Комната с призраками

«Замечательный образчик плана с кладом сильно напоминает тот, что приводит мистер старший каноник Квотермен в „Старинном соборе Cвятого Павла“», – заметил Деннистоун и перевернул листок.

То, что он увидел, сильно поразило его, и, как часто говаривал он мне, гораздо сильнее, чем он мог себе вообразить. И хотя рисунок, который он увидел, больше не существует, в наличии имеется фотография (она у меня), которая полностью подтверждает его заявление. Данный рисунок был выполнен сепией и принадлежал к концу семнадцатого века. С первого взгляда представлялось, что на нем изображена библейская сцена, так как архитектура (рисунок представлял собой какой-то интерьер) и фигуры носили тот полуградиционный отпечаток, который был свойствен художникам двухсотлетней давности, иллюстрировавшим Библию. Справа властитель на троне, от которого спускались вниз двенадцать ступеней, над властителем балдахин, по обеим сторонам трона львы – очевидно, это был царь Соломон. Он наклонился вперед, повелительно вытянув скипетр; лицо его выражало ужас и отвращение, тем не менее оно оставалось властным и уверенным. Однако левая часть рисунка была на редкость необычной. Именно она представляла собой главный интерес. На мозаичном полу перед троном стояла группка из четырех воинов, окружавшая скорченную фигуру, описание которой будет дано чуть позже. Пятый воин лежал на полу мертвый, со свернутой шеей и вылезшими из орбит глазами. Четверо стражников глядели на царя. Их лица выражали еще больший ужас; создавалось впечатление, что лишь безоговорочная вера в своего повелителя удерживает их от бегства. Ужас их был вызван тем самым скорчившимся существом, что находилось между ними. У меня совершенно нет слов, чтобы выразить впечатление, какое вызывала эта фигура у любого, кто глядел на рисунок. Помнится, однажды я показал фотографию рисунка некоему преподавателю морфологии – человеку сверхразумному, так бы я сказал, и напрочь лишенному воображения.

Оставшуюся часть вечера он наотрез отказывался оставаться один, а позже рассказал мне, что потом он несколько ночей подряд не выключал свет, когда ложился спать. Тем не менее я попробую описать эту фигуру хотя бы в общих чертах. Поначалу вашим глазам предстает нечто грубое, заросшее спутанными черными волосами; вглядевшись, вы видите, что волосы покрывают кошмарно тощее тело – чуть ли не скелет, – но с выпирающими, походящими на проволоку мускулами. Желтовато-бледные руки с отвратительными длинными ногтями, как и тело, покрыты длинной грубой шерстью. Огненно-желтые глаза с необыкновенно черными зрачками устремлены на царя с выражением дикой ненависти. Представьте себе одного из пожирающих птиц пауков Южной Америки, перевоплотившегося в человека, который лишь приближается к разумному существу, и вы получите лишь слабое представление о том ужасе, который вызывает это страшное изображение. Кому бы я не показывал рисунок, все говорили одно и то же: «Это взято из жизни».

Как только Деннистоун опомнился от потрясения и непреодолимого страха, он украдкой бросил взгляд на хозяев. Ризничий закрыл глаза руками; дочь его не сводила глаз с креста на стене и лихорадочно перебирала четки. Наконец раздался вопрос:

– Эта книга продается?

После некоторого колебания, а затем появления признаков решимости – как то было и прежде – последовал вежливый ответ:

– Если мсье угодно.

– И сколько вы за нее просите?

– Двести пятьдесят франков.

Подобный ответ сбивал с толку. Даже у коллекционеров порой бывает совесть, а Деннистоун был гораздо порядочнее коллекционеров.

– Послушайте! – повторял он снова и снова. – Ваша книга стоит гораздо больше, чем двести пятьдесят франков, уверяю вас… гораздо больше.

Но ответ не менялся:

– Двести пятьдесят франков, и все.

