Атилла

– Атилла тоже поживёт с тётей своей. Мы закажем для него стрелы с его личной тамгой, он тоже будет у тебя обучаться.

Ильтотар угров только с виду казался таким покладистым добряком. На самом деле он был сильным и жёстким человеком. Если верить тому, что узнал Сакмар-менбаш, жену-готку он зарубил мечом, когда застал её с другим. После этого случая он поехал к Шимбай-хану просить руки его дочери. Шимбай-хан устроил свадьбу дочери Айгуль со свойственной белым тюркам широтой и пышностью. В качестве приданого отдал зятю тысячу воинов-азатов и табун лошадей. Куриш-ильтотар, поражённый щедростью хана, решил ответить ему тем же, оставив унукам угорских джигитов и девушек, которые сопровождали его. С тех пор почти все угры из уважения к соседям научились говорить на языке тюрков. Айгуль, переехав к уграм, стала учить детей приближённых ильтотара руническому письму, организовав нечто вроде школы. Куриш-ильтотар не мог нарадоваться этому и даже приказал построить дом, специально для занятий Айгуль.

Привели девушку, за которой посылала Айгуль. Оказалось, что зовут её Айсылу. Девушка поклонилась ильтотару, учительнице своей Айгуль и, покраснев до кончиков ушей, смущённо посмотрела на Сакмар-менбаша. Куриш-ильтотар обвёл взглядом сидящих за столом. Все с улыбкой смотрели на него.

– Вот, дочка, это и будет твой муж, – сказал хозяин дома. – У нас, угров, не принято затевать большие хлопоты, чтобы женить джигита или выдать замуж девушку. Ваша Айгуль-апа переплетёт вам волосы, и мы с ней дадим своё благословение. Потом девушки Айгуль-апа проводят вас в дом любви. Вот и будет вам свадьба… Словом, вы теперь жених и невеста. Ступайте, отдыхайте. Счастья вам!

Сакмар-менбаш взял любимую за руку и подвёл к Айгуль, которая заплела волосы Айсылу и менбаша в одну косичку. Молодые посмотрели друг на друга и пошли к молодёжи.

– Ну вот, началось! – сказал Куриш-ильтотар, потирая руки. – У нас с тобой, моя Айгуль, сегодня и завтра много будет забот.

– Какие же это заботы, Куриш? Радуйся: унуки с каждым днём всё ближе нам, дружба наша крепнет. Мы становимся единой семьёй.

– Не только люди, жена, даже звёзды сливаются – так говорили наши деды. Ты тут приглядывай, чтобы гости хорошо угощались, а мне с кузнецом потолковать надо. Сам Тангре прислал мне его сегодня.

Куриш-ильтотар велел до верху наполнить две чаши медовухой и пошёл к Туграну. Ему тотчас уступили место. Он поставил чаши на стол и подсел к кузнецу.

– Я к тебе пришёл, мастер.

Тугран поднялся.

– Приветствую вас, ильтотар.

– Ты садись, садись. Держи вот эту чашу, которую протягивает тебе Куриш-ильтотар, и давай сперва выпьем по одной, а уж после поговорим.

Они дружно опрокинули чаши, вытерли рты тыльной стороной ладоней и потянулись за жареной медвежатиной. Хозяин заявил гостю:

– Решил я оставить тебя у нас. Я уже сказал об этом Айгуль и Сакмар-менбашу. – Увидев, что кузнец собирается возразить что-то, он махнул рукой: – Сперва меня выслушай. Останешься. А с ханом твоим сам поговорю. Не волнуйся, он согласится со мной.

– Думаю, ненадолго, ильтотар?

– Долго держать не стану. Время придёт – уйдёшь. А пока давай выпьем ещё по одной. – Он подал знак, чтобы чаши наполнили снова. – Пью за здоровье Мангук-хана.

– А я – за ваше, ильтотар.

Выпили и по угорскому обычаю приложились друг к другу щеками. Это должно было означать, что отныне они братья.

– Хочешь, кузнец, тебе я тоже найду жену? Замечательную…

Что оставалось мастеру Туграну? Отказаться от такой чести неловко. Жены у него вообще-то не было. Как все, он потерял её на войне.

– Удобно ли это будет, ильтотар?

– Удобно, да ещё как! Для тебя, мастер, жену сама Айгуль, землячка твоя подыщет. Ну что, договорились?

– Стоит ли её беспокоить, ильтотар? Да и поздно уж мне.

– Что ты говоришь, ты ещё молодец! Впрочем, ты прав, – внезапно согласился Куриш-ильтотар. – Свой срок есть не только у лошади, у человека он тоже есть. Но ведь ты останешься у нас?

