Устойчивое развитие

Я как старый дед, хотя я среди ровесников. Господи, где мои пятидесятилетние приятели, хочу к ним. Хочу в «Сандуны». Хочу кряхтеть, пить квас или пердеть, развалясь в подушках с книжкой на диване. Хочу жаловаться на болячки, все равно поднакрыло в последнее время: экзема, теперь эта отбивная вместо ребер, будет что рассказать в бане. Хочу на концерт балалаечника Архиповского. Утку с яблоком в жопе. Плед. Самогон. Сходить на рынок и купить всякой снеди на неделю, чтобы готовить раз в день и носа на улицу не показывать. Хочу секса, чтобы я снизу, не шелохнувшись, только лениво прихватывать то задницу, то титьки. Последняя мысль стягивает сварливого раненого деда с кровати.

Опять бреду в гостиную, из которой разносится… блеянье. Восемь человек в среднем двадцати семи лет от роду блеют: «бе-е-е-е-е-е». Мила не блеет. Но я уже не впервые замечаю, что она как будто – и это, видимо, неизбежно – тупеет в этой компании. Моя богиня меняет свою царственную улыбку на странную, будто надетую сверху на лицо, ухмылку, которая обозначает своего рода идиотию неясного происхождения. Зачем же нужно блеять?.. Что может пробудить это в хомо сапиенс, проживших уже почти полжизни? Принюхался, думая засечь запах каннабиса, но вроде не пахнет.

Оставил это неизвестным, оделся и пошел в дорогой отель неподалеку. Как знал, что там есть беруши. А там не только беруши. Там спа, тапочки и халат в комплекте, шведский стол и звукоизоляция. Покидал отель почти плача – будто лыжи уронил.

Вернулся, решил помыться, но в душ очередь. Посрать? Туда тоже очередь.

– Куда ты ходил? – спрашивает Мила, когда я зло захлопываю дверь в комнату.

– За берушами.

– А чего телефон не взял?

– О, точно! И телефон не взял. Мне кажется, я старый. Я хочу срать, спать, я воняю и болю, чихаю и мерзну. И вся эта хуйня мне не нравится. Я хочу срать, когда хочу, а не терпеть, пока какие-то овцы стоят в очереди передо мной.

– Почему овцы?

– Потому что они блеяли. Это верный признак овцы. Да и выглядят некоторые…

– Ну зачем ты? У них просто воспоминания о Грузии…

– Давай в отель переедем, а? Там шведский стол.

– Но у нас тут оплачено.

– Да пофиг. Тут не отдохнуть, особенно с этими ребрами.

– Почему?

– Потому что нельзя отдохнуть там, где нельзя поспать и посрать в удобное время и где какая-то сволочь все время открывает форточку.

– И как ты себе это представляешь? Будем сюда ходить?

– Зачем?

– Ну время проводить.

– Ты правда представляешь, что я буду сидеть и полвечера блеять? Ты думала, я так обычно отдыхаю?

– Тогда я одна буду из отеля сюда ходить?

– Нет. Мы приехали с тобой отдыхать? Вот и отдыхай со мной.

– Но тут мои друзья.

– И? Я вроде бы не настаивал, чтобы они были здесь.

– Нельзя же не приходить, они как семья.

– Да ну? А я, мать твою, кто тебе?

Мила задумалась. Я задумался еще крепче. Какая-то ниточка, связывавшая нас, натянулась и беззвучно лопнула – черт его знает почему.

Мила помолчала и нашла своеобразный способ дать мне поспать: увела всех в какой-то кабак. И я действительно заснул.

