Ходячие города. Том 1. Механическое сердце

Глава 2. Дозор. Грязные рутины

Возвращались они уже под утро, когда свет в технических коридорах становился тусклее, а "Восток"гудел внизу усталым басом, будто его тоже прогнали через руины. Скафы звенели железом, ботинки чавкали по грязи, каждый шаг отзывался в ржавых панелях сухим скрипом. В шлюзовом отсеке их уже ждали – двое охранников в чистой броне и дежурный дозорный с планшетом.

– Строй, – рявкнул один, щёлкнув предохранителем на автомате. – Оружие на предохранитель, рюкзаки на пол.

Железо загрохотало, когда они, матерясь, скидывали с плеч груз. Пот пробивал сквозь рубашки, влажные пятна расползались по спине и груди, ткань липла к телу. Лекс чувствовал, как его собственная рубаха уже не суше компрессора в нижнем отсеке, пот солёными дорожками стекал под бронежилетом.

– Фамилия, – лениво начал дозорный, щёлкая пальцем по экрану. – Крымов. Группа три-В. Результат вылазки?

– Помпы – две целых, одна на запчасти, – ответил Трос, выдвигаясь вперёд. – Крепёж, кабели, блоки. Без потерь.

Лекс едва заметно скривился: "без потерь"звучало так, будто всё остальное неважно.

Охранники уже лазили по их рюкзакам, как по мусорным бакам. Выдёргивали железо, звякали им, складывали в отдельные ящики. Один из них вдруг остановился, держа в руке небольшой металлический цилиндр с помятой маркировкой.

– Это что? – прищурился он.

– Энергоблок, – отозвался Гвоздь. – В развалинах валялся, никому не нужен.

– В акте его нет, – заметил дозорный. – Значит, хотел спрятать? На чёрный рынок?

– Хотел, чтобы у нас был резерв, когда ваша элита снова забудет, что мы живые, – буркнул Гвоздь. – На рынке он бы не дожил до вечера, сами знаете.

Охранник ухмыльнулся, убирая находку в свой ящик, не в общий.

– Теперь у нас резерв, – сказал он. – Тебе он не нужен.

– Мою пайку тоже в резерв? – не выдержал Гвоздь. – Или сразу в ваш ужин?

– Пайку – нет, но часть пайка потеряешь, – холодно констатировал дозорный, не отрываясь от планшета. – Пункт: попытка утаить имущество города. Минус четверть рационов на неделю.

– Да ты… – Гвоздь шагнул вперёд, но Лекс поймал его за локоть.

– Тихо, – шепнул он. – Они только этого и ждут.

Скрип ржавчины под сапогами стал громче – остальные смещались, наступая на старые решётки. Одна из них жалобно прогнулась, брызнув из-под себя чёрной жижей. Запах прелого масла пополз вверх, смешаясь с потом и металлическим привкусом ночи.

– Что это? – второй охранник поднял из рюкзака Лекса тканевый свёрток.

Лекс почувствовал, как в животе что-то сжимается: на секунду всплыло лицо незнакомки, её нашивка, грязь на куртке. Но в свёртке была всего лишь старая отвёртка с самодельной рукоятью и пара болтов.

– Инструмент, – спокойно сказал он. – Мой. Без него ваши трубы быстрее посыплются.

– Инструмент учитывается, – упрямо повторил дозорный. – Всё, что не прописано в задании, идёт на проверку.

– Ты хочешь акт на каждый болт? – Лекс не удержался. – Или справку, что эту ржавчину я нашёл лично? Могу привести свидетелей: руины, ветер и одну плиту.

Охранник поднял на него взгляд. В нём не было злобы – только скука и лёгкое раздражение, как у человека, которого отвлекают от монотонной работы.

– Я хочу, чтобы техники делали свою работу и не пытались играть в героев, – сказал он. – Город и так держится на соплях. Если каждый начнёт тянуть в сторону, мы все рухнем.

– Мы уже держим его на своих руках, – отрезал Лекс. – Вы там наверху этого просто не чувствуете. У вас сапоги не скрипят по ржавчине.