Кузнец протянул в знак согласия большую ладонь:

– Мужчина не меняет своего решения, ильтотар.

* * *

Свадьба растянулась на девять дней. «Девять» угры считают священным числом. На десятый день Рухил, Рамул и прочие джигиты, приехавшие за жёнами, собрались в обратный путь. К унукам, которые славились своей доблестью, предводитель угров питал особую любовь. Он не случайно посватался к дочери Шимбай-хана. С женитьбой сердечное расположение угорца к соседям лишь увеличилось. Поглаживая длинную, до самого пояса, седую бороду, он с удовольствием бросал взоры на унукских молодцов и их светловолосых жён, которых сам выдал за них замуж. Лет Куришу-ильтотару было немало, а сына, которому он мог бы доверить племя, бог ему не дал. Сегодня он оставил у себя племянника жены Атиллу и женит его на своей дочери Куркем. Через два-три года Атилла окрепнет. Тогда Куриш возьмёт Айгуль за руки и скажет своё последнее слово. А как же иначе, без родника нет реки, а без завещания нет у племени вождя. Сегодня он нашёл себе замену – человека, которому оставит земли свои и народ. Его племя объединится с надёжными унуками, а сам он сможет тогда спокойно покинуть бренный мир.

X

Весть об объединении сарматов с белыми тюрками опередила шахзаду Бахрама. Ещё до приезда сына шахиншах Едигер знал всё. Новость сильно взволновала его. Он был рад, что сын в пути к родному дому. Не нравилось ему лишь то, что шахзада расстался с дочерью хана сарматов.

Поразмыслив, он примирился и с этим – что поделаешь, видно, такова его судьба, – и спешно выехал во главе большого войска в Фаруз. С ненавистными жрецами ему хотелось разделаться ещё до приезда сына.

А Бахрам-шахзада между тем вот уже три дня сидел посреди степи, не зная, как ему жить дальше, куда ехать. До недавних пор у него и в мыслях не было ехать к отцу. Он бы и не поехал, если бы любимая бике не предпочла ему Мангук-хана. Разлука с ней была странной. О том, что они расстаются навсегда, не было сказано ни слова. Бахрам-бек уехал так же, как множество раз уезжал на джайляу или в поход, словно в скором времени собирался вернуться. Но сердце чуяло: это конец. Сафура тоже молчала. Она всё же вышла из своего шатра, чтобы проводить его. Может, в душе её дрогнуло что-то? Бахрам-бек всё ещё надеялся на это. Но сопровождать мужа до околицы, как раньше бывало, Сафура-бике не захотела. Она стояла у своего порога, не сделав в его сторону ни шагу. Чтобы не видеть этого, Бахрам-бек ни разу не обернулся. Оба понимали, что так расставаться нельзя. Чем всё это кончится, Бахрам-бек не знал, но чувство растерянности, обиды, безысходности не покидало его. Порой казалось, что для них не всё потеряно, что есть ещё время, чтобы хорошенько обдумать всё. Он пытался утешить себя тем, что рядом с ним юное, очаровательное создание – дочка Германариха, с которой он никогда не расстаётся. Он женится на ней, но, по обычаям персов, жениться без благословения отца нельзя. А вот брата девочки, Баламбира, ему нисколько не жаль, он с лёгким сердцем оставил его Сафуре-бике.

Бахрам-бек понимал, что оставляет жену хану Мангуку, который так и не решился переплыть Итиль, чтобы договориться с ним об очень важном для них обоих деле – об объединении. Небось, ждёт, когда муж Сафуры уедет.

– Так и есть, – вздохнул Бахрам-бек.

Шахзада был прав, сердце Сафуры-бике тоже было не на месте. Она так же пребывала в растерянности. Было грустно оттого, что вместе прожито столько времени. Бахрам-бек вполне достоин уважения. Ни разу не сказал он ей обидного слова, из походов всегда возвращался с хорошей добычей. Она, дочь Сармат-хана, не могла не думать и о том, что их разрыв может осложнить отношения с шахиншахом Едигером. Она боялась даже представить себе такое. Отец Бахрама был надёжным союзником, ведь своим главным врагом он тоже считает рабовладельческий Рим. В этом интересы их совпадают.

