Сын ХАМАСа
Однажды днем я играл в доме с друзьями, как вдруг мы услышали крики снаружи. Стоит заметить, что крики и драки в нашем мире не были чем-то необычным, но когда мы выбежали на улицу, то увидели нашего соседа Абу Салима, размахивавшего большим ножом. Он пытался убить собственного двоюродного брата, который изо всех сил уворачивался от рассекавшего воздух блестящего лезвия. Весь район старался остановить Абу Салима, но это было не так-то просто. Мало того что он был огромен, он еще и работал мясником. Однажды я видел, как он забил быка у себя на заднем дворе и его с ног до головы залило липкой, дымящейся кровью. Эта картина не выходила у меня из головы, пока я наблюдал, как Салим бегает с ножом за двоюродным братом.
«Да, – подумал я, – мы в самом деле словно в джунглях».
Мы не могли вызвать ни полицию, ни других представителей власти. Что нам оставалось делать, кроме как наблюдать? К счастью, родственник Салима сумел убежать и где-то спрятаться.
Вечером вернулся отец, и мы рассказали ему о случившемся. Рост отца всего пять футов семь дюймов[13], и его вид нельзя назвать устрашающим. Но он постучал в соседскую дверь и спросил:
– Абу Салим, что происходит? Я слышал, сегодня была драка.
В ответ Абу Салим стал как заведенный твердить о желании убить двоюродного брата.
– Ты же знаешь, мы живем под оккупацией, – сказал отец, – и у нас нет времени на всякие глупости. Ты должен сесть и извиниться перед братом, а он должен извиниться перед тобой. Я не хочу, чтобы такое среди нас повторялось.
Как все соседи, Абу Салим уважал моего отца. Он верил в его мудрость даже в таких вопросах, как этот. Он согласился помириться с родственником, после чего присоединился к отцу на встрече с другими мужчинами района.
– Вот какая ситуация, – тихо сказал отец. – У нас здесь нет никаких властей, и положение ухудшается с каждым днем. Мы не можем продолжать воевать друг с другом, проливая кровь своих соседей. Мы сражаемся на улицах, сражаемся в домах, сражаемся в мечетях. Но всему есть предел. Хотя бы раз в неделю нам придется садиться и пытаться решать проблемы как люди. У нас нет полиции, а значит, не должно быть убийств. У нас полно проблем поважнее. Я хочу, чтобы вы сплотились. Я хочу, чтобы вы помогали друг другу. Мы должны стать похожими на единую семью.
Мужчины признали предложение моего отца вполне разумным. Они решили встречаться каждый четверг по вечерам для обсуждения местных проблем и разрешения любых конфликтов, которые могли возникнуть между ними.
Как имам мечети, отец видел свою миссию в том, чтобы дарить людям надежду и помогать им. Кроме того, из всех знакомых он был ближе всех к государственной власти. В этом он стал похож на своего отца. Но теперь он также мог говорить от имени ХАМАСа, обладая авторитетом шейха. Шейх пользуется бо́льшим уважением, чем имам, и скорее похож на генерала, чем на священника.
Отец вернулся домой три месяца назад, и с тех пор я старался проводить с ним как можно больше времени. Я стал председателем объединения исламского студенческого движения в нашей школе и хотел знать как можно больше об исламе и изучать Коран. Однажды вечером в четверг я спросил, можно ли присоединиться к нему на еженедельном районном собрании. Я сказал, что уже чувствую себя мужчиной и хотел бы, чтобы ко мне относились соответственно.
– Нет, – ответил отец, – ты останешься дома. Собрание для взрослых. Но я расскажу тебе потом, о чем там шла речь.
Я испытал разочарование, но и понял отца. Из моих друзей никому не разрешалось посещать еженедельные собрания. Но когда вернется отец, я, по крайней мере, буду знать, о чем там скажут.
Итак, он покинул дом на пару часов. И пока мама готовила вкусную рыбу на ужин, кто-то постучал в нашу заднюю дверь. Приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы выглянуть наружу, я увидел капитана Шая – того самого человека, который арестовал моего отца почти два года назад.
– Абук мавджуд?
– Нет, его здесь нет.
– Тогда открой дверь.