Отказаться от такой удачи было невозможно. Деньги были, заплачены, расписка получена, бокал вина за совершение сделки выпит, и прямо на глазах ризничий превратился в другого человека. Он выпрямился и перестал оглядываться с подозрительным видом, он даже заулыбался – вернее, попытался улыбаться. Деннистоун встал.

– Окажите мне честь разрешить проводить мсье до гостиницы, – предложил ризничий.

– Нет, нет, благодарю! Тут и ста ярдов нет. Я прекрасно знаю дорогу, да и луна светит.

Трижды, четырежды прозвучала настойчивая просьба, столько же раз прозвучал и отказ.

– В таком случае мсье вызовет меня, если… если потребуется. Держитесь середины дороги, а то по краям она такая неровная.

– Конечно, конечно, – ответил Деннистоун, которому не терпелось поскорее изучить приобретенное сокровище. И он вышел в коридор с книгой под мышкой.

Там его ожидала хозяйская дочь – по-видимому, для того, чтобы, подобно Гиезию[5 - Подразумевается рассказ об обманщике Гиезии из Четвертой Книги Царств. – Примеч. редактора.], «попросить кое-что» у чужеземца, что постеснялся потребовать отец.

– Серебряный крест на цепочке; может быть, мсье будет любезен принять его?

По чести говоря, Деннистоун не нуждался в такого рода предметах.

– Что мадмуазель за него хочет?

– Ничего… совсем ничего. Примите в подарок, мсье.

Голос ее звучал искренне, поэтому Деннистоуну пришлось произнести тысячу благодарностей и позволить повесить себе на шею крестик. Создавалось впечатление, что он оказал такую огромную услугу и отцу, и дочери, что они не знали, как и отблагодарить за нее. Когда он двинулся в путь, они стояли около двери и глядели ему вслед и все так же продолжали глядеть, когда он, дойдя до ступеней «Красной Шапочки», помахал им в последний раз.

После ужина Деннистоун заперся в спальне наедине со своим приобретением. После того как он рассказал хозяйке, что был в гостях у ризничего и купил у него старую книгу, она стала проявлять к нему особый интерес. Ему также показалось, что он слышал торопливый разговор между ней и ризничим в коридоре перед salle a manger[6 - Столовой (фр.).]; беседа закончилась словами, что «Пьер и Бертран будут ночевать в доме».

По мере того как текло время, его охватывало чувство неловкости – вероятно, перенервничал от радости. Что бы там ни было, но ему чудилось, что кто-то стоит у него позади и что ему было бы спокойнее находиться к стене спиной. Эта покупка, конечно, пробила брешь в его наличности, но какое это имело значение в сравнении с ее ценностью? Итак, как я уже говорил, он сидел один у себя в спальне, разглядывая сокровища каноника Альберика, и каждая минута, проведенная таким образом, становилась все более и более чудесной.

– Благословен будь, каноник Альберик! – воскликнул Деннистоун который обладал привычкой разговаривать сам с собой. – Интересно, где он теперь? О господи! Как бы мне хотелось, чтобы хозяйка научилась улыбаться более весело, а то создается впечатление, что в доме находится мертвец. Интересно, к какому времени относится крестик, что столь настоятельно вручила мне девушка? Скорее всего, к девятнадцатому веку. Да, так. Не очень приятно носить его на шее – слишком уж он тяжел. Похоже, что его много лет носил ее отец. Надо бы его почистить, прежде чем убрать.

Только он снял крестик и положил его на стол, как внимание его привлек какой-то предмет, лежащий на красной скатерти близ левого локтя.

В голове у него с непостижимой скоростью пронеслось несколько предположений, что бы это могло быть.

– Перочистка? Нет, в доме таковых не имеется. Крыса? Нет, слишком черное. Большущий паук? Сильно надеюсь, что ошибся… нет. Боже мой! Рука, как на рисунке!

