Мадагаскар. Кинематографический роман

– Вот тот, слева, и есть Штефан. Это было его первое появление на экране. Поверьте мне, я помню произошедшее вполне отчетливо.

«Человек в противогазе и есть Штефан Шустер», – звучит закадровый голос.

– Поистине, это был мужественный поступок, в тот день Штефан вытащил товарища по оружию, сам же получил достаточно серьезное ранение. За это он был награжден Железным крестом. Что же касается вашего нелепого утверждения, что спасенный Штефаном был Гитлер, это абсолютная чушь, я безоговорочно опровергаю такое нелепое измышление.

– Ну и что же, что ефрейтор? – раздраженно пожал плечами старец. – Разве Гитлер был единственным ефрейтором в нашей армии? Кроме него не было других ефрейторов?! И потом, дело происходило в Арденнах, я-то уж точно помню, а Гитлер воевал на другом участке фронта, это всем известно.

В этот момент ведущий интервью журналист прервал съемку и протянул собеседнику фотографию, которую принес с собой. На черно-белом снимке Гитлер и Шустер улыбались, глядя друг на друга. У обоих был вид людей, довольных как жизнью в целом, так и происходящим в конкретный момент. Видимо, фотография была сделана во время какого-то общественного мероприятия. Вокруг много людей. Один из присутствующих протягивал Гитлеру лист бумаги. Уточняющая надпись о времени и месте съемки на фотографии отсутствовала.

– Общеизвестно, что они были знакомы, и эта фотография лучшее тому подтверждение, – терпеливо подтвердил герр Фриц. – И что с того? Откуда эта странная фантазия, что ШШ спас Гитлера? Возможно, он сам это выдумал для смеха. Покойный любил приврать.

Штефан Шустер лежал на зеленой траве, увлекшись восхитительными воспоминаниями былых дней. Над ним в сиреневом муаре плыли перисто-кучевые облака, вокруг был дивный германский мир, где толстые тетки, мелодично воркуя, ощипывают гусей, а издалека доносятся ненавязчивый шум водяной мельницы и бесхитростная мелодия пастушьей свирели.

Я никогда не утверждал, что спас Гитлера, мысленно усмехнулся ШШ, все это выдумали полукриминальные еврейские оборванцы из бригады строителей, которые дразнили меня в первые дни нашего общения. Они были убеждены, что мне не следовало сотрудничать с властями, и придумывали про меня всякие нелепые небылицы. Упоминаю это так, к слову…

С Гитлером мы познакомились через несколько лет после окончания войны, на заре наших столь несхожих восхождений к вершинам профессий. К тому времени я имел в своем творческом багаже несколько эпизодических ролей, сделавших меня вполне узнаваемым у кинозрителей, и успешно дебютировал в качестве режиссера. Я жил в Берлине и снимал квартиру у фрау Густавы. С квартирой и хозяйкой мне определенно повезло, о чем я еще расскажу.

Гитлер же к тому времени успел отсидеть в тюрьме и по мере сил занимался политической деятельностью. Дела его шли ни шатко ни валко. Самые проницательные политологи того времени даже не подозревали о том, каких космических высот он вскоре достигнет.

Теперь в этом стыдно признаться, но при нашей первой, правильней сказать, единственной встрече мы с Гитлером сразу же почувствовали взаимную симпатию. Кто же тогда мог знать, чем все обернется? Гитлер в то время производил весьма пристойное впечатление и не вызывал никакого отторжения. Странно, что я его сразу не раскусил, уж я-то должен разбираться в людях, ведь это часть профессии кинорежиссера. Хотя, говоря по правде, это также часть профессии политиков, а они, политики, его, Гитлера, тоже не сразу распознали.