Я не знал, что еще делать, поэтому открыл дверь. Капитан Шай вел себя вежливо, как в тот раз, когда он пришел за моим отцом, но я чувствовал, что он мне не верит. Он спросил, можно ли осмотреть дом, и я понял, что у меня нет другого выбора, кроме как согласиться. Но как только военный начал обыскивать дом, переходя из комнаты в комнату, заглядывая во все шкафы и за двери, я пожалел, что никак не смогу предупредить отца. Тогда у нас еще не было сотовых телефонов. Но чем больше я думаю об этом, тем больше понимаю, что это не имело бы никакого значения. Отец все равно бы вернулся.
– Так, всем соблюдать тишину, – приказал капитан Шай отряду солдат, топтавшемуся снаружи.
Все попрятались за кустами и встали за стенами в ожидании отца. Терзаемый чувством беспомощности, я сел за стол и стал прислушиваться. Через некоторое время раздался громкий окрик:
– Стой, ни с места!
Затем послышались звуки шагов и мужские голоса. Мы понимали, что все это не к добру. Неужели отцу придется снова сесть в тюрьму?
Через несколько минут он проскользнул в дом, качая головой и виновато улыбаясь сразу всем.
– Меня снова забирают, – сказал он, целуя маму, а потом каждого из нас по очереди. – Я не знаю, сколько меня не будет. Ведите себя хорошо. Заботьтесь друг о друге.
Затем он надел куртку и ушел, так и не притронувшись к остывшей жареной рыбе.
И снова с нами стали обращаться как с беженцами – даже наши соседи, которых он пытался защитить от самих себя и друг от друга. Некоторые спрашивали об отце с притворным беспокойством, но мне было ясно, что на самом деле им все равно.
Мы знали, что отца содержат в израильской тюрьме, но никто не сказал нам, в какой именно. Мы потратили месяца три на его поиски по всем тюрьмам, пока наконец не услышали, что он сидит в специальном учреждении, в котором содержат только самых опасных преступников. «Почему?» – задумался я. ХАМАС не совершал никаких террористических актов. У отца даже нет оружия.
Как только мы узнали, где заключен отец, израильские власти разрешили нам навещать его раз в месяц по полчаса. К нему могли прийти только двое, поэтому мы, дети, ходили с мамой по очереди. Когда я увидел его в тюрьме в первый раз, меня поразило, что он отрастил длинную бороду и выглядел измученным. Но было приятно увидеть его даже таким. Он никогда не жаловался. Он только хотел знать, как дела у нас, и просил рассказывать о нашей жизни все до мельчайших подробностей.
Во время одного из свиданий он вручил мне пакетик конфет. Он объяснил, что заключенным дают по одной конфете через день, и, вместо того чтобы съедать, он собирал их, чтобы отдать нам. Мы стали бережно хранить конфетные обертки до того дня, когда его вновь выпустят на свободу.
И этот долгожданный день настал! Мы не ждали отца и, когда он вошел, немедленно прижались к нему, будто боясь, что он нам приснился. Весть о его возвращении разлетелась быстро, и в течение следующих нескольких часов люди толпились в нашем доме. Приветствовать его приходило так много людей, что мы мигом опустошили все баки для воды, стараясь напоить каждого. Я ощущал гордость, наблюдая, как восхищаются отцом и какое очевидное уважение испытывают к нему люди, однако в то же время злился. Где они были, пока отец страдал?
После того как все разошлись, отец сказал мне:
– Я тружусь не для них, не ради людской похвалы и не для того, чтобы они заботились обо мне и моей семье. Я тружусь ради Аллаха. И я знаю, что вы все платите такую же высокую цену, как я. Вы тоже слуги Аллаха, а значит, должны проявлять терпение.
Я понимал, что он хочет сказать, но и гадал, знает ли он, насколько все было плохо в его отсутствие?
Прямо во время разговора в заднюю дверь опять постучали. Израильтяне снова его арестовали.
Глава седьмая
Радикализм
1990–1992В августе 1990 года, когда отец сидел в тюрьме в третий раз, Саддам Хусейн вторгся в Кувейт.
Палестинцы будто с ума посходили. Все радостно выбегали на улицы и высматривали ракеты, которые, несомненно, должны были обрушиться на Израиль. Наши братья наконец-то пришли нам на помощь! Они нанесут Израилю сильный удар, поразив его в самое сердце. Очень скоро оккупации придет конец.
