Чечня и власть Советов. 100-летний юбилей Чеченской автономии

«Здесь не расскажешь, надобно совет держать».

Кривоносов приказал немедленно собрать членов ревкома.

«Только того, Чеботарева, не надо. Он, брат, и нашим и вашим виляет… большевикам, наверно, продал и волю нашу казацкую и веру православную!…».

«Слушаю, атаман», – отвечал Черноусенко.

Кривоносов пошел домой. По дороге забрел в лавку, где два казака угощались аракой, а третий валялся на полу.

«Вы, станичники, убрали бы эту падаль. Опять налимонился. За этого Шевченку раз хозяйку хотели оштрафовать».

«Ничего, атаман. Мы ему только одну банку поднесли, он и свалился. Мы его, пропойцу, сейчас выбросим. Не первый старина под забором ночевать…».

Гости вынесли пьяного Шевченко из лавки и бросили у забора соседней хаты.

«У нас гости будут, так ты, хозяйка, выпивки припаси да закуски и все такого…» – сказал Кривоносов жене. Кривоносиха заворчала:

«Все расходы да расходы. А будет ли из этого толк?.. Хочь раньше и расходовали на обчество, зато доходы были… А теперь?.. Одного жалованья при теперешних ценах на хлеб не хватит…».

Все же она стала снимать с полок коробки консервов, отрезала колбасы, сыру, по привычке свесила то и другое, вынула бутылку «церковного» для учителя. «Он не пьет араки» – сказала она вслух и пошла с провизией в свою хату, к которой крадучись, как на воровское дело, подходили члены ревкома. Все они, входя в парадную, размашисто творили крестное знамение и здоровались с председателем. Отвечая на приветствие, Кривоносов всем говорил одинаково: «Седайте! Гостем будете».

Первым пришел нестарый еще казак Безбрыжий. Он лишился руки на Турецком фронте, во время конной атаки и был озлоблен на советскую власть за то, что она заключила мир с «басурманами» -турками. Он все собирался добивать левой рукой турок.

«Ой, буду бить левой рукой большевиков», – сказал он, садясь в красном углу под висевшими в три ряда иконами. Кривоносов, поглаживая самодовольно свою седую бороду, добавил:

«Не токмо ты, инвалид, но и все казачата и казачки встанут на душеспасительное дело».

Влетел в парадную бывший хорунжий Матушкин. Он все еще носил серебряные погоны и четыре «георгия».

«Седайте, кавалер. Гостем будете», – приветствовал вошедшего Кривоносов.

«Хорошо бы перед заседанием по рюмочке», – предложил Безбрыжий. Кривоносов вынул из шкафчика графин, наполовину наполненный мутной, вонючей аракой, и три грязных зеленых стаканчика и поставил все это на стол.

«Вот только закуски нет. После заседания хозяйка приготовит», – сказал Кривоносов.

«Ничего, дело привычное» – молвил Безбрыжий, взял левой рукой графин и налил три стаканчика. Выпили, поморщились. Кривоносов налил по второму. Выпили по второму.

В парадную вбежал Черноусенко и скороговоркой отчеканил: «Заседание вижу началось».

«Бог троицу любит», – предложил Безбрыжий. Хозяин принес еще две большие рюмки. Выпили еще.

Кривоносов надел очки, распечатал дрожащей рукой пакет и по складам прочитал: «Из станицы в станицу, весьма срочно. Граждане, казаки, крестьяне, рабочие и горцы. Казаче-крестьянский совет начал борьбу за сохранение и укрепление всех завоеваний революции, которым преступная политика народных комиссаров готовит неизбежную гибель. Казаче-крестьянский совет будет бороться с советом народных комиссаров и его наемниками, поднявшими руку на мирное трудовое население…».

Кривоносов оборвал чтение, в хату вошел член ревкома – станичный учитель Лозовой. Он предложил: «Давайте, я дочитаю».

«Не надо! На заседании дочитаем», – сказал Матушкин. Нагнувшись, он ловко поднял брошенный Кривоносовым на пол пакет и тщательно осмотрел его. Там оказалась приклеенной другая бумажка. «А слона-то вы и не приметили – сказал он. – Кроме воззвания, здесь есть секретное предписание из Моздока нам, Грозненскому ревкому».

Кривоносов взял бумагу и стал разбирать: «Секретно. Весьма срочно. Кизлярскому военно-революционному комитету. Казаче-крестьянский совет предлагает вам немедленно по получении сего предложить командующему советскими вооруженными силами в г. Грозном в 24 часа сдать все оружие, броневики, и выдать большевиков. В случае невыполнения этих требований в назначенный срок предлагается открыть боевые действия против неприятеля. Председатель Терского Казаче-крестьянского совета Г. Бичерахов. Секретарь Г. Столбовский».

