Невилл Чемберлен. Джентльмен с зонтиком

Остин также ничем не мог брату помочь, как помог когда-то в случае с учреждением сберегательного банка. Во-первых, вопрос был слишком масштабным. Во-вторых, отношения между братьями становились все более отстраненными; хотя оба они теперь жили в Лондоне, но виделись редко. В-третьих, и у самого Остина Чемберлена, который был министром по делам Индии, в то время существовало множество своих проблем. В апреле Невилл писал о нем сестре: «Он нечасто говорит о своей работе… <…> но вчера немного открылся. Проблемы индийских реформ теперь выходят на первый план. Факт в том, что русская революция, которая по мрачной иронии была встречена криками одобрения у наших людей, как будто это поможет выиграть войну, отразится на всех неустойчивых умах, и никто не сможет предвидеть ее результат. <…> В Индии уже взволнованы разговорами о “свободе стран”, “защите слабых от сильных” и думают, что если русские смогли свергнуть царя, индийцы могли бы “пробудиться” и сбросить “английский хомут”. <…> Кто его знает, как это все закончится». На тот момент закончилось это проектом реформ Монтегю-Челмсфорда, согласно которому Индии был бы гарантирован статус доминиона после ряда преобразований. Но Индию ждали в дальнейшем интересные годы, а Остина – отставка. Из-за расследования провала Месопотамской кампании (войны британской стороны, в основном силами индусов, с Османской империей) он как министр вынужден был взять на себя всю ответственность за эту неудачную операцию и в июле оставил Кабинет.

Невилл, как мог, поддерживал брата, хотя и иронизировал в письме сестре: «Миссис Дундас (мать Айви, жены Остина. – М. Д.) рассказала мне, что встретила трех малышей на улице, они с гордостью продемонстрировали ей три шестипенсовика, которые им дал “какой-то мужчина”. “Но за что он вам их дал?” – “За то, что мы поприветствовали его!” Миссис Дундас тут же узнала в этом мужчине Остина… <…> я, услышав об этом, придумал сюжет для карикатуры в вечернюю газету: пусть изобразят министра в отставке. В глубоком унынии он идет по одинокой дороге, руки за спиной, голова поникла, он бормочет “если бы я только служил Асквиту, он хотя бы прислал мне благодарственное письмо!”. И тут появляются трое оборванных ребятишек, они узнают его, шепчут: “Это он! Уважайте его горе!”, тихо и почтительно приветствуют они жалкую, но все же достойную фигуру сломленного человека. Человек распрямляет плечи, его прекрасные глаза наполняются слезами, он восклицает: “Слава Богу! Обо мне еще не забывают!”, бросает детям кошелек с золотом и уходит, вдохновленный новой надеждой. Эффектно, не правда ли? Энни сказала, что иногда я умею быть очень противным»[81 - 22 July 1917 to Hilda Chamberlain.].

Однако после отставки Остина точно такой же сломленной фигурой стал и младший Чемберлен. Хотя постепенно его «промышленная армия» наводняла страну и 100 тысяч рабочих все-таки поступили на заводы – этого было недостаточно. После провала его десятой схемы, представленной правительству в июле 1917 года, Невилл указывает Ллойд Джорджу на свое «невыносимое положение» и просит либо «дать ему глоток воздуха или принять его отставку»[82 - The Neville Chamberlain Diary Letters. V. 1: Making of a politician, 1915–1920. Edited by Robert C. Self. L., 2000. P. 69.]. Окленд Геддес предлагает схему, по которой трудовую повинность следует вводить не по возрасту, а по роду занятий, с чем Чемберлен скрепя сердце соглашается. Ллойд Джордж все же отказывает ему в отставке, сам уже намереваясь вводить всеобщую трудовую повинность вместе с военной. Чемберлен решительно возражает против слияния промышленной повинности и военного призыва, так как подобное «будет означать лишь то, что Национальная служба превратится в филиал военного министерства».

Это в итоге ставит точку всему бесконечному кошмару и дает Ллойд Джорджу возможность не просто отказаться от услуг Чемберлена, но сделать его отставку максимально позорной. Премьер с нескрываемым удовольствием этой возможностью пользуется, пресса упивается поражением Чемберлена. Между тем даже Аддисон, ранее так резко настроенный против инициатив директора Национальной службы, позже признает, что «у него <Невилла Чемберлена> никогда не было справедливого шанса преодолеть все препятствия»[83 - Addison C. Politics from within. L., 1924. V. 2. P. 119.]. Это являлось очевидным и для самого Чемберлена, который, передав прошение об отставке премьер-министру в августе 1917 года, заметил: «Для успеха любой новой схемы важно, чтобы у главы ведомства была полная поддержка всего Кабинета, в особенности в его деловых контактах с другими трудовыми ведомствами»[84 - 9 August 1917; diary.].

Такая поддержка была гарантирована его преемнику – генералу Окленду Геддесу. Помимо прочего тот сразу же получил место и в Кабинете министров, и в палате общин. Правда, поначалу и этого было недостаточно, лишь к апрелю 1918-го стало возможно говорить о каких-то успехах Национальной службы. «Вижу, как Черчилль хвастается, что выпуск боеприпасов увеличился, несмотря на перераспределение рабочих. Я всегда знал, что именно так и произойдет! А Аддисон с Ллойд Джорджем не хотели рисковать»[85 - 30 April 1918; diary.], – отмечал Чемберлен в дневнике, уже успокоившись после этого «значительного фиаско», над которым многим его критикам было «заманчиво глумиться»[86 - Turner J. British politics and the great war. Yale University Press, 1992. P. 166.]. Действительно, победы забываются быстро, но поражения не прощаются никогда.

Невилл Чемберлен оставался все тем же, мрачным, но не смирившимся: «Я задавался вопросом, что я сделаю, когда обрету свободу. Моя муниципальная карьера (обязанности лорд-мэра Бирмингема. – М. Д.) окончена, и я полагаю трудным, если не невозможным, ее возобновить. Моя деловая карьера была прервана сначала административными обязанностями, а теперь и практически полностью. <…> Я думаю, было бы мудро удалиться во мрак на несколько недель. <…> Я пытаюсь отнестись ко всему этому философски, но трудно не чувствовать горечи, что не удалось “внести свою лепту”»[87 - 1 July 1917 to Hilda Chamberlain.]