Развенчанная царевна. Развенчанная царевна в ссылке. Атаман волжских разбойников Ермак, князь Сибирский (сборник)
– В ратном деле нечего разбирать, от чьей руки свалишься.
– Нелегкая меня сюда занесла, – проворчал боярин.
– Скажи на милость, – заговорил Ермак, – кто это тебе голову повязывал?
– А что?
– Да нешто так повязывают, этак ты и кровью изойдешь.
– Тут стрелец один, знахарем себя величает.
– А ты этого знахаря в шею, я тебе пришлю своего, тот тебя живо поднимет.
– Сделай милость, Ермак Тимофеевич.
– Сейчас пошлю, а теперь прощай пока, делов еще у меня уйма.
«Вишь, головы повязать не могут, тоже мне, ратные люди», – ворчал про себя Ермак Тимофеевич, плетясь по улице.
– Эй, Кудимыч, – крикнул он, постучавшись в окно одной из изб.
– Что, атаман? – спросил, высовывая голову из окна, седоусый и седобородый казак.
– Подь, пожалуйста, к боярину, полечи его.
– А что с ним попритчилось?
– Татарин его изувечил, саблей голову раскроил.
– Какой саблей, коли наговорная, так ничего не поделаешь, никакие травы не помогут.
– Ты уж там погляди.
Казак поморщился, ему, видимо, не нравилось поручение атамана.
– Да ведь у них, атаман, свои знахари-стрельцы есть.
– Денег этих знахари не стоят, видел я, как ему голову повязали.
– Ладно, пойду, только мне сейчас идти недосуг, у меня вон Терентий лежит, надо сначала с ним управиться.
– А что с Терентием приключилось?
– Да то же, татарва ухо да щеку ему отхватила.
– Зайду взглянуть.
– Что ж, милости просим, да и хворый повеселеет, коль атамана удалого своего увидит.
Ермак Тимофеевич вошел в небольшую избушку знахаря. Прямо напротив окна сидел с обвязанным лицом Терентий, из-за повязки у него ярко блестел один только глаз. При виде атамана больной отвесил ему поклон.
– Что, товарищ, и тебе досталось?
– Так, маленько поцарапали, – с трудом проговорил раненый.
– Маленько ли?
– Да пустяшное, ухо, анафема, отхватил, щеку срезал да нос поцарапал. Одно жалко, Кудимыч вот говорит, что одного уса да полбороды не будет, не вырастут.
– Что врешь-то! – заворчал Кудимыч. – Всего пол-уса, а не целый, половина-то у тебя осталась.
– Да ведь это все едино, – промычал больной.
– Как же это тебя угораздило? – спросил Ермак.
– Да подхватил одного поганого на копье, хочу его столкнуть в ров, а он, дьявол, тяжелый, копье-то у меня пополам, злость меня взяла, размахнулся я да как свисну его по бритой башке, он и покатился, только бельмами завертел, а тут другой как двинет меня, хорошо еще по голове не пришлось, а то не видать бы света Божьего.
– Так ты, Кудимыч, уж пожалуйста, поскорей приди к боярину.
– Чай, не помрет он, атаман, народ московский, здоровый.
– Говорю, кровью, как бык, изойдет.
– Ну ладно, сейчас пойду, правду сказать, с Терентием мне теперь и делать нечего, через неделю хоть опять в бой с татарами.
Ермак воротился домой. Три последних дня совершенно его измучили, он чувствовал какую-то ломоту во всем теле, нездоровилось ему.
– Эх, старость-то, видно, подходит, – вздохнул он, – то ли дело было прежде, сколько, бывало, ни маялся, а все как с гуся вода.
Но усталость брала свое. Сильно ломило тело.
– Вот еще беда будет, как занемогу, тогда хоть все дело брось.
Он закрыл глаза, и разные грезы стали мерещиться ему. Видит он свою дружину в том виде, в каком вышла она от Строгановых, бодрой, веселой, многих из товарищей нет теперь, но они перед ним стоят как живые, он ведет с ними речь. Но вот перед ним явился Иван Иванович Кольцо, все тот же, как в последний раз он отпустил его изловить Кучума, только бледен он да глаза какие-то тусклые. Горячо убеждает Кольцо двинуться в поход, поймать во что бы то ни стало Кучумку. Вся дружина охотно откликается на его призыв, дружные крики оглашают поляну.
