Стенающий колодец

Сильное изумление охватило его при виде окружавшей весь лабиринт высокой стены и железных ворот, навешенных на арочном входе, но потом он вспомнил, как мисс Купер рассказывала, что его дядя никого не пускал в эту часть парка. Он уже стоял у ворот, а Купера все не было.

Несколько минут он уделил чтению надписи, вырезанной над входом «Secretum meum mibi et domus meae»[3 - Место моего упокоения и мой лабиринт (лат.).], и попытке разгадать ее смысл. Затем его охватило нетерпение, и он впал в раздумья: а не перелезть ли через стену? Этого явно не стоило делать – другое дело, если бы на нем был старый костюм. А может подергать замок – он такой старый? Нет, не получается… тут замок душераздирающе скрипнул – что-то сломалось – и упал к его ногам. Хамфриз толкнул ворота, продрался через крапиву и оказался внутри лабиринта.

Лабиринт представлял собой дорожки, закрученные в виде спирали, по краям которых высились тисы, но все пространство совершенно заросло кустарником необъятной ширины и высоты. И тропинки стали почти непроходимыми. Лишь ценой получения царапин и ожогов от крапивы совершенно мокрому Хамфризу удалось продраться сквозь заросли – во всяком случае, обратно найти дорогу будет легко: он уже проломал себе путь. Насколько он помнил, в лабиринте ему еще не доводилось бывать, и, по-видимому, ничего от этого он не потерял. Сырость, мрак, запах поверженной пуцинеллы и крапивы чувства бодрости не вызывали. И все же не такой уж и сложный этот лабиринт.

Он был почти (кстати, пришел ли наконец Купер? Нет!) в середине лабиринта, причем дошел туда, совершенно не думая, куда он идет. Ага! вот и центр – как же легко оказалось до него добраться. И тут его ожидала награда.

Сначала конструкцию, представшую его глазам, он принял за солнечные часы, но, когда раздвинул ветки ежевики и стебли вьюнка, выяснилось, что конструкция не такая уж и обычная. Перед ним была каменная колона в четыре фута высотой, верхушку которой венчал металлический шар, медный, судя по зеленой патине, и покрытый резьбой, причем очень красивой – там были изображены фигуры вперемежку с буквами. Вот, что увидел Хамфриз, и, кинув беглый взгляд на фигуры, он пришел к заключению, что перед ним один из так называемых таинственных предметов, кои называют небесными сферами и по которым пока еще никто не получил информацию о том, что же творится там, на небесах. Однако было уже темно – во всяком случае, в лабиринте, – поэтому тщательно изучить сию редкость он был не в состоянии, к тому же он услышал голос Купера и топот, будто сквозь джунгли продирался слон. Хамфриз крикнул ему, чтобы он шел по его следам, и вскоре в центральном круге возник запыхавшийся Купер. Извинения за долгое отсутствие потекли рекой – он никак не мог найти нужный ключ.

– Но подумать только! – воскликнул он. – Вы проникли в самую сердцевину тайны, без помощи извне и не имея опыта, как говорится. Вот что! Сюда, наверное, вот уже тридцать или сорок лет не ступала нога человека. Я-то точно здесь не бывал. Так, так! Что там говорится в старой пословице о глупости и самонадеянности пускаться в рискованные предприятия? Так оно и есть, что данный случай только подтверждает.

Несмотря на столь краткое знакомство с Купером, Хамфриз не сомневался, что данный намек ничего язвительного в себе не содержит, поэтому воздержался от колкого замечания и только предложил вернуться домой к чаю и отпустить Купера. Таким образом, они покинули лабиринт, причем почти с той же легкостью, с какой туда и проникли.

– Вы не знаете, – спросил Хамфриз по дороге к дому, – почему дядя держал это место закрытым?

Купер замер, и Хамфриз почувствовал, что он находится на краю важного открытия.