Сафуре-бике почему-то не хотелось отправлять гонца к Мангук-хану. Пусть он сам сделает первый шаг. Она – всё же ханская дочь! Сынок Баламбир – вот кто был теперь её единственным надёжным другом. С ним она почти не расставалась. Не хотелось ей, чтобы старуха занималась мальчиком, но временами с этим приходилось мириться. В конце концов старуха образована, знает четыре языка, может научить ребёнка руническому письму…

Сафуре-бике было бы легче, если бы перед отъездом Бахрам-бек сказал, что уезжает навсегда. Но она не слышала таких слов, поэтому всё ещё стояла перед выбором. Конечно же, Мангук-хана она любит всей душой, готова следовать за ним хоть за гору Каф. В нём теперь вся её надежда. Сафура-бике верит, что встав во главе могучей силы, хан сможет исполнить давнюю мечту её отца – наказать ненавистного Германариха.

Мысли её снова вернулись к мужу. Бахрам-бек взял с собой персов. Так он обычно уходил на джайляу. Может, он и теперь уехал ненадолго и скоро вернётся?

А Бахрам-бек тем временем, чтобы решиться наконец на что-то, ждал из Ирана гонца. Один уже был, но с тех пор прошло несколько недель. Нужно было знать, как теперь обстоят у отца дела, нуждается ли он по-прежнему в помощи сына. Вот тогда он и решит, куда ему ехать и что делать. Шахрай тоже так считает. В последнее время шахзада всё чаще прислушивался к мнению старого жреца. Стал больше доверять ему, хотя и знал, что на родине отец воюет с такими же, как он, жрецами. Шахрай чувствует это и ведёт себя с ним всё смелее. Он знает, что противостояние с жрецами очень серьёзно: либо шахиншах истребит их, либо они погубят шахиншаха. А шахзада всё ещё гадает, как ему быть, чью сторону принять… Бахрам-бек должен решить это для себя. Раньше в таких делах он советовался с Сафурой-бике. А теперь её нет. Лёжа в шатре посреди степи, он принимал важнейшие для себя решения. В конце концов Бахрам-бек пришёл к такому выводу: чью бы сторону он не принял, для него важно выжить. Прочее он доверяет Богу. В любом случае, кто бы кого ни победил, трон Ирана займёт он. Вот только уступит ли отец трон, если останется жив? Ведь у него есть ещё один сын, выпестованный в отцовском дворце…

Шатёр стоял у ручья, звон которого Бахрам слышал днём и ночью. За спиной у него стоит кумысник. Шахзада забрал его у Сафуры. Куда бы Бахрам-бек ни выезжал, с кумысником не расставался. Он велел наливать кумыс каждому, кто заходил в шатёр. Сейчас перед ним атакай Шахрай. Бахрам-бек кивком велел подать ему кумыс, но тот от угощения отказался, и попросил воды из родника. Жрец не спеша пил воду, а бек разглядывал на его узловатых пальцах перстни с камнями и думал: «И чего не хватает этому человеку? Женщин ему не надо, и лет уж много, а всё не угомонится никак».

Утолив жажду водой, Шахрай попросил кумыса. Напиток ему дали в серебряной чаше. Старик выпил, поставил чашу на ладонь и заговорил, взглянув на бека:

– В трудном я оказался положении, – начал он. – Единственная надежда страны и народа – это ты, шахзада. Я ничего не хочу скрывать от тебя: мне дали трудное поручение, посылая сюда, к тебе… Отец твой, ты знаешь, зовёт тебя в Иран…

– Знаю. И что дальше?

– Не-ет, шахзада, ты не знаешь многого из того, что происходит на твоей земле. Не знаешь, например, что отец твой теперь воюет со жрецами в Фарузе. А жители Фаруза на стороне его врагов – все, даже городская знать. Это не первая ошибка, которую он совершает, шахзада. А ты, вернувшись, должен будешь опираться на жрецов и знать. Это мой тебе совет, шахзада… Поверь, трон ты получишь только из рук жрецов…

Бахрам-бек протянул свою чашу кумыснику. Залпом осушив её, уставился на старика.

Так что наговорил ему этот проклятый жрец? Раньше в шатёр к беку войти не решался, а теперь, не боясь, откровенничает, советы даёт и хочет, чтобы сын шахиншаха, наследник, верил. Так ли он понял? Жалкий старик посмел сказать, что дела шахиншаха плохи настолько, что ему грозит опасность. А власть он, шахзада, получит только из рук каких-то религиозных фанатиков.

Похоже, ему и вправду надо поспешить на родину. Иначе кто-то другой может занять трон Сасанидов. Кто-то чужой, кого никто не ждёт…

– Ты говорил так уверенно, не случилось ли чего с моим отцом?

– Отец твой сошёл с верного пути, шахзада, на троне ему больше не бывать. Жрецы полагаются на тебя, а не на брата твоего, который взлелеян во дворце. Я должен живым и невредимым доставить тебя на родину, шахзада. Для этого меня и послали к тебе.