Весело развевается стяг.
«Вперед, товарищи!» – кричит Ермак и рука об руку идет вперед всех с Кольцом.
Все громче и громче раздаются крики. Ермак вскочил на ноги. Это уже не грезы, а настоящие крики на дворе.
«Что это значит?» – мелькнуло в голове Ермака.
– Тащи его, черта бритого, к атаману! – раздавались голоса.
Ермак выскочил на улицу. Там собралась толпа, казаки смешались со стрельцами. Среди толпы стоял высокий, здоровый татарин с длинной бородой, чалма на голове была сбита на сторону, из-под нее выглядывала часть бритой головы.
– Что такое, братцы? – спросил Ермак.
– Кучумку этого самого изловили, – гаркнул один казак.
Ермак встрепенулся. Глаза его блеснули радостью.
– Где же он?
– Да вот стоит, анафема.
– Что вы, братцы, да разве это Кучум? – недовольным голосом спросил атаман.
– Он самый!
– Да ведь тот слепой, а этот, видите, зрячий.
– И впрямь зрячий! – согласились казаки.
– Стоило вести, прямо бы вздернуть на веревку.
– Что ж, это можно и сейчас сделать.
В ту же минуту появилась веревка, петлю накинули на шею татарину и потащили на место казни.
Понял татарин теперь свое положение, глаза его яростно сверкнули, он поднял кулак и погрозил им Ермаку. В то же время удары посыпались на татарина.
Непонятной болью защемило сердце у Ермака Тимофеевича.
Глава двадцать седьмая. Непрошеная невеста
Долго не выходил из головы Ермака Тимофеевича этот старик, взгляд его, полный ненависти, его угрожающий жест врезались в память атамана, ему словно что-то говорило, что судьба его тесно связана с судьбой этого старика.
«Не отпустить ли его? – пронеслось у него в голове. – Пусть отправляется на все четыре стороны. А как он пришел поразведать да Кучуму передать все? Нет, уж пусть лучше поболтается на перекладине».
Он задумчиво прошелся несколько раз по комнате, колеблясь, как поступить с пойманным татарином.
– Нет, отпущу, лучше уж будет запереть его куда-нибудь, пусть живет, ему и жить придется недолго, – вслух произнес Ермак.
Ему почему-то казалось, что вместе со смертью татарина последует и его если не смерть, то какое-нибудь несчастье.
«Может, колдун какой», – раздумывал он.
Ермак Тимофеевич вышел на двор, увидел проходившего стрельца и кликнул его:
– Ты не знаешь, куда повели татарина?
– Какого?
– Того, что поймали сейчас.
– Да ведь ты, атаман, приказал его повесить.
– Так я и спрашиваю, знаешь или нет, куда его потащили?
– Вестимо, знаю, на вал поволокли.
– Так беги скорее, скажи, чтобы его ко мне привели.
– Кого?
– Черт, татарина, да проворнее отправляйся.
– Значит, его вешать не будут?
– О, дьявол, делай то, что тебе приказывают! – крикнул на стрельца Ермак.
Тот повернулся и отправился по назначению.
Прошло более получаса, Ермак нетерпеливо ждал.
– Тюлень проклятый, – ворчал он на стрельца, – когда-то доплетется еще.
На улице показались казаки.
«Должно, покончили», – подумал Ермак.
В это время к нему ввалился посланный стрелец.
– Никак нельзя привести его, – заявил он атаману.
– Отчего нельзя?
– Потому, когда я пришел, так он уж и ногами не болтал, готов был.
– Ну, ладно, ступай, – отпустил Ермак стрельца и задумался.