– Я лишь обману вас, мистер Хамфриз, в чрезвычайно важном вопросе, если заявлю, что обладаю какой-либо информацией по этому поводу. Когда я впервые приступил к своим обязанностям, примерно восемнадцать лет тому назад, этот лабиринт был точно таким же, каким вы его и видите, и лишь единственный раз о нем заходила речь, насколько мне известно, это тогда, о чем упоминала моя девочка. Леди Уордроп – ничего не могу сказать о ней плохого – написала письмо с просьбой допустить ее в лабиринт. Ваш дядя показал мне ее письмо… очень вежливое письмо… да и чего можно и ожидать от аристократов.

«Купер, – сказал он, – ответь, пожалуйста, от моего имени».

«Разумеется, мистер Уилсон, – ответил я, так как иногда исполнял обязанности его секретаря, – а какой ответ я должен отправить обратно?»

«Поблагодарите леди Уордроп за письмо, – сказал он, – и сообщите, что, как только это место будет приведено в порядок, я при первой же возможности буду счастлив показать ей его, но, так как он много лет был закрыт, я буду крайне ей благодарен, если она не станет настаивать».

Это были последние слова, мистер Хамфриз, вашего доброго дяди по этому вопросу. И думаю, мне нечего больше добавить. Только, – прибавил Купер, минуту помолчав, – вот что: насколько я могу судить, он не любил вспоминать (люди часто так поступают по той или иной причине) своего дедушку, того, что заложил этот лабиринт. Человек странных принципов, мистер Хамфриз, и большой путешественник. В следующую субботу у вас будет возможность поглядеть на его мемориальную доску в нашей приходской церквушке; ее установили через много лет после его смерти.

– Как так! Я-то предполагал, что человек с такой склонностью к архитектуре воздвигнет для себя мавзолей.

– Ну, ничего такого я не заметил; и вообще-то, если поразмыслить, я не уверен, что место его упокоения находится в пределах наших местных границ; чтобы он покоился на кладбище – это не тот случай. Как странно, что я прежде не информировал вас об этом! И все же мы ведь не можем сказать, не правда ли, мистер Хамфриз, что это вопрос ключевой важности: где ютится бедный бренный мир?

И тут они вошли в дом, и рассуждения Купера были прерваны.

Чай подали в библиотеку, и Купер пустился в соответствующие объяснения:

– Прекрасная коллекция книг! Одна из лучших в этой части страны, как я узнал от знатоков, и гравюры восхитительные, особенно некоторые из них. Я помню, как ваш дядя показывал мне одну с видом зарубежных городов, поглощающее это занятие – рассматривать первоклассные гравюры. А еще одна картина выполнена ручным способом – чернила прямо как свежие, – а он сказал, что ее сделал какой-то старый монах сотни лет назад. И к литературе я тоже отношусь с большим интересом. Что может сравниться с проведением часа за чтением прекрасной книги после тяжелого трудового дня – не то что расходовать целый вечер в гостях у друга… кстати. Меня ждут неприятности с женой, если я не отправлюсь немедленно домой и не приготовлюсь потратить впустую очередной вечер! Мне пора, мистер Хамфриз.

– Кстати, есть и у меня, – заметил Хамфриз, – если я собираюсь завтра показывать мисс Купер лабиринт, его надо бы почистить. Вы не могли бы передать мое распоряжение кому следует?

– Ну, конечно. Парочка рабочих с косами вполне могут проложить тропу завтра утром. Я передам ваше распоряжение, и тогда, мистер Хамфриз, вам, вероятно, не придется вставать утром самому и руководить этими рабочими. Попрошу их пометить дорогу палочками или бечевкой.

– Отличная мысль! Да, так и сделайте. И передайте миссис и мисс Купер, что я жду их в полдень, а вы приходите где-нибудь в половине одиннадцатого.

– С удовольствием. И они, и я, мистер Хамфриз. Спокойной ночи!

Обед был подан Хамфризу в восемь. И так как это был его первый вечер в поместье и Калтон явно тяготел побеседовать с ним, Хамфриз до обеда постарался дочитать роман, который взял с собой в поезд.