И он тут же схватил ее. Бледная, желтоватая кожа, покрывавшая кости и на редкость крепкие сухожилия; грубые черные волосы, гораздо длиннее, чем они бывают у человека; ногти, растущие прямо от кончиков пальцев, – скрюченные, острые, серые, ороговевшие и потрескавшиеся.

Он выпрыгнул из кресла. И от необъяснимого смертельного ужаса у него сжалось сердце. За креслом стали возникать очертания того, чья левая рука покоилась на столе. Правая же рука, скрючившись, была поднята над головой. На руке болтались черные лохмотья, а саму ее покрывали жесткие волосы, точно такие, как на рисунке. Узкая нижняя челюсть животного; черные губы не прикрывали зубов; нос отсутствовал; на фоне огненно-желтых глаз зрачки казались необыкновенно черными. Но самым страшным в видении, представшем Деннистоуну, были торжествующая ненависть и жажда убийства. В этих глазах даже разум светился – разум уже не животного, но еще и не человека.

Этот кошмар возбудил в Деннистоуне чувство невероятного страха и безумного отвращения.

Что было делать? Что?

Он не помнит точно, что сказал, только помнит, что начал говорить и вцепился в серебряный крестик, а демон двинулся к нему, тогда он стал кричать… кричать звериным голосом, словно от несусветной боли.

Гостиничная прислуга – два крепыша-коротыша, Пьер и Бертран – ворвались в комнату. Они ничего не увидели, только ощутили, как нечто, пробегая между ними, оттолкнуло их в стороны.

Деннистоуна они обнаружили лежащим в обмороке. Они всю ночь просидели вместе с ним, а в девять часов утра в Сент-Бертран приехали его друзья. Сам он, будучи все еще в сильном потрясении, уже почти пришел в себя. Рассказу его они поверили, особенно после того, как увидели рисунок и поговорили с ризничим.

Человечек, якобы по делу, явился в гостиницу на рассвете и выслушал рассказ хозяйки обо всем происшедшем с глубочайшим интересом. Удивления он не выказал.

– Это он… это он! Я и сам его видел, – было единственное, что он сказал; а все расспросы были удостоены фразой: «Deux fois je l’ai vu; mille fois je l’ai senti»[7 - Дважды я видел его воочию, тысячу раз лишь ощущал его присутствие (фр.).].

Он отказался объяснять происхождение книги и рассказывать о том, что испытал сам.

– Я скоро засну вечным сном[8 - Тем же летом он умер; дочь его вышла замуж и поселилась в Сент-Папуле. Ей никогда не были известны обстоятельства «одержимости» ее отца. – Примеч. авт.], и меня ожидает сладчайший покой. Зачем вы тревожите меня? – возвестил он.

Мы так никогда и не узнали, что именно доставляло ему или канонику Альберику де Молеону такие муки. На обороте устрашающего рисунка было написано несколько строчек, которые, возможно, прольют свет на случившееся:

Contradictio Salomonis cum demonio nocturno.

Albericus de Mauleone delineavit.

V. Deus in adiutorium. Ps. Qui habitat.

Sancte Bertrande, demoniorum effugator, intercede pro me miserrimo.

Primum undi nocte 12mi Dec. 1694: uidebo mox ultimum.

Peccaui et passus sum, plura adhuc passurus. Dec. 29, 1701.[9 - Спор Соломона с демоном ночи. Рисунок Альберика де Молеона. Антифон. О Господи, пошли мне свою помощь. Псалм. Кто бы не помянул Св. Бертрана, который обратил демона в бегство, молись за меня, несчастнейшего из смертных. Впервые я узрел его ночью 12 декабря 1694 г. – скоро я в последний раз встречусь с ним. Я и грешил и страдал, и меня ожидают еще большие страдания. 29 декабря 1701 г. (лат.). – Примеч. авт.]

Я так до конца и не понял, каково мнение Деннистоуна по поводу тех событий, которые я описал. Как-то раз он привел мне цитату из Экклезиаста: «И есть духи, что сотворены ради отмщенья, и в ярости своей наносят удары тяжкие».