«Пойду бить левой рукой большевиков», – завопил Безбрыжий.

«Выступаем за наше правое дело», – добавил Черноусенко, наливая себе рюмку араки и залпом выпивая ее.

«Теперь мы заговорим с большевиками на языке винтовок и пушек», – перебил Черноусенко Матушкин. – «За дело, ревкомцы…, кажется, все наши в сборе?».

«Гордеича, что-то нет, а я наказывал через сына, чтоб беспременно был», – ответил Черноусенко. – Обойдемся и без Гордеича. Не до полуночи же сидеть. Не забывайте, что надо диспозицию на всякий случай дать станицам… Я уверен, что красные оружия не положат…».

Матушкин запел: «Будет буря, мы поспорим и поборемся с ней…».

«Начинать, так начинать», – сказал Кривоносов и занял председательское место.

«Так вот нам, казаки, надо разработать план наступления на Грозный. Сведения о боевых силах большевиков у меня имеются подробные».

Кривоносов вынул из-под бешмета кучу бумаг. Тут были сводки, планы и списки казаков.

«Матушкин – спец военного дела. Не даром тебе четырех „егориев“ на черкеску навесили. Тебе и карты в руки. Мы тебя назначим командующим нашим фронтом. Я думаю, казачество, возражений не будет?» – спросил председатель.

«Просим!» – заговорили хором присутствующие.

«Благодарю за честь. Долг свой перед войском выполню до конца», – расшаркиваясь и изгибаясь, как вьюн, произнес вновь испеченный командующий. – «Теперь позвольте, господа, то бишь, казаки, просить вас назначить мне начальником штаба полковника Зверева. Он академию генерального штаба, хотя и по 2-му разряду, но окончил, имеет боевой опыт – георгиевским оружием награжден. Будет полезен для нашего дела. Думаю, что он согласится и чинами считаться в такое горячее время не будет».

Все встали, кроме учителя, и перекрестились. Председатель потянулся к иконе, чтобы поцеловать ее, но зацепил лампаду, которая упала на пол и разбилась.

«Примета плохая», – с досадой промолвил он и сплюнул.

«Прощевайте», – кинул Матушкин, уходя.

«Таперича про военное хозяйство», – предложил Черноусенко. Председатель, подмигнув глазом ему, обратился к присутствующим:

«Верно говорит Иван Григорьич Черноусенко, что нам надо подумать, как снарядить казаков. Ведь обчественные наши денежки лопнули от большевиков в банке… Я гадаю, що помимо Григорьича – он, сами знаете, человек хозяйственный, честный, сколько годов казначеем по выбору ходил в станице, – нам некого другого брать!..».

Черноусенко, не дав председателю окончить речи и не дожидаясь, пока его выберут, вскочил со своего места и, отвесив низкий поклон, затарабарил: «Спасибо, спасибо, спасибо, станичники, за великую честь».

«А как ты, Григорьич, думаешь касательно средств? Откудова их брать на военные расходы?» – спросил приятеля Кривоносов.

«Перво-наперво продадим двух обчественных бугаев. К налетью подрастут новые. Во-вторых, – пустим добровольную по станице подписку. У-третьих, – обложим наших купцов-духанщиков».

В это время Кривоносиха крикнула в раскрытую дверь: «Закончили? Давайте графин и склянки».

Черноусенко бросился за графином, рюмками и стаканами, а секретные бумаги положил на окно. Все перешли на черную половину, и началась попойка.

Глава II. В парадную тихо вошел сын Кривоносова – Николай. Он только что приехал из Владикавказа и торопился к своей невесте-большевичке – учительнице станичной школы, Марусе Изюмовой. Николай поставил свой чемодан на пол, увидел какие-то бумаги на окне и стал их читать. «Ба! Вот так штука! – подумал он. – Ведь это белогвардейское воззвание».

Закрыв дверь на крючок, Николай списал полностью приказ и положил бумаги на прежнее место. «Ну, теперь, немедля ни минуты, к своим. Надо их предупредить».

Он тихонько вышел из хаты. Кривоносиха услышала, как скрипнула дверь, и бросилась поспешно на двор: «Не воры ли?».

Она догнала сына за воротами: «Колюшка, родной, это ты! Побудь дома! Мы, почитай, цельныймесяц тебя не видели. Брось эту голоштанницу Маруську. Смущает она тебя только. Я ей все косы выдеру», – обливаясь слезами, твердила мать.