Таким образом, ему пришлось выслушивать и комментировать размышления Калтона о соседях и сезоне. Последний, как выяснилось, вполне соответствовал его воспоминаниям, а первые со времени калтоновского детства (которое он провел здесь) сильно изменились – правда, не все в худшую сторону. Деревенский магазинчик, например, с 1870 года стал гораздо лучше. Теперь появилась возможность приобрести там много нужных вещей, и это – большое удобство. Ведь как сейчас: предположим, кому-то что-то внезапно понадобилось (а бывает и такое), и он (Калтон) может спокойно туда пойти (если магазин еще открыт) и взять, и у священника не надо одалживать. А прежде так делать было совершенно бесполезно касательно всего, за исключением свечей, мыла, патоки да дешевой детской книжки с картинками, к тому же в девяти случаях из десяти из всего, что нам нужно, выдавали лишь бутылку виски; по крайней мере, тут Хамфриз подумал, что в будущем придется запасаться на вечер книгой.

Библиотека вполне годилась для проведения послеобеденного времени. Со свечой в руке и трубкой во рту, он некоторое время бродил по комнате, изучая названия книг. Его всегда интересовали старые библиотеки, и в данный момент у него появилась возможность тщательно изучить одну такую, так как еще раньше он узнал от Купера, что каталог на нее был составлен очень поверхностно, специально для утверждения завещания. Как приятно будет зимой заниматься составлением catalogue raisonne[4 - Систематического каталога (фр.).]. Если верить Куперу, в этой библиотеке могут оказаться настоящие сокровища, даже манускрипты.

По мере того, как он продолжал осмотр, ему вдруг пришла в голову мысль (как часто и бывает с любым из нас в подобных местах), что большая часть книг совершенно не годится для чтения.

Классика, произведения Отцов Церкви, «Религиозные ритуалы» и «Харлеанский сборник» Пикара вполне удобоваримы, но кто и когда станет читать Тостатуса Абуленсиса, Пинеду или Иова? И он снял с полки небольшой томик ин-кварто, без переплета и без названия. Обнаружив, что его ожидает чашка кофе, он устроился с книгой на стуле и, наконец, раскрыл ее, так как решил, что внешние данные книги еще не свидетельствуют о том, что она неинтересная.

Пусть она выглядит невыразительно и непривлекательно, но ведь внутри могут оказаться какие-нибудь уникальные пьесы. На самом деле книга представляла собой сборник проповедей, или размышлений, или еще чего-то в этом роде – первый лист отсутствовал. Датировать ее можно было, по-видимому, концом семнадцатого века. Он стал перелистывать страницы, пока взгляд его не упал на надпись на полях «Притча о несчастном положении». Интересно, о чем может писать автор в подобном произведении?

«Я где-то слышал или читал, – так начинался абзац, – в форме притчи или истинной истории, об этом пусть читатель судит сам, о человеке, который, подобно Тезею в античном мифе, возымел отвагу, дабы ступить в лабиринт либо в путаницу, но в таковой, что не выложен по образу фигурной стрижки кустов, а по принципу широкой спирали, в коей помимо прочего прятались капканы и западни, нет, обитатели, что были подвержены злому проклятию и обыкновенно считающиеся скрываемыми, и посему узреть их ложно единственно по случаю. Должен уверить вас, что в делах, подобных оному, отговорки друзей ни к чему не приводят.

„Припомни того, – говорит брат, – как пошел он той дорогой, каковой желаешь идти ты, и никогда его более никто не видывал“.

„А тот, другой, – сказывает мать, – охваченный трусостью, он далеко не пошел и с той поры так повредился в уме, что не припоминает, чего узрел там, и спать не может каждую ночь“.