– Достаточно, Крымов, – вмешался Трос. – Приказ есть приказ.

Дозорный коротко кивнул, делая отметку.

– Замечание за тон, – произнёс он. – В следующий раз можешь потерять не часть пайка, а смену. В карцере.

Лекс сжал зубы, чувствуя, как пот мерзко стекает по позвоночнику. Хотелось сорвать с себя эту липкую рубаху, вытереть о неё все их аккуратные планшеты, стереть их холодные глаза. Вместо этого он только выдохнул носом и перехватил рюкзак, когда тот швырнули обратно.

Сталь под сапогами снова жалобно скрипнула, когда они двинулись прочь. "Восток"гудел, будто ничего не случилось.

– Минус четверть пайка, – буркнул Гвоздь, догоняя Лекса. – За то, что нашёл лишнюю жизнь для их долбаного города.

– Зато мы сами ещё целые, – ответил Лекс мрачно. – Остальное они всё равно рано или поздно отнимут.

В технический отсек они вернулись уже как в чужой дом. Те же трубы, тот же гул, тот же запах масла, но после руин всё казалось чуть более тесным, чем вчера. Лекс шлёпнул рюкзак на верстак, стянул мокрую рубаху через голову – ткань хлюпнула потом, как выжатая тряпка, – и остался в майке, тут же прилипшей к спине.

Перед ним ждала очередная железная обида – насосный блок, который вёл себя как пьяный: то качал, то захлёбывался, плюясь эмульсией. Лекс открыл крышку, горячий пар ударил в лицо, в нос сразу ударила смесь ржавчины и старой химии. Пальцы сами пошли по гайкам, ключи звякали, как зубы от холода, только холода здесь не было уже много лет.

"Минус четверть пайка… списки, отчёты, акты", – мысли крутились, как крыльчатка. – "Мы тащим помпы, чтобы город дышал, а они считают болты и граммы. Человек – строка. Ошибка – строка. Отец был строкой. Дан будет строкой, если не вытащат. И я буду. Всем плевать".

Он чувствовал злость где-то под рёбрами, тяжёлую, вязкую. Усталость сидела поверх, как корка на ржавчине – тронешь, полезет всё сразу. Страх прятался глубже, там, где он не любил копаться: страх не вылазки, а того, что всё так и останется – бесконечный гул, грязь под ногами, чужие голоса сверху, решающие, кому жить, а кому стать "эксплуатационной потерей".

– Помнишь прошлый рейд? – голос Гвоздя прозвучал где-то сбоку, глухо. – На западный узел.

– Как забудешь, – буркнул Лекс, не поднимая головы. – Тогда тоже говорили: "маршрут лёгкий".

– Лёгкий… – Гвоздь усмехнулся без радости. – Трое не вернулись. Ромка, Тень и этот, как его… высокий, который всё шутил про демонов и премии.

– Лёха-Премия, – подсказала Нора, копаясь в ящике с деталями. – Я его ещё по голосу слышу иногда, когда ветер в вентиляции воет.

Лекс на секунду замер, ладонь застыла на горячем металле. Перед глазами всплыло, как Лёха-Премия, запыхавшийся, тащил на себе половину ящика с крепежом и орал что-то вроде: "Вернёмся – потребуем доппайку за моральные страдания!". И как потом "вернулись"только ящик и два кровавых ремня.

– А стоило вообще туда лезть? – вдруг спросил Гвоздь. – Ради чего? Ради вот этой дряни, – он пнул ногой старую трубу. – Ради ещё одного дня, когда нас будут строить в ряд и отнимать пайки?

– Ради того, чтобы "Восток"не встал, – отозвалась Нора автоматически. – Если встанет – все трупы.

– Мы и так трупы, – огрызнулся Гвоздь. – Только ходим и работаем. Как эти насосы. Пока не сдохнем.

Лекс закусил губу, затягивая гайку до упора. Насос заворчал, затрясся, потом перешёл в ровный, хотя и хриплый гул. Ещё один кусок железа согласился жить чуть дольше.