В одно свежее и прохладное осеннее утро, сразу после замечательного завтрака я стоял на улице возле своего дома и курил. В то время эта привычка не вызывала всеобщего осуждения. Позже по инициативе Гитлера власти начнут предпринимать усилия по искоренению табакокурения, но это случится на несколько лет позже. Гитлер был убежден, что табак есть месть злокозненных краснокожих белому человеку за алкоголь и колонизацию. Возможно, оно и так, но курить я все равно не бросил, хотя Гитлер и прилагал к этому массу усилий. Надо быть объективным: он заботился о самочувствии нации и уделял много внимания здравоохранению.

Я с удовольствием сделал очередную затяжку, как вдруг из-за угла вышла и быстрой спортивной походкой прошла мимо меня девушка, лица которой я не успел разглядеть. На плече у незнакомки я с удивлением увидел висящий на ремне кофр кинокамеры «Аэроскоп».

У меня есть железное правило: когда ты смотришь вслед шагающей впереди незнакомке, изначально следует предполагать, что ее лицо и грудь не хуже ног и задницы. Конечно, могут случаться и разочарования, но проверять необходимо всегда.

Силуэт, подкрепленный легким ароматом духов, был многообещающим, да и ее ноша меня заинтриговала. Девушка с кинокамерой на осенней берлинской улице – что может быть романтичней и любопытней? Я глянул на часы, отбросил окурок и в приятном предвкушении неторопливо последовал за ней. Жопа была хороша на загляденье, не оторваться.

Строго говоря, в тот день я пошел за задницей и встретил Гитлера, а с большинством населения произошло почти так же, с той лишь разницей, что они поперлись за Гитлером и в заднице оказались.

Так мы шли себе и шли по Айзенахерштрассе, где весьма кстати висела афиша новой фильмы с моей вполне узнаваемой физиономией. Это был «Синий призрак», в котором я играл швейцара в ночном кабаре. Небольшой, но искрометный эпизод.

Подходить и заводить беседу я не торопился – к чему излишняя суета? На углу Фуггерштрассе я увидел скопление людей, в котором и скрылась незнакомка.

Надо сказать, что в те времена в Берлине очень часто организовывались митинги, население стало весьма политизированным и социально ответственным. На каждом углу по любому поводу возникали многолюдные сборища. По старому доброму Берлину и шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на манифестацию безработных, а таких было большинство, или на уличное собрание ветеранов войны, также без определенных видов деятельности. На худой конец, на демонстрацию протеста экологов, на одиночный пикет голого мужика, держащего плакат «Долой стыд», либо плохо одетого человека с табличкой «Учение Маркса в жизнь» или еще что-то подобное – несбыточное и эфемерное, на любой вкус.

Ни на одно из подобных мероприятий я до того дня, разумеется, не ходил, были у меня дела и поважнее, к тому же сборище незнакомых людей всегда вызывало у меня настороженность. Но в тот день я подумал: «Как хорош солнечный осенний день, листья берлинских каштанов уже покрылись золотом, а я так непростительно аполитичен! Полюбопытствую-ка, зачем собрались на площади мои соотечественники». С этой мыслью я продолжил движение за незнакомкой. Люди вокруг были вежливы и обходительны, улыбаясь, они пропускали меня вперед. Вскоре я оказался возле самой трибуны и увидел оратора, человека миловидного, говорившего с легким австрийским акцентом, очень убедительно, разумно и складно. Его дикция была выше всяких похвал, а вот жестикулировать, на мой скромный взгляд, можно было бы не столь экспансивно. О чем он говорил, я толком не понял, но людям определенно нравилось.

Девушка, за которой я шел, уже успела вытащить из кофра киноаппарат и старательно вела съемку происходящего. Едва ее разглядев, я сразу понял, что на митинг приперся не зря.

Спасибо, Гитлер! Вы уже догадались, что оратором был именно Гитлер, и если бы не он, я мог бы и не повстречать любовь всей своей жизни. Повод для знакомства подвернулся как нельзя кстати, с этим мне всегда везло. Кинокамера с воздушным приводом забарахлила, что часто случалось в этих моделях, и юная нимфа кинематографа в растерянности прекратила съемку. Несмотря на судорожные усилия, незнакомке не удавалось устранить неполадку, такое нередко происходит с новичками.