В ожидании новой атаки с применением ядовитых газов – подобной той, в результате которой в 1988 году погибли пять тысяч курдов, – израильтяне раздали противогазы всем своим гражданам. Однако палестинцы получили только по одному противогазу на семью. Так что у нашей матери появилось средство защиты, а у нас семерых – нет. Проявляя творческий подход, мы стали делать себе маски самостоятельно. Еще мы купили полиамидные листы и приклеили их скотчем к окнам и дверям. Однако утром обнаружилось, что из-за влажности весь скотч отклеился.
Мы не отрываясь смотрели израильский телеканал и радовались каждому предупреждению о ракетной угрозе. Мы забирались на крышу, чтобы увидеть, как разрывы иракских «Скадов» осветят Тель-Авив. Но так ничего и не разглядели.
«Возможно, Эль-Бира – не лучшее место для таких наблюдений», – рассуждал я.
Я решил съездить к дяде Дауду в Аль-Джанию, с крыши дома которого можно было разглядеть все вплоть до Средиземного моря. Со мной поехал младший брат Сухейб. И вот мы увидели первую ракету! На самом деле это была просто полоска пламени, но все равно зрелище показалось нам потрясающим!
Когда мы услышали в новостях, что около сорока «Скадов» достигли Израиля, но при этом только двое израильтян погибли, мы были уверены, что правительство лжет. Но, как оказалось, это было правдой. Иракцы, переделавшие ракеты так, чтобы они могли летать на бо́льшие расстояния, чем раньше, пожертвовали их мощностью и точностью.
Мы оставались в доме дяди Дауда, пока силы ООН не изгнали Саддама Хусейна обратно в Багдад. В тот момент я ощутил злость и горькое разочарование.
– Почему война закончилась? Вопрос с Израилем не решен. Мой отец так и сидит в израильской тюрьме. Иракцы должны продолжать обстрелы!
Не только я, все палестинцы были разочарованы. После десятилетий оккупации наконец-то была объявлена настоящая война, в ходе которой по Израилю были выпущены разрушительные ракеты. Однако ничего не изменилось.
* * *После войны в Персидском заливе отца опять освободили, и мать сказала, что хочет продать золото из приданого, чтобы купить участок земли и получить ссуду на строительство частного дома. До этого момента мы снимали жилье, и всякий раз, когда отца арестовывали, домовладелец начинал обсчитывать нас, а также вел себя грубо и оскорбительно по отношению к нашей матери.
Отца тронуло, что мать была готова расстаться с такой ценностью, но одновременно его беспокоило, что его опять арестуют и он не сможет выплачивать кредит. Тем не менее они решили рискнуть, и в 1992 году мы построили дом, в котором моя семья живет до сих пор, – в городке Бетуния, недалеко от Рамаллы. В тот год мне исполнилось четырнадцать.
Жизнь в Бетунии показалась нам не такой суровой, как в Эль-Бире или Рамалле. Я посещал мечеть рядом с нашим новым домом и даже влился в джалсу – группу, поощрявшую нас к заучиванию Корана и изучению принципов, соблюдение которых, как утверждали ее руководители, приведет к созданию глобального исламского государства.
Через несколько месяцев после нашего переезда отца вновь арестовали. Зачастую ему даже не предъявляли никаких конкретных обвинений. Поскольку мы находились в условиях оккупации, законы о чрезвычайном положении позволяли израильскому правительству арестовывать людей за одно лишь подозрение в причастности к терроризму. Как религиозный (а значит, и политический) лидер, отец был для них легкой добычей.
Это даже как будто входило в привычку – хотя в то время мы еще не осознавали, что череда арестов, освобождений и повторных арестов будет продолжаться много лет, с каждым разом оказывая все большее давление на нашу семью. ХАМАС тем временем становился все более жестоким и агрессивным – его молодые члены требовали от руководства все большей решительности и активных действий.
– Израильтяне убивают наших детей! – кричали они. – Мы бросаем камни, а они стреляют в нас из автоматов. Мы находимся под оккупацией. Организация Объединенных Наций, все международное сообщество, каждый свободный человек мира признают наше право на борьбу. Сам Аллах, да будет прославлено его имя, требует того же. Так чего же мы ждем?