„А не слыхивал ли ты, – возопляет сосед, – каковы рожи глядят поверх палисада и между решеткой в воротах?“

Но все зря: человек движется вперед к своей цели по причине тамошних сплетен, что в самом сердце и середине лабиринта имеется сокровище, обладающее такой ценой и редкостью, что искателя его сделает богатым на всю жизнь; и добивающийся упорно сего возымеет на него право. И что затем? Quid multa[5 - Что тут много говорить (лат.).]. Искатель приключений проходит сквозь врата, а после друзья его пребывают в нем в неизвестности, только слышат посреди ночи невнятные крики и ворочаются в постелях своих, лишаемые сна, и, пребывая в страхе, обливаемые потом, и мучимые верой, что сын и брат прибавил свое имя к длинному списку тех несчастных, что уже претерпели кораблекрушение в подобном путешествии. И в последующий день с громогласными рыданиями они направляют стопы свои к священно служителю прихода, дабы приказал он звонить в колокол. Но дорога их проходит мимо врат лабиринта; они спешат пройти мимо, будучи охваченные ужасом, но тут видят они вдруг человеческое тело, кое лежит на дороге, и, подошедши к оному (с предчувствиями, кои с легкостью можно угадать), узрят они того, кого считали утерянным: и не мертвого, но с потерей сознания, смерти подобной. Тогда они, продвигавшиеся вперед подобно плакальщикам, обрадованные и возрождаемые милостью Божьей к жизни, поворачивают стопы свои обратно же. Тот, кого все считали погибшим, рассказывает им о событиях прошлой ночи.

„Ах, – сказывает он, – вы можете докончить то, что начали, по причине того, что я возвратился с сокровищем (кое он им показал, и было оно воистину редкой вещью), и возвратил я то, что лишит меня покоя ночи и радости дня“.

Тут они просят его ответить о значении сих слов его и кого встретил он, отчего у него так болит живот.

„О, – ответствует он, – того, кто в груди моей; и избегнуть этого я никак не могу“.

И никакого ведуна не надобно, дабы помочь узнать им, что отныне мучает его поминание о том, что видел он. И длительное время они не могут вырвать никаких слов из уст его, только малые урывки.

Однако настал момент, когда они, собрав все в целое, узнали вот что: поначалу, когда солнце светило, шел он весело и без трудности достиг сердца лабиринта, и добыл сокровище, и, охваченный радостью, направил стопы свои в обратный путь, но тут пала ночь, когда бродят все звери лесные, и ощутил он, что некое существо следует за ним и, как думал он, зрит на него внимательно от тропинки, что рядом проходила, и что ежели встанет он на одном месте, то и сопроводитель его встанет тоже, отчего дух его расстроился воистину; как тьма увеличилась, стало чудиться ему, что больше их, чем один, и что таких сопроводителей великое множество, так судил он по шорохам и треску, кои учиняли они в чаще, да и порой слышимым был шепот, что подразумевало между ними совещание. Но касательно того, кто были они либо каковой образ, не могли его убедить сказать слушателям своим, вопрошавшим, какие крики слыхали они в ночи (как то упомянуто выше), он такой дал ответ: близ полуночи (как он сам рассудил) услыхал он свое, выкликаемое издали, и он мог произнести клятву, что то был брат его. И тогда остановился он и возопил, и полагает он, что то было эхо шли шум от крика его, что скрыло на минуту оставшиеся звуки по причине того, что, как пала опять тишина, различил он топот (не громкий) ног, бегущих к нему, отчего объял его страх, и повергнут он был в бегство и так бежал до рассвета. Порой, когда дыхание покидало его, он бросался ничком на землю, пребываемый в надежде, что преследователи его пробегут в темноте мимо него, но в такие минуты они останавливались, и слышно ему было их пыхтение и сопение, будто то были гончие, кои потеряли след, и сие повергло его разум в такой ужас, что он вынуждал себя опять и опять бежать, будто он как-то мог сбить их со следа. И как будто одного такого испытания было мало, вынужден он был постоянно остерегаться, как бы попасть в яму или капкан, о коих он слышал, и в самом деле видел он их несколько своими глазами по сторонам и еще другие по середине дороги. И под конец (сказывал он) никогда смертный не познал столь ужасной ночи, каковую пережил он в том лабиринте, и никакое сокровище, что лежало у него, никакое богатство, попавшее оттуда, не может стать возмещением за те мучения, от коих он там пострадал.