На это обратил внимание и оратор – он даже запнулся на какой-то из своих мыслей.

Гитлер вопросительно посмотрел на девушку с киноаппаратом, словно укоряя ее за прерванную киносъемку. Можно было подумать, что еще секунда, и он оставит трибуну, дабы по мере сил подсобить ей с аппаратурой. Однако он от этого воздержался.

«Боженька, пусть она починит свою камеру, меня еще никто не снимал на кинопленку, ну пожалуйста! Я так давно об этом мечтаю!» – мысленно взмолился Гитлер.

– Позвольте я вам помогу, – непринужденно пришел я на выручку. Взяв киноаппарат из ее рук, я уверенно приспустил воздух, извлек из кофра насос, несколькими небрежными движениями подкачал привод и профессионально щелкнул затвором, что было в общем-то излишне, зато эффектно. – Эти камеры такие капризные, на будущее советую использовать «Аймо», – доверительно посоветовал я.

– Благодарю вас, – взглянув на меня с интересом, произнесла в недалеком будущем женщина всей моей жизни.

И хотя в романтических историях принято привирать, я этого делать не стану. Тот факт, что это и есть женщина всей моей жизни, я осознал не сразу, на это ушло какое-то время. Грациозным движением она приняла у меня из рук «Аэроскоп» и с увлечением продолжила снимать Гитлера. Гитлер же не преминул с благодарностью кивнуть мне. У него были повадки вполне интеллигентного человека, этого нельзя отрицать. Я не стал давать девушке советы, хотя, по моему скромному разумению, можно было бы взять несколько иной ракурс. Не следует быть слишком активным при знакомстве, можно вспугнуть и испортить все дело. Не произнося ни слова, я стоял рядом, любуясь ее профилем и прислушивался к зарождающемуся во мне чувству.

Девушку с киноаппаратом звали Лорелей, она была начинающей кинематографисткой и с присущим юности энтузиазмом снимала свою дебютную киноновеллу о политической жизни Берлина.

В этот момент повествования было бы полезно продемонстрировать сохранившийся рекламный ролик 1927 года французской камеры «Эклер» с остроумным слоганом: «Оставь насос – кинокамера не велосипед. Покупайте технику пружинного действия для профессионалов». В тридцатисекундном фильме поучительно разъясняются преимущества кинокамер нового поколения с механическим заводом перед устаревшими, с воздушным приводом.

– Штефан, ты ли это? – услышал я голос позади себя. Обернувшись, я увидел своего давнего приятеля Йохана Гумберта.

Я утвердительно подмигнул. Йохан работал фоторепортером в газете «Вечерний Берлин». За день до описываемых событий в коридоре издательства его встретил главный редактор герр Шульц и бросил на ходу: «Отмени свой выходной, твой коллега Роберт захворал, сходи завтра на митинг того субъекта, забыл его фамилию; дадим короткую заметку об этом новом движении». Так мой давнишний приятель Йохан оказался на митинге.

А Гитлер в этот момент закончил свое выступление и направился прямо в нашу сторону. Он был несказанно рад миловидной девушке с кинокамерой, потому что это был еще не тот Гитлер, к которому мы потом привыкнем, а вполне себе скромный политик средней руки, еще не избалованный большим количеством кинокамер, фотоаппаратов и всяких репортеров. Гитлеру тех дней и одна маленькая кинокамера была в радость. Поэтому он подошел и вежливо поздоровался, а Йохан, который стоял неподалеку, воскликнул: «Газета “Вечерний Берлин”! С вашего позволения, я сделаю снимок! Политик и кинематографист!» – и он подтолкнул меня к Гитлеру. Йохан был неисправимый шутник и затейник. Я не горел особым желанием фотографироваться с кем попало – как-никак, к тому времени я был вполне себе уже почти известным актером и, можно сказать, режиссером. Но Гитлеру, как и любому начинающему политику, идея пришлась по душе.