Большинство нападений в то время осуществляли одиночки, а не организации. Лидеры ХАМАСа не контролировали отдельных своих членов, у которых были собственные планы. Целью моего отца было освобождение ислама, и он верил, что борьба с Израилем приведет к ней. Но для новообращенных молодых людей борьба стала самоцелью, а не средством достижения чего-либо – то есть борьбой ради борьбы.
Каким бы опасным ни стал Западный берег, но Газа была еще опаснее. Из-за географического положения основное влияние на Газу оказывали фундаменталистские египетские «Братья-мусульмане». Чрезмерная скученность только усугубляла ситуацию. Газа была одним из самых густонаселенных жилых районов на земле. Фактически это был лагерь беженцев площадью сто тридцать девять квадратных миль, в котором проживало более миллиона человек.
Люди в Газе развешивали на стенах документы на недвижимость и ключи от дверей в качестве молчаливых свидетельств и ежедневных напоминаний о том, что когда-то и у них были дома и прекрасные земельные участки. Вся эта собственность стала военными трофеями Израиля. Газа стала идеальной средой для вербовки неофитов. Беженцы были хорошо мотивированы и готовы к действиям. Их притесняли не только израильтяне, но и палестинцы, с которыми они вроде как были единым народом, но считались гражданами второго сорта. По сути дела, они сами выглядели как захватчики, поскольку лагеря беженцев строились на землях их вчерашних соседей.
Большинство нетерпеливых молодых активистов ХАМАСа были выходцами из таких лагерей. В том числе Имад Акель. Младший из троих сыновей, Имад учился на фармацевта, когда, должно быть, решил, что с него хватит. Оскорбленный несправедливостью и переполненный разочарованием, Имад раздобыл пистолет, убил нескольких израильских солдат и завладел их оружием. Другие стали следовать его примеру. Действуя независимо, Имад создал небольшую военизированную ячейку и перебрался на Западный берег, где было больше объектов для террора и пространства для маневра. Из разговоров в городе я знал, что ХАМАС чрезвычайно гордился им несмотря на то, что Имад не подчинялся организации. Но при этом лидеры хотели, чтобы его деятельность воспринималась отдельно от прочей деятельности ХАМАСа. Поэтому они учредили военное крыло, назвали его «Бригадами Изз ад-Дин аль-Кассам» и поставили Имада ими командовать. Вскоре Имад превратился в самого разыскиваемого палестинца в Израиле.
Таким образом ХАМАС начал вооружаться. Поскольку огнестрельное оружие быстро заменило камни, граффити и бутылки с зажигательной смесью, у Израиля появилась проблема, с которой он никогда прежде не сталкивался. Одно дело – бороться с нападениями ООП с территорий Иордании, Ливана и Сирии, и совсем другое, когда атаки планируются и осуществляются внутри самого государства.
Глава восьмая
Раздувая пламя
1992–199413 декабря 1992 года пятеро членов «Изз ад-Дин аль-Кассам» недалеко от Тель-Авива похитили бойца израильской пограничной полиции МАГАВ по имени Нисим Толедано. Они потребовали от Израиля освободить шейха Ахмеда Ясина. Израиль отказался. Через два дня нашли мертвое тело Толедано, и Израиль приступил к жесткому подавлению ХАМАСа. Было немедленно арестовано более тысячи шестисот палестинцев. Затем Израиль решил тайно депортировать четыреста пятнадцать лидеров ХАМАСа, «Исламского джихада» и «Братьев-мусульман». Среди них был отец, все еще сидевший в тюрьме, и еще три моих дяди.
В то время мне было всего четырнадцать, и никто из нас не знал, что происходит. Однако новости постепенно просачивались, и через некоторое время мы смогли собрать воедино достаточно деталей, чтобы выяснить, что отец, скорее всего, оказался среди большой группы учителей, религиозных деятелей, инженеров и социальных работников, на которых надели наручники, завязали глаза и погрузили в автобусы. В течение нескольких часов после обнародования этого факта юристы и правозащитные организации стали подавать ходатайства. Движение автобусов было остановлено – в пять часов утра собрался Верховный суд Израиля для рассмотрения ходатайств. В течение следующих четырнадцати часов, пока длились дебаты, отца вместе с другими депортируемыми держали в автобусах. Повязки с глаз и наручники никто не снимал. Они сидели без еды. Без воды. Без возможности сходить в туалет. В конце концов суд поддержал правительство, и автобусы двинулись на север. Позже мы узнали, что мужчин отвезли на заснеженную заброшенную территорию на юге Ливана. Несмотря на то что стояла суровая зима, их бросили там без крова и провизии. Ни Израиль, ни Ливан не позволили гуманитарным организациям доставлять продовольствие и медикаменты. Бейрут отказался лечить больных и раненых в своих больницах.