– Если не вылазить, – медленно сказал он, – мы сдохнем здесь. Без воды, без воздуха, без топлива. Просто медленнее, чем снаружи.

– А если вылазить, – не отставал Гвоздь, – сдохнем там. Быстрее. Выбор отличный, Крымов, спасибо, успокоил.

Нора хлопнула ящик, захлопнув крышку.

– Хватит, – бросила она. – Мне и без вас кошмары снятся. Мы вылазим не потому, что хотим. Потому что по-другому никак.

– Всегда есть "по-другому", – упрямо пробормотал Гвоздь. – Можно не идти. Можно послать их к демонам.

– И куда ты денешься? – Лекс поднял на него глаза. – Выйдешь в Пустошь? В руинах останешься? Без ходока, без воды, без фильтров? Сожрут, прирежут, заразят – выбирай. Система гнилая, да. Но пока мы в ней, у нас хотя бы есть шанс.

Он сам ненавидел эти слова. Чувствовал, как они отдают чужим голосом – голосом отца, голосом старших техников, голосом тех, кто уже смирился. Но другого ответа у него не было.

– Стоит ли вылазить? – повторил он тихо. – Мне кажется, вопрос не в этом. Стоит ли вообще здесь жить – вот что страшно.

В отсеке повисла тяжёлая пауза. Насос гудел, скрипела где-то над головой старая балка, по трубе прошёл далёкий, приглушённый удар – "Восток"переставлял ноги.

– Ладно, – Гвоздь первым отвёл взгляд. – Делайте свои святые железки. Я пойду хотя бы руки отмою. Пока вода ещё течёт.

Он ушёл, сапоги скрипели по решёткам, оставляя в воздухе отзвук его злости.

Лекс остался над открытым блоком, ладонью проводя по тёплому металлу.

"Стоит ли вылазить?"– эхом отзывалось внутри. – "Стоит ли жить? Стоит ли молчать, когда они списывают тебя, как деталь?"

Ответа по-прежнему не было. Только усталость, злость и страх, сплетённые в тугой узел, который "Восток"таскал в своих кишках вместе с ними.

Нора ушла следом за Гвоздём, и отсек на минуту стал почти тихим. Только насос, только гул "Востока", только редкий треск старых соединений. Лекс ещё раз проверил давление, закрыл крышку, вытер ладони тряпкой и потянулся к контейнеру с мелочёвкой – нужно было найти пару болтов под изношенные крепления.

Контейнер стоял в углу, под самым потёкшим трубопроводом. Крышка скрипнула, когда он её поднял, запах сырой ржавчины и старой смазки ударил в нос. Внутри – как всегда: винты, шайбы, обломки, то, что нормальные люди давно бы выбросили, а на "Востоке"считалось богатством.

Лекс сунул туда руку, пошарил в железном мусоре. Металл холодно звякал о пальцы. Вместо болта под пальцами оказалось что-то мягкое и сухое. Бумага.

Он подхватил свёрнутый в трубочку кусок, на секунду замирая. Бумага на ходоке – редкость. Бумага – всегда чей-то след.

– О-о, – протянул голос за спиной. – Любовные письма, Лекс?

Он дёрнулся, сжимая пальцами находку, и обернулся. В дверном проёме стоял Гвоздь, уже с мокрыми локонами – видимо, успел облиться почти чистой водой из фильтра. Рубаха на нём всё равно прилипла к груди, пот тёмными полосами проявился на ткани.

– Ага, – отозвался Лекс, не моргнув. – От тебя. Пишут, что ты опять пытаешься спереть лишний энергоблок.

Гвоздь фыркнул, заходя внутрь.

– Тогда это точно не любовное. Обычный донос.

Лекс незаметно сунул свёрток в карман, опуская крышку контейнера. Сердце стукнуло чуть чаще, чем нужно.

– Ты чего такой? – прищурился Гвоздь. – Морда как у фильтра перед смертью.

– Жарко, – пожал плечами Лекс. – И насос этот мне снился уже с месяца три.