Гитлер пожал Штефану руку, положил свою ладонь ему на плечо и посмотрел ему в глаза, а Штефан доброжелательно и бесхитростно заглянул в глаза Гитлеру. Но этого Штефану показалось недостаточным, он решил подыграть своему приятелю Йохану, и неожиданно для себя троекратно поцеловал Гитлера. А Йохан не преминул запечатлеть этот момент на фотопленке. В будущем этот снимок очень пригодился Штефану, да и самого Гитлера фотография вскоре навела на определенные мысли.

При знакомстве с женщиной очень полезно для налаживания отношений, чтобы у вас взяли автограф. На женскую психику это производит сногсшибательное впечатление. Поэтому я был несказанно признателен рослому детине, который вдруг, словно по заказу, материализовался возле нас и попросил у меня автограф. Незнакомцем этим был безработный Ганс Шметерлинг. Впоследствии он утверждал, что мы встречались на съемках картины «Львы Колизея» и были знакомы давно. Я его не помнил, но сейчас его появление было весьма кстати. Для автографа он протянул мне листовку, на которой было напечатано: «Приходите на мой митинг! Гитлер», также были указаны дата и время мероприятия. На оборотной стороне того листка я и расписался. Не могу не упомянуть о забавной детали. Гитлер решил, что автограф хотят взять у него, а не у меня. Наивный. Гитлер даже слегка покраснел от возникшей неловкости. Но я разрядил обстановку, непринужденно пошутив: «У каждого времени свои кумиры». Провидческая вышла фразочка!

Это был прекрасный день, когда я впервые увидел Гитлера.

Пригород Тель-Авива. Двадцать пять лет спустя после съемок киноальманаха «Гитлер подарил евреям город»

Бобины магнитофона крутились, плавно перематывая коричневую аудиопленку, на которую Ганс Шметерлинг старательно надиктовал свои воспоминания.

Израильтяне, после того как отловили его в Южной Америке, обращались с ним сравнительно неплохо. Комната для допросов была вполне комфортна, хотя кондиционер не помешал бы.

Это был паршивый день, когда я впервые увидел Гитлера. Надежда покинула меня окончательно. Я возвращался после очередного кастинга, не помню уже, как назывался тот фильм, в котором мне не удалось получить роль. Чертовски хотелось работать, я был согласен тогда на любой, самый неприметный эпизод. Но мне не удавалось заполучить даже крошечную роль. Они мотивировали это тем, что я не мог запомнить текст. Любой. Например: «Из-за околицы призывно пахло хризантемами», или «Леопарды протяжно выли на луну», или «Бриллианты могли бы быть покрупнее, не то что это говно…» – у меня не выходило, и все тут, хоть тресни. Я безукоризненно помнил текст до момента включения камеры, но стоило раздаться команде «Мотор!», вызубренное моментально стиралось из памяти! Неудача за неудачей, отказ за отказом, несмотря на мои внешние данные. Ну вы понимаете, о чем я… Даже теперь, после стольких пластических операций, моя внешность производит впечатление, не правда ли? А тогда я мог сниматься только в массовке, этим и зарабатывал себе на хлеб. Я всегда старался держаться поближе к кинокамере, однако до того дня все попытки были бессмысленны. С Гитлером мои дела пошли лучше; возможно, это было простым совпадением, вот только свою главную роль я получил именно благодаря ему.