18 декабря Совет Безопасности ООН принял резолюцию № 799, призывающую к «безопасному и немедленному возвращению» депортированных. Израиль выполнять ее отказался. Пока отец сидел в тюрьме, мы всегда могли навестить его, но, поскольку ливанская граница была закрыта, у нас не было возможности встретиться с ним в изгнании. Пару недель спустя, впервые после депортации отца, мы наконец увидели его по телевизору. Очевидно, члены ХАМАСа назначили его генеральным секретарем лагеря, вторым после Абд аль-Азиз ар-Рантиси, другого лидера ХАМАСа.
После этого мы каждый день смотрели новости, надеясь еще раз увидеть лицо отца. Время от времени его показывали – раздающим через мегафон указания депортированным. А когда наступила весна, ему даже удалось отправить нам письма и фотографии, сделанные репортерами и членами благотворительных организаций. В конце концов депортированные получили доступ к мобильным телефонам, и мы смогли разговаривать с ним по несколько минут каждую неделю.
В надежде вызвать сочувствие к депортированным на международном уровне СМИ начали брать интервью у членов их семей. Моя сестра Тасним вызвала слезы на глазах у жителей всего мира, когда закричала на камеру: «Баба! Баба! [Папа! Папа!]» И как-то так вышло, что нас стали считать представителями интересов всех остальных семей. Нас приглашали на каждую акцию протеста, включая бессрочную демонстрацию перед офисом премьер-министра Израиля в Иерусалиме. Отец сказал, что очень гордится нами, и мы на самом деле испытывали некоторое утешение от поддержки, которую получали от людей по всему миру – даже от израильских миротворцев. Примерно через полгода мы услышали в новостях, что сто одному депортированному будет разрешено вернуться домой. Как и другие семьи, мы отчаянно надеялись, что среди них окажется наш отец.
Но его не было.
На следующий день мы навестили героев, вернувшихся из Ливана, чтобы узнать от них хоть что-то об отце. Но они смогли лишь сообщить нам, что у него все хорошо и что он скоро будет дома. Прошло еще около трех месяцев, прежде чем Израиль позволил оставшимся депортированным вернуться домой. Мы невероятно этому обрадовались.
В назначенный день мы стояли у тюрьмы Рамаллы и с нетерпением ждали, когда освободят остальных. Сначала вышли десять человек. Потом двадцать. Отца с ними не было. Наконец, мимо прошел последний человек, и солдаты сказали, что на этом все. Никаких следов моего отца, ни слова о его местонахождении. Другие семьи с радостью ушли со своими близкими по домам, а мы остались стоять на улице одни посреди ночи, понятия не имея, что теперь делать. Домой мы вернулись обескураженные, расстроенные и очень встревоженные. Почему его не освободили вместе с остальными? Где он сейчас?
На следующий день позвонил адвокат отца и сообщил нам, что его и нескольких других депортированных вернули в тюрьму. Очевидно, сказал адвокат, депортация вышла для Израиля боком. За время изгнания и отец, и другие палестинские лидеры оказались во всех новостях, заслужив сочувствие по всему миру, поскольку их наказание было воспринято как чрезмерное и нарушающее права человека. Во всех арабских странах этих людей считали героями, и в новом качестве они стали куда более значимыми и влиятельными.
Депортация произвела и еще один непреднамеренный, но катастрофический эффект для Израиля. Изгнанники использовали свое пребывание за границей для установления невозможных прежде отношений между ХАМАСом и «Хезболлой» – главной исламской политической военизированной организацией в Ливане. Эта связь будет иметь самые серьезные исторические и геополитические последствия. Мой отец и другие лидеры ХАМАСа часто покидали лагерь тайком и встречались с главарями «Хезболлы» и «Братьев-мусульман», чего они никогда не смогли бы сделать на палестинских территориях.