Утром Мила отказалась идти в отель на шведский стол, и пришлось со всей отарой направиться в какое-то (наверное, единственное во всем Баксанском ущелье) хипстерское кафе, ненавистное хотя бы потому, что до него надо идти через пол-Терскола. На выбор завтраки по настроению: завтрак влюбленных, завтрак спортсмена, завтрак туриста, завтрак сноубордиста и так далее. Каждый завтрак – это омлет с разными начинками: сосиски, какие-то бобы, овощи и прочее. Официант принимает заказы у всех, потом обращается ко мне. Выбрать невозможно. Я уже загадал шведский стол, где есть все. «Дайте мне завтрак очень злого человека», – шучу, но он кивает, и моя потуга оказывается не напрасной: за те же деньги мне приносят завтрак, в котором есть всего помаленьку. Так случайно иногда встретишь гения в своей профессии – и тот официант был им.

Днем я уехал из Терскола. Мне позвонил Грицун. Мила в это время была на горе. Немного волновалась по телефону, и мне едва удалось ее убедить, что я правда уезжаю по делам и это – срочно.

* * *

Ничего срочного, конечно, не было. Позвонил Грицун:

– Когда можешь в Красноярск?

– Да хоть сегодня. Только я на Эльбрусе.

Грицун оплатил и перемену рейса с Минвод до Москвы, и такси до Минвод.

Речь шла о деле, за которое нам не стали бы платить – во всяком случае столько, сколько принято. Грицун скинул двадцать тысяч – стандартную таксу за день, «из своих». Сам он занимался делом на общественных началах и надеялся навести немного шороху в СМИ.

Маленький городок, тысяч в двадцать пять – тридцать населения, который, я уверен, уже на следующий день после развала Союза выглядел так, будто его оставили войска при паническом бегстве, и это сказывается теперь на всем: на безнадежности во взглядах взрослых, на обреченной походке любого случайного прохожего, на пьянстве и загулах, на диком и случайном криминале, на унылом ассортименте магазина, на отчаянных и опасных играх детей, которые отрываются будто бы в последний раз и лезут в трансформаторы под напряжением, на трубы котельной и на спор перебегают оживленное шоссе перед грузовиками: кому удастся как можно ближе перебежать, тот и победил.

В этом городке жил себе железнодорожник Слава. Слава был женат, и супруга его вынашивала первенца. Вместе с сестрой Слава на кое-как скопленные деньги купил помещение, чтобы сдавать в аренду торгашам. Слава рассчитывал на эту ренту, тогда бы он смог наконец бросить работу и отправился бы путешествовать: Слава мечтал пожить в Грузии или в Сочи, на югах. Работа же ему разонравилась по причине объяснимой: за последний год он сбил – пусть и не по своей вине – маму с ребенком и мотоциклиста на переезде.

Но мечты Славы в жизнь так и не воплотились. На помещение положил глаз местный авторитет, главный сборщик металлолома в округе, Сысоев, известный в узких кругах как Сысой и почти повсеместно (но, конечно, за глаза) известный как Сися. Сися сначала пытался напугать железнодорожника Славу и его сестру, потом подал иск, понимая, что не те времена и суды уже гораздо проще и эффективнее, чем подкарауливать на улице и ломать ноги. Сися был близок к победе, и помещение – одноэтажная халупа из кирпича 1968 года постройки площадью 250 метров – вот-вот перешло бы к нему, оставалось дождаться решения от давно знакомого Сисе судьи, бывшего мента, с которым Сися был кентом еще в девяностых.

Железнодорожник Слава, опечаленный таким ходом дел, разумеется, начал пить, представляя, что сбивать людей ему придется как минимум еще несколько лет, покуда не скопит на другое помещение. Пил он по любому поводу, в любое время и в самых ужасных компаниях, что закончилось увольнением. Беременная супруга Славы переносила его пьянство с трудом, и отношения их разладились, а когда он потерял работу, то и брак оказался на грани краха; от ухода Олесю удерживала только вера в то, что происходящее – последствие переживаний, что все это пройдет, когда и если дело со строением разрешится удачно для семьи.

Однажды Слава, в легком подпитии, снял смазливую студентку местного техникума, приехавшую учиться из деревни. Он плеснул ей какого-то пойла, отвез в гаражи и там сделал то, что вряд ли бы помогло помириться с женой. Под утро все еще полупьяный Слава приполз домой, получил положенную порцию упреков и лег спать.