Не стану далее записывать изложение тех злоключений, кои выпали на долю сего человека, поскольку я верю, что умствование моего читателя сумеет провести параллель, кою я желал показать. Ведь не сокровище, а только знак удовлетворения может забрать с собой человек из сего мира удовольствий. И не служит разве лабиринт образом самого мира, где и хранится сие сокровище (ежели доверять голосу разума)?»

На этой фразе Хамфриз подумал, что иметь чуточку терпения для разнообразия временами не повредит и что дальнейшее «улучшение нравов» писателем посредством своей притчи можно вполне отложить. Поэтому он поставил книгу на место, гадая при этом, натыкался ли его дядя когда-либо на этот труд и не он ли и послужил причиной того, что тот возненавидел саму мысль о лабиринте и принял решение не пускать туда никою. Вскоре он отправился спать.

Следующий день начался трудовым утром в компании с мистером Купером, который, если выражаться присушим ему вычурным языком, все дела поместья держал в своих руках. Сегодня он был веселым, мистер Купер, не забыл дать указания о расчистке лабиринта, которая в ту минуту как раз и происходила, а его девочка находилась в первых рядах ожидающих. Он также выразил надежду, что Хамфриз спал сном мгновения и что все они будут осчастливлены продолжительностью благоприятной погоды.

За завтраком он пустился в подробные объяснения картин в столовой и указал на портрет создателя храма и лабиринта. Хамфриза он очень заинтересовал.

Портрет принадлежал руке итальянского художника и был нарисован, когда старый мистер Уилсон посещал Рим, будучи молодым человеком. (И действительно, на втором плане виднелся Колизей.) Изображенный на портрете юноша с бледным худым лицом и огромными глазами в руке держал развернутый бумажный свиток, на котором можно было разглядеть план круглого здания, по всей вероятности, храма, а также части лабиринта. Хамфриз даже залез на стул, чтобы получше его разглядеть, но план был не четко выписан и для копирования не годился. Однако это навело его на мысль, что неплохо было бы самому сделать план лабиринта и повесить его в холле для будущих посетителей.

Днем он утвердился в своем решении, так как, когда прибыли миссис и мисс Купер с желанием осмотреть лабиринт, он обнаружил, что совершенно не в состоянии довести их до центра. Садовники убрали путеводные нити, которыми пользовались сами, и даже Клаттерхам, призванный на помощь, не смог им помочь.

– Суть в том, мистер Уилсон… о, простите, Хамфриз… эти лабиринты все специально построены так, чтобы заблудиться. Все же, если вы последуете за мной, я приведу вас на место. Просто оставлю тут шляпу для отправной точки.

И он заковылял вперед. Через пять минут вся компания вновь оказалась у шляпы.

– Однако странно. – И он застенчиво захихикал. – Я уверен, что оставлял ее около ежевики, а, как вы видите, никакой ежевики тут нет. Если позволите, мистер Хамфриз, ведь вас так зовут, сэр?.. Я позову кого-нибудь заметить место.

На крики явился Уилльям Крэк. К компании он пробрался с некоторым трудом. Сначала его видели или слышали на внутренней дорожке, потом почти в ту же минуту на внешней. Тем не менее ему удалось к ним присоединиться. Попытки с ним посоветоваться ни к чему не привели, посему его оставили рядом со шляпой, которую по настоянию Клаттерхама положили на землю.

Несмотря на подобную стратегию, три четверти часа были проведены в бесплодных метаниях, и Хамфриз, увидев, как устала миссис Купер, был вынужден предложить отступление, сопровождаемое бесконечными извинениями.