».

После ужина Деннистон уединился в спальне со своим приобретением. Когда он рассказал хозяйке, что заходил к причетнику и купил у него старую книгу, она начала проявлять к нему особый интерес. Также ему почудилось, будто он слышит мимолетный разговор хозяйки и этого самого причетника, состоявшийся в коридоре у salle ? manger[4 - Столовой (фр.).] и завершившийся фразой: «Пусть в доме ночуют Пьер с Бертраном».

Все это время в нем нарастало какое-то беспокойство – вероятно, нервная реакция после восторгов от находки. Оно свелось к стойкому ощущению, что позади него кто-то есть и лучше будет прислониться спиной к стене. Всеми этими мелочами, однако, можно было пренебречь, памятуя о ценности собрания, которое он приобрел. И вот, как уже сказано, Деннистон уединился в спальне с коллекцией каноника Альберика, в которой обнаруживал все новые и новые жемчужины.

– Благословенный каноник Альберик! – произнес Деннистон, усвоивший привычку разговаривать с самим собою вслух. – Знать бы, где он нынче? Бог мой! Ну и смех у хозяйки – можно подумать, в доме кто-то умер. Еще полтрубки, говоришь? Думаю, ты прав. Интересно, что за распятие навязала мне та девушка? Полагаю, прошлое столетие. Да, скорее всего. Тяжелое слишком – давит шею. Похоже, ее отец носил его не один год. Нужно будет его почистить, прежде чем спрячу.

Сняв распятие и положив на стол, он заметил, что на красной скатерти у его левого локтя что-то лежит. В голове у Деннистона стремительно промелькнуло несколько предположений:

«Перочистка? Нет, их нет в доме. Крыса? Нет, слишком черное. Большой паук? Боже упаси – нет. О господи! Да это рука, такая же, как на картинке!»

Осознание заняло миг-другой. Бледная тусклая кожа, а под ней ничего, кроме костей и поражающих своей мощью жил; жесткий черный волос, какого не бывает на человеческих руках; на пальцах – острые загнутые когти, грубые и корявые.

Охваченный смертельным, неисповедимым ужасом, Деннистон вскочил на ноги. Фантом, опиравшийся левой рукой о стол, стоял позади, его согнутая правая рука нависала над головой ученого. Он был закутан в какое-то изодранное одеяние; грубый волосяной покров живо напоминал изображение на картине. Нижняя челюсть укороченная, я бы сказал, ужатая, как у зверя; за черными губами видны зубы; носа нет; глаза огненно-желтые, зрачок на их фоне совсем смоляной; сверкавшая в них кровожадная ярость пугала в этом видении больше всего. Притом в них проглядывал и некоторый ум – выше звериного, но ниже человеческого.

Жуткое зрелище вытеснило из чувств Деннистона все, кроме необузданного страха, из разума – все, кроме безграничного отвращения. Что он сделал? И что он мог сделать? Он до сих пор не помнит, какие произнес слова, знает только, что заговорил, что наугад схватил со стола серебряное распятие, что, заметив, как демон к нему тянется, взвыл, точно раненое животное.

Двое коротконогих слуг-крепышей, Пьер и Бертран, в тот же миг ворвавшиеся в комнату, ничего не видели, но ощутили, как кто-то растолкал их в разные стороны, устремившись к порогу. Деннистона они нашли в глубоком обмороке. Они просидели с ним всю ночь, а к девяти утра в Сен-Бертран прибыли двое друзей Деннистона. К тому времени он почти пришел в себя, хотя все еще немного дергался, и поведал историю, которой они поверили лишь после того, как рассмотрели изображение и поговорили с причетником.

Тот под каким-то предлогом явился в гостиницу едва ли не на рассвете и с глубоким интересом выслушал рассказ хозяйки. Услышанное, похоже, его не удивило.

– Это он… он самый. Я и сам его видел, – только и произнес старик и на все вопросы отвечал единственной фразой: – Deux fois je l’ai vu; mille fois je l’ai senti[5 - Два раза я его видел, а ощущал тысячу раз (фр.).]. – О происхождении книги, как и о подробностях своих приключений, он поведать не захотел. – Скоро я засну, и сон мой будет сладок. Зачем вы меня тревожите? – повторял он[6 - Он умер этим летом; дочь вышла замуж и обосновалась в Сен-Папуле. Она никогда не знала в подробностях об «одержимости» отца.].

Что пережил он и что пережил каноник Альберик де Молеон, навсегда останется для нас тайной. Но некоторый свет на эту историю прольют, надо полагать, несколько строчек, начертанных на обороте рисунка:

Contradictio Salomonis cum demonio nocturno

Albericus de Mauleone delineavit.

V. Deus in adiutorium. Ps. Qui habitat.

Sancte Bertrande, demoniorum effugator, intercede pro me miserrimo.

Primum uidi nocte 12

Dec. 1694: uidebo moxultimum. Peccaui et passus sum, plura adhucpassurus. Dec. 29, 1701[7 - Т. е. Спор Соломона с демоном ночи. Зарисовано Альбериком де Молеоном. Ектенья. Боже мой! поспеши на помощь мне. Псалом Живущий (91).Святой Бертран, кто обращает в бегство дьявола, молись за меня, несчастного. Впервые я видел это ночью 12 декабря 1694 года; скоро увижу в последний раз. Я грешил и страдал и должен страдать еще. 29 декабря 1701 года.Дату смерти каноника я нахожу в «Gallia Christiana»: 31 декабря 1701 года, «в постели, от внезапного припадка». Саммартани в своем великом труде редко сообщает такие подробности.].

Мне до сих пор неизвестна точка зрения самого Деннистона на изложенные события. Однажды он процитировал мне текст из Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова: «Есть ветры, которые созданы для отмщения и в ярости своей усиливают удары свои». В другой раз он сказал: «Исайя был очень мудр; не ему ли принадлежат слова о чудищах ночных, живущих на руинах Вавилона? В наши дни мы склонны об этом забывать».