Уже в полдень пришли полицейские. Его подозревали в покушении на убийство Сиси. Оказалось, что, пока Слава развлекался с девицей в гаражах, кто-то подвесил растяжку на входную дверь участка Сиси. По замыслу злодея, Сися должен был подорваться, как только попытается открыть дверь. Но Сися отчего-то в урочное время из дома не вышел или не вошел; вышла его супруга, которой оторвало ногу и изрядно повредило туловище. Полицейские тут же допросили Сисю и составили список его врагов; в числе оных был и Слава. Менты, недолго думая, пробили биллинг каждого из врагов и выяснили, что Слава прямо перед взрывом, да и в момент взрыва, находился в этом же районе, что соответствовало правде: гараж Славы располагался всего в ста метрах от дома Сиси. Будучи приведенным на допрос, Слава ушел в отказ и ни слова не сказал о том, что у него есть алиби. Он верил, что его не могут упечь в тюрьму понапрасну, что найдется настоящий преступник. Ожидания его не оправдались. Славу стали колоть в СИЗО негуманным методами, то есть его попросту пытали: связывали ласточкой, били, капали водой на темечко, и он подписал все, что ему дали. Следователей мало смущало, что Слава не мог собрать взрывное устройство и вообще мало был способен на убийство.

Только в это время в деле появился порядочный адвокат, то есть Грицун. Он сделал все: Слава ушел в отказ от предыдущих показаний, рассказал об алиби, но, на горе, после пыток стал страдать потерей памяти и не мог вспомнить ни лица, ни имени девушки; потому показания не возымели действия: Грицун не смог ее разыскать. Он потрудился и встретился с каждой студенткой того курса, но ни одна не призналась в том, что спала со Славой. Тогда Грицун сумел доказать, что у Славы поехала крыша, и так оно и было – кроме потери памяти, от пыток у Славы развились паранойя и клаустрофобия, потом он вовсе попытался перегрызть себе вены. Зубами, потому что иного подходящего инструмента он не сыскал. Славу отправили в психушку, откуда он успешно сбежал и теперь находился в розыске. Я выслушал эту историю уже по пути из аэропорта в городок.

– А как я с ним поговорю – он же в бегах?

– Мы переговорим с его родственниками. А с ним – нет, – сказал Андрей.

Встретившись с женой и сестрой Славы, я понял, что они знают, где он. Убедить их, что я не сдам его полиции и следователям, было невозможно, хотя бы потому, что меня такая утайка подводила под статью. Любая аргументация разбивалась недоверчивыми женщинами, поэтому я, чтобы усыпить их бдительность, изложил им свой план действий: в какие СМИ мы можем попасть, как именно и что нам это даст.

Настоящий мой план, впрочем, был несколько иным, и я попросил Грицуна остаться на сутки и проследить за женщинами. Тот предсказуемо не захотел этого делать; тогда я пригрозил, что найму кого-нибудь местного, ведь мне нужен был напарник, чтобы следить за двумя сразу, а это чревато.

Резонно спросить: почему же я не думал, что менты должны бы пойти ровно тем же путем? Ведь это так очевидно и легко, что и сами сестра с женой Славы не стали бы рисковать. Но я учел, что русский мент ленив, и ему в общем-то на все наплевать, и уже прошел год, и следователи не будут ничего делать, потому что сами уже поставили себе «галочку».

Вышло все ровно так, как я и думал: супруга привела нас к гаражу. (Опять! О, эта русская тяга обживать гаражи!) Она вошла с двумя пакетами, в которых угадывалась домашняя еда – силуэты судков, контейнеров и термосов просвечивали через полиэтилен.

Мы с Грицуном обсудили, как будет лучше войти: в присутствии супруги или без нее? Решили, что лучше сделать это, пока она здесь; для этого ее следовало поймать на выходе из гаража.