Пока отец и его сподвижники находились в Ливане, наиболее радикально настроенные члены ХАМАСа по-прежнему гуляли на свободе, становясь все более безжалостными. И по мере того как эти радикализированные новые члены ХАМАСа занимали временные руководящие посты, увеличивался разрыв между ХАМАСом и ООП.
Примерно в то же время Израиль и Ясир Арафат провели секретные переговоры, итогом которых стали Соглашения «Осло» 1993 года[14]. Так, 9 сентября Арафат написал письмо премьер-министру Израиля Ицхаку Рабину, в котором официально признал «право Государства Израиль на существование на условиях мира и безопасности» и отказался от «использования терроризма и других актов насилия».
В ответ Рабин официально признал ООП «представителем палестинского народа», а президент Билл Клинтон снял запрет на контакты американцев с этой организацией. 13 сентября мир с изумлением увидел фотографию, на которой Арафат и Рабин пожимают друг другу руки в Белом доме. Проведенный в то время опрос показал, что подавляющее большинство палестинцев на Западном берегу и в секторе Газа поддержали условия Соглашений, также известных как «Соглашения о принципах». Этот документ привел к созданию Палестинской администрации (ПА); призвал к выводу израильских войск из Газы и Иерихона; предоставил автономию этим районам; открыл дверь для возвращения Арафата и ООП из изгнания в Тунисе.
Но мой отец был против Декларации. Он не доверял ни Израилю, ни ООП, а следовательно, не доверял и их варианту урегулирования конфликта. У других лидеров ХАМАСа, объяснил он, имелись свои причины выступать против, в том числе из-за возможного заключения мира! Мирное сосуществование двух народов означало бы конец ХАМАСа. С их точки зрения, организация не смогла бы процветать в условиях мира. В продолжении конфликта были заинтересованы и другие группы сопротивления. Трудно достичь мира там, где у стольких людей разные, не совпадающие друг с другом цели и интересы.
Таким образом, нападения продолжились:
• 24 сентября фидаин ХАМАСа зарезал израильтянина во фруктовом саду близ Басры.
• Две недели спустя «Народный фронт освобождения Палестины» и «Исламский джихад» взяли на себя ответственность за гибель двоих израильтян в Иудейской пустыне.
• Еще через две недели ХАМАС застрелил двух солдат ЦАХАЛа возле еврейского поселения в Газе.
Но ни одно из этих убийств не произвело такой шумихи в прессе, как массовое убийство в Хевроне в пятницу, 25 февраля 1994 года.
Прямо во время еврейского праздника Пурим, в священный для мусульман месяц Рамадан израильский врач американского происхождения по имени Барух Гольдштейн вошел в мечеть Аль-Харам Аль-Ибрахими в Хевроне, где, согласно местной традиции, похоронены Адам и Ева, Авраам и Сарра, Исаак и Ревекка, Иаков и Лия. Без предупреждения открыв огонь из винтовки, Гольдштейн убил двадцать девять молившихся там палестинцев и ранил более ста, прежде чем его забила до смерти разъяренная толпа.
Мы сидели и смотрели по телевизору, как из святого места один за другим выносят окровавленные трупы. Я был в ужасе. Все это происходило будто в замедленной съемке. В какой-то момент мое сердце заколотилось от такой злости, какой я никогда прежде не испытывал. В следующую минуту я оцепенел от горя. Потом внезапно пришел в ярость, после чего снова оцепенел. И в этом я не был одинок. Кажется, в ту минуту эмоции каждого человека на оккупированных территориях качались туда-сюда в каком-то бешеном ритме, высасывая из нас все силы.
Поскольку Гольдштейн был одет в израильскую военную форму, все палестинцы были убеждены, что этого человека послало или по меньшей мере прикрыло правительство в Иерусалиме. Для нас не было особой разницы между солдатами, готовыми стрелять, и сошедшими с ума поселенцами. Теперь даже ХАМАС заговорил с ужасающей решимостью. Теперь они могли думать лишь о мести за такое зверство.
6 апреля в Афуле заминированный автомобиль уничтожил автобус, убив восемь человек и ранив сорок четыре. ХАМАС заявил, что это была месть за Хеврон. В тот же день двое израильтян были застрелены и еще четверо ранены во время атаки ХАМАСа на автобусную остановку недалеко от Ашдода.