Хваткий мой

Ему нестерпимо хочется взлететь!

Вырваться, вырваться отсюда.

Его собственных сил хватит на долгий полет.

А когда же и нужен полет, когда же и нужна свобода, если не в таком буйстве собственных сил, не растраченных жизнью, молодых и горячих?

Но и эта невидимая враждебная сила существует, оказывается, на свете, проявляет себя, упорно притягивает его книзу, перебарывает его волю к свободе.

Никто ведь его не держит; лапы опираются о жердь, или о землю, крылья распахнуть ему ничто не мешает, хвост раскрывается веером, каждое пёрышко в его власти.

А взлететь не может.

Молодой тынар в горьком недоумении.

Как убежать от этой непонятной, загадочной, злой силы?

Он ищет её вокруг себя, эту силу.

Ага, опять, как и в сети на траве… вот обвиты цевки ног, это ремешки оттягивают, не отпускают его за пределы дозволенного расстояния!

На взмах вверх крыльев или вправо, или влево – вот пределы, которые положил молодому соколу лесник Кончой.

– А ведь это не балобан, – замечает Сайкал после того, как довольно долго они молча любовались стараниями птицы вырваться, улететь.

– Этот ловчий редкостный, – отвечает жене лесник. – Тынар называют его в народе.

Если умело обучить, то можно тогда с ним даже на волка выйти.

– Себя бы без еды не оставил… – отвечает жена ему. – От птиц твоих, отец, толку всего ничего.

– Утром барана кормили? – спрашивает тут Кончой, будто не замечая старухиной колкости.

– Он уж с жиру бесится, твой баран, чуть девочку не забодал.

Придёт с работы сын, он и покормит.

В комнате вдруг становится совсем темно; старики обернувшись на окно видят, что это тайган с улицы загородил свет, уставившись внутрь старого дома на хозяев.

– Экий нахал! – рассердилась Сайкал и, резко подняв руку, закричала: – Пошёл вон, кыш!..

Тайган видит, что его отгоняют от решётки, но виляет хвостом – и ни с места.

Если б крикнул хозяин сам, тогда сразу надо было исполнить его приказ, а это хозяйка, с платком на голове, с ней тайган редко когда имеет дело, она только и умеет, что прогонять его отовсюду, просто так, для порядка.

– Завтра людей в гости пригласим… – сказал лесник. – Шерсть-то у барана уже такая наросла, что пора шкуру сдирать…

Хватит, сколько его кормили, пусть теперь нас хоть раз покормит…

Ну, пошли!

Сайкал нагибается, берет с земляного пола кожаный мешочек и направляется к выходу за мужем.

– Месяц-полтора назад шерсть была в самый раз, пригодилась бы для воротника, – хозяйка все же не удерживается от спора, – Сейчас переросла.

– Ничего, на воротник тебе ещё будет, не переживай, – хозяин сегодня добродушен. – А эту на овчину пустим, что ли.

Тебе будет лисий или даже куницын воротник.

Задвинув железный, в палец шириной засов на двери старой мазанки, Кончой ещё раз дёргает ручку двери.

– Ключи отдай-ка мне! – говорит он, отбирая из рук жены ключи. – Как бы детвора не влезла.

Вспугнут тынара, тогда все усилия пойдут насмарку, вся удача пропадёт.

Скажи, пусть сюда даже не смеют приближаться.

Здесь им не игрушки.

Люди ушли, и то, что он остался один, поразило молодого тынара.

Что он им теперь не нужен?

Но тогда зачем раньше столько возились с ним?..

А зачем оставили тут?

В этом, в какую сторону ни смотри, замкнутом помещении он, наконец, сидит один.

Вспыхнула радость в сердце – предчувствие полёта.

Взмах крыльев, ещё и ещё!

И боль в когтях, они неловко ударились о деревяшку туура, и тут же сыромятные кожаные путлища сажают его силком на пол.

Ну да, вот эта злая сила, путлища.

Молодой тынар приходит в ярость.

Снова и снова рвётся вверх, не обращая внимания на теряемые перья.

В следующем рывке, если не в этом, он вырвется, перервёт путы, сломает стойку туура.

Напрасные усилия.

Кончилось тем, что птица распласталась шеей, зобом, грудью, животом – по холодному земляному полу.

Горбатый клюв раскрылся, будто для того, чтобы оттуда высунулся плуго образный красный язык.