– Тебе бы женщины снились, – вздохнул Гвоздь. – Пошли, Нора сказала, на верхней площадке кто-то байки травит про демонов в вентиляции. Хочу послушать, с чем нас в этот раз сравнят.

– Иди, – ответил Лекс. – Я догоню.

Гвоздь пожал плечами и ушёл, сапоги ритмично скрипели по решёткам.

Лекс подождал, пока шаги стихнут, потом достал бумагу. Пальцы были всё ещё в мазуте, и он осторожно отряхнул их о штаны, прежде чем развернуть свёрток. Бумага была помятая, с потёками чего-то жирного, но буквы читались чётко.

Это был не текст – набор символов. Буквы, цифры, какие-то значки, разбросанные странными группами. Никаких привычных фраз, только строки вроде: "3-7-В / 4С-Л / вниз-2 / окна-нет". Меж строк – маленькие значки: три точки и перевёрнутый треугольник.

Тот самый знак, что был на рукаве у незнакомки в руинах.

Лекс ощутил, как по спине пробежал холодок, не от ветра – от понимания. Это не просто чья-то записка про пайки. Это шифр. Маршрут? Места? Встречи?

"Может, совпадение", – попытался он себя успокоить. – "На руинах много странных людей и много странных тряпок".

Но совпадений на "Востоке"он не любил. И не верил в них.

Внутри ворочалась тревога. Любой непонятный листок – повод для допроса. Любая связь с неизвестными – уже почти приговор. Если охрана найдёт эту бумажку в его кармане, вопросов будет много. Ответов – мало.

"Выясни, кто оставил. Выбрось к чёрту. Сожги. Спрячь. Сдай старшему", – мысли прыгали, перебивая друг друга. – "Если это метка подполья – тебя втянут. Если это ловушка элиты – тебя утопят. Если это от той девчонки…"

При мысли о ней что-то странно кольнуло под рёбрами. Не романтика – раздражающее любопытство. Кто она? С какого ходока? Почему её шифр лежит в их контейнере?

– Спокойно, – прошептал он себе, сворачивая бумагу обратно. – Это просто болт среди других. Пока ты сам не решил, что это бомба.

Он сунул записку глубже, в потайной внутренний карман, куда обычно прятал мелкий инструмент. Сердце всё равно продолжало стучать слишком громко, будто боялось, что его звук услышат через металл.

Опасность была не в бумаге. Опасность была в том, что ему стало интересно.

Лекс ещё раз проверил, что записка спрятана, хлопнул себя по карману так, будто просто вытирал руки, и выбрался из отсека. Коридор встретил вязким жаром, воздух стоял, как плохо проваренная каша. На развилке к "душевой"уже выстроилась небольшая очередь из таких же уставших, вонючих тел в грязных робах.

"Душевая"была громким словом для маленькой комнаты с трубой под потолком, на которой собирался конденсат. Вода капала редкими, жадными каплями в общий ржавый поддон. По плитам пола растекались серые лужицы. С потолка свисали верёвки, на них – кто-то развесил сушиться тряпьё, в том числе майки, больше похожие на куски марли.

Гвоздь стоял у стены, уже в свежей, относительно сухой рубахе, старую сжимал в кулаке. Заметив Лекса, он быстро засунул грязную майку в щель между трубой и стеной.

– Это что было? – приподнял бровь Лекс.

– Заначка, – ухмыльнулся Гвоздь. – Если оставлю в общем баке для стирки, кто-нибудь примерит и уйдёт в ней в новую жизнь. А так хоть будет, что натянуть, когда совсем всё порвётся.

– Ты думаешь, кто-то захочет это украсть? – Лекс ткнул пальцем в серое, закостеневшее от грязи тряпьё.

– Чистое – воруют, грязное – прячут, – философски заметил Гвоздь. – Закон "Востока".

Внутри "душевой"было тесно. Нора уже стояла под трубой, ловя капли тряпкой. Пользоваться водой напрямую запрещали – слишком большой роскошью считалось дать ей упасть на кожу просто так. Она выжимала тряпку на себя, размазывая по лицу, шее, ключицам. Грязь превращалась в серые потёки, но хоть немного становилось легче дышать.