Кстати, сейчас в это трудно поверить, но Гитлер говорил вполне здравые вещи, с ним трудно было не согласиться. Например, о безработице, о засилье во власти спекулянтов и финансовых аферистов… Хотя главное было не в этом. С того дня, когда я впервые увидел Гитлера, меня не покидало ощущение, что я буду сниматься в кино. В тот день я познакомился со Штефаном Шустером, и он был первым, кто осознал, что мне вовсе не обязательно запоминать текст. Роли, принесшие мне славу, были без слов! Последний осколок великого немого. Вы будете смеяться, – доверительно поведал Шметерлинг, – но в тот день я попросил автограф не у Гитлера, а именно у ШШ.

Никто из присутствующих на допросе даже не улыбнулся. Лента на бобине закончилась, и пришлось сделать короткий перерыв, чтобы ее сменить.

В тот день потерявший всякую надежду безработный актер Ганс Шметерлинг и не думал идти на нацистский митинг, он просто проходил мимо, заприметил возле Гитлера кинокамеру и непроизвольно двинулся в ее сторону. Стремление быть поближе к кинообъективу к тому времени сделалось его инстинктом. Однако до того знаменательного дня все предпринимаемые им попытки оказывались бессмысленными.

Шметерлинг всегда старался наладить нужные связи, в этом он был мастер, потому-то он заискивающе и попросил автограф у едва известного актера, с которым в тот момент фотографировался неизвестный ему политик. Для этого проныры автограф был удачным поводом завязать знакомство. В кино связи решают многое. Сам Штефан был явно польщен, он поставил роспись на агитационном листке Гитлера, а когда после митинга Шметерлинг вызвался понести киноаппарат его новой знакомой, актер не стал возражать.

Это был прекрасный осенний день, трое кинематографистов шли по Берлину, перед ними был великий город, а позади Гитлер, которого только что запечатлели на кинопленке.

Как показали многочисленные исследования, проведенные в немецких киноархивах, тот Гитлер был первым Гитлером, сохранившимся на кинопленке. Это исторический факт. Пленка в те времена была огнеопасной, она моментально вспыхивала от малейшей искры. Позже, в конце 50-х, изобрели негорючую пленку, а потом в 90-х годах стали переходить на цифровые носители, но это будет много позже того, как Штефана Шустера сожгут. Та пленка с Гитлером оказалась горючей по-настоящему.

В берлинской государственной библиотеке на площади Бебеля мы можем отыскать старый номер газеты «Вечерний Берлин» и увидеть ту самую фотографию. Поцелуй на снимке не был запечатлен, только рукопожатие, взгляд, ладонь на плече и надпись: «Молодой политик приветствует известного кинодеятеля, ветерана войны». На втором плане фотокарточки можно рассмотреть Шметерлинга, который держит в вытянутой руке листовку Гитлера.

На лацкане пиджака Штефана Шустера хорошо видна награда, которую он получил на фронте. На том железном кресте были выгравированы инициалы Вильгельма II и дубовая ветвь. «Золото для защиты, железо для чести» – гласит девиз этого ордена.

Через несколько лет Гитлер добавит на крест свастику, буддийский символ бесконечности, что придаст старой награде новый, эзотерический смысл. Гитлер был человеком разносторонним и интересовался восточными обычаями и верованиями.

На следующий день после того случая Гитлер пришел в пивной ресторан, где он был завсегдатаем. У него была назначена встреча с его соратниками Карлом и Мариусом. Они-то и принесли на ланч газету с фотографией Йохана. Эти двое весьма аккуратно собирали для Гитлера то, что сегодня называется портфолио. В те годы оно представляло собой весьма скромный список публикаций и упоминаний в прессе. Если бы человеку показали фотогалерею Гитлера того времени, он бы ни капельки не испугался и ни за что не поверил бы в то, что перед ним будущий планетарный душегуб и воплощение вселенского зла. Гитлер выглядел вполне пристойно. И одевался он со вкусом, костюмы были из магазина готового платья, но смотрелись достойно и вполне респектабельно: художник, прошедший через невзгоды войны и пришедший в политику по зову сердца, в тревоге за будущее своей страны.