– Не задерживаемся, – буркнул дежурный у двери. – Каждому по тряпке, по очереди.

– А если кто-то тряпку сперёт? – донёсся голос из угла. – В прошлый раз мои штаны кто-то так "постирал", что я их неделю не видел.

– Потом нашёл на Глыбе, – хмыкнула Нора, не открывая глаз. – Он клялся, что нашёл "у себя".

– У себя это у кого? – проворчал тот. – На жопе?

Кто-то фыркнул, кто-то устало улыбнулся. Смех тут был редким гостем, но без него совсем съезжала крыша.

Лекс дождался своей очереди, взял мокрую, холодную, пахнущую чужими телами тряпку, провёл по лицу. Пот и пыль стекли вместе, кожа чуть задышала. Он прошёлся по шее, подмышкам, по груди, потом машинально протёр руки до локтей – как будто именно с них нужно было смыть всё накопившееся дерьмо.

– Кто опять чистые майки стырил? – раздался недовольный голос у верёвок. – Я вчера вешал две. Сейчас одна.

– Может, "Восток"на свидание пошёл, приоделся, – отозвалась Нора. – Или демоны решили не позориться в лохмотьях.

– Я серьёзно! – парень, лет на пару моложе Лекса, держал в руках свой единственный оставшийся верх. – У меня смены через день. В одной майке всё лето протягивать?

– Лето, – усмехнулся Гвоздь. – Тут круглый год одна и та же погода: "жарко и хреново".

– Кому-то вообще не достаётся чистого, – вступил старший из техников, плотно сбитый мужик с серой щетиной. – Что нашли, в том и ходят. Радуйся, что у тебя хоть одна осталась.

– Радоваться чему? – парень сжал ткань так, будто собирался её ударить. – Мы пашем, как твари, едим объедки, спим на железе. Вчера пайку урезали, завтра, глядишь, воздух по талонам выдавать будут.

– Воздух и так по талонам, – мрачно заметил Лекс. – Только талоны называются "вылазки".

В животе у него громко заурчало, как будто подтверждая слова. Усталость навалилась волной – ноги гудели, спина ныла, голова гудела в такт ходку. Хотелось сесть прямо здесь, на мокрый пол, и не вставать, пока "Восток"сам не развалится.

– Голодные, злые, вонючие, – подвёл итог Гвоздь. – И всё равно завтра спрос будет такой же, как с чистых, сытых и выспавшихся.

– С чистых, сытых и выспавшихся спроса нет, – сказала Нора, повязывая на шею почти сухую тряпку, как шарф. – Они наверху.

Лекс молча натянул на себя сухую, но уже пахнущую мазутом майку, спрятал старую в рюкзак – ещё послужит. Пот под новой тканью никуда не делся, просто стал терпимее.

Гул "Востока"прокатился по трубам, словно напоминая: отдых закончился.

Вечером их всех согнало в кормовую "столовую"техников – низкое помещение между котлами и баком с водой, где потолок сочился конденсатом, а воздух был густым от запаха тушёной крупы и горелого жира. Столы – те же сколоченные панели на болтах, лавки шатаются, под ногами чавкает вечная смесь масла, пыли и чьих-то давних обедов.

На середине стола лежала карта аварий за день: смазанная схема секций с красными отметками. Трос водил по ней пальцем, будто собирался выковырять проблему из бумаги.

– Обвал подвесной трубы – раз, – перечислял он. – Насос, который чуть не встал – два. Слив в третьем тоннеле забит – три. Если так дальше пойдёт, "Восток"сам себя придавит.

– Он уже давит, – пробормотал Гвоздь, отламывая кусок своего сухаря. – Нам на спины.

– Ты лучше скажи, почему трубу не заменили ещё неделю назад, – вспыхнул один из старших, Резьба. – Мы отмечали трещину, подавали заявку.

– Заявки уходят наверх, – пожал плечами Трос. – А наверху решили, что патроны важнее креплений.

– Патроны не удержат трубу, когда она нам головы ломать начнёт, – вмешалась Нора. – Или им сверху виднее, чьи головы лишние?

Голоса загудели громче, началась перебранка – кто виноват, кто просрал, кто должен был проверить швы ещё раз. Каждый помнил что-то своё: обвал три месяца назад, вспышку в топливной шахте, лопнувший клапан, кипяток и кожу, слезшую с рук у троих.

Лекс сидел ближе к краю, ковырял ложкой в миске – там плавали жалкие остатки ужина, пара кусочков чего-то, условно похожего на мясо. Слушал, как споры набирают обороты, и чувствовал, как раздражение стучит по рёбрам в такт гулу ходока.

– Орать все мастера, – наконец бросил он, не поднимая головы. – А когда трубу подпирали, людей не хватало. Я там ваши рожи не видел.

– Я в это время клапан менял, – отозвался Резьба. – Или ты думаешь, я весь день в сортире отсиделся?

– Да я вообще не про тебя, – вздохнул Лекс. – Я про то, что мы все латки лепим, а сверху каждый раз делают вид, что всё под контролем.

На краю стола стоял единственный чайник – в нём булькала бледная, почти прозрачная жидкость, гордо зовущаяся "чаем". К нему тянулись взгляды, как к алтарю. Дежурный уже разлил по кружкам – по глотку на нос.

– Делиться по-честному, – предупредил он. – Кто хапнет лишнее – того на фильтр повесим.

Гвоздь отвлёкся на спор, и его кружка осталась без присмотра. Худой парнишка, тот самый, что утром жаловался на украденную майку, плавно подтянул её к себе и сделал быстрый глоток, будто выпивал собственную душу.

– Э, ворюга! – Гвоздь тут же заметил и щёлкнул его по уху. – Это мой кипяток с ароматом ничего!

– Я только пригубил, – невинно развёл руками парень. – Проверил, не отравили ли тебя. Забочусь о старших.

Кто-то хмыкнул, кто-то фыркнул; напряжение чуть просело. Смех получился коротким, но живым.

– Ладно, – Трос наконец ударил кулаком по столу, миски подпрыгнули. – С авариями ясно: завтра в первую очередь – крепления подвесных труб и слив в третьем тоннеле. Если не прочистим, нас дерьмом смоет быстрее, чем демоны сожрут.

– А Дан? – тихо спросила Нора. – Кто-нибудь вообще был в медсекции?

– Сказали, жив, – ответил Резьба. – Руку собирают по кускам. Если повезёт, ещё будет материться с нами в смене. Если нет – станет легендой и строчкой в отчёте.

– Легендой он уже стал, – мрачно сказал Лекс. – Руку ему наша труба сломала, а в отчёте напишут "несоблюдение техники безопасности".

Столовая снова загудела – кто-то ругался вполголоса, кто-то пытался шутить, кто-то просто молча ел, глядя в одну точку. Остатки пайка делили до крошек: кто-то отламывал кусочек сухаря другу, кто-то прятал половину в карман "на потом", хотя все знали, что этого "потом"всё равно не будет.

Чайник опустел, миски опустели, а разговоры никуда не делись – они висели в воздухе вместе с паром. "Восток"гудел, как всегда, и только техникам было ясно: за этим ровным гулом копится всё больше трещин. И в железе, и в людях.

После совета народ разошёлся нехотя, словно их отдирали от единственного тёплого места. Кто-то потащил миски к мойке, кто-то сразу завалился спать, прямо в робе. Лекс тоже поднялся, но вместо спального отсека свернул в обслуживающий коридор – узкий, затянутый паутиной кабелей, с тусклыми лампами, мигающими, как больные глаза.

Здесь всегда пахло пылью и старой изоляцией, люди ходили редко. Поэтому именно здесь оставляли то, что не предназначалось для чужих глаз. На полпути к фильтровой стоял мусорный бак для металлолома – высокий, с проржавевшими бортами. Рядом с ним – разъеденная временем колонна, у основания которой торчала выщербленная плитка.