Что же дальше будет? До сих пор Бог милостью Своей его не оставлял, а дальше-то, дальше? Сил все меньше остается, дружина уже не та, стрельцов, что царь прислал, надолго ли хватит, когда их половины не осталось, часть перебита, другие перемерли, не по них оказалась страна Сибирская… Если просить у царя подмоги, так такими просьбами и царя прогневишь. А куда грозен он, как порассказал Иван Иванович. Бояре-то вон помалкивают, не больно разговорчивы, а Ивану Ивановичу что ж было таиться! Вот и пойди попроси у него помощи, а что тут делать с двумя сотнями, когда целая орда налетит татарская. Покойным можно быть тогда только, когда совсем сокрушишь орду, а как ее сокрушишь с такими силами. Как взяли Сибирь, поначалу беспокойны были татары, тревожили, потом угомонились, а теперь вот, проклятые, опять заворошились, того и гляди, снова целая ордища нагрянет, что тогда делать без народу.
И невеселые, одна другой мрачнее закопошились думы в голове Ермака. В последнее время сердце у него как-то стало неспокойно, тревога зародилась в душе, словно чуяла она несчастье, невзгоду.
Между тем Ермак, предполагая возможность нового татарского нападения, сильно ошибался – не в силах был Кучум напасть на него. Последнее нашествие на Сибирь ясно показало ему, что бороться с Ермаком невозможно, несмотря на то что он привел с собою целую орду, от нее уцелела едва третья часть, да и та разбежалась, сам Кучум с несколькими из своих приближенных, остававшимися еще верными ему, едва успел спастись бегством в степи. О новом нападении он и не мечтал, хотя злоба на неудачу и потерю целого царства и грызла его. Он ясно видел, что, пока жив Ермак, царства ему не воротить. Но как же избавиться от лютого врага? Открыто невозможно, остается одна хитрость, к ней-то и нужно прибегнуть, но когда и как – это вопрос времени, и притаился Кучум, кочуя по степи и выжидая удобного момента, чтобы нанести решительный удар по Ермаку.
А весть о полном поражении Кучума быстро разнеслась по всей земле Сибирской и произвела на всех громадное впечатление. Многие из инородцев были крайне рады поражению Кучума и победе Ермака. По приходе казаков и по завоевании ими Сибири они ясно увидели разницу в жизни.
Кучум, восточный деспот, давил все подвластные ему племена, он грабил их, заставлял принимать магометанство, с приходом же Ермака жизнь их совершенно переменилась. Они не чувствовали над собой никакого гнета, каждый свободно исповедовал свою веру, подать не бралась с них, а они сами добровольно приносили самый умеренный ясак. Легко вздохнули они, избавившись от татарской власти: как же им было не радоваться поражению Кучума?
Целыми толпами со всех сторон двинулись инородцы в Сибирь с выражением покорности Ермаку и данью. Другие соседние народцы добровольно отказывались от подданства Кучума и приходили с поклоном в Сибирь.
Сибирь оживилась, из ничтожного городка, каким она была в прежнее время при Кучуме, превратилась она в торговый город, в который стекались купцы со всех сторон, приезжали даже из Бухары и Хивы.
Повеселел Ермак Тимофеевич, позабыв все тревоги, он только и радовался тому, как не по дням, а по часам растет Сибирское царство, да так растет, что поравняться может и Московскому, а по богатству и перещеголяет его. Повеселели и бояре, стали они относиться к атаману совершенно иначе, почувствовали его силу и разум.
Лето было в полном разгаре, лень овладевала всеми, солнце жгло невыносимо, все забились по избам, и только одни часовые из стрельцов расхаживали с бердышами и ружьями по валу.
Вдали на дороге поднялась пыль, как будто двигался целый обоз.
– Держи ухо востро, – заметил один из часовых, – пожалуй, и татары могут быть, хитры они очень.
– Ну, татарам охоту отбили к нам в гости жаловать, вишь, какие курганы на память им насыпали.
– На всяк час не убережешься, мало ли таких курганов по всей Сибирской земле понасыпано, а они все лезут.
Поезд начал обозначаться явственно, обрисовалось несколько кибиток.
– Так, какой-нибудь инородец с товаром идет.
– Черт их разберет, нужно поосторожней.
Поезд подъехал к воротам, из кибитки вылез инородец и что-то забормотал по-своему.
– Вишь, бормочет, сам леший его не поймет, – говорили часовые.
– Как же быть-то, чего ему нужно?
– Надо позвать какого-нибудь казака, они давно уже тут живут, насобачились по-ихнему бормотать.
Позвали казака, и тот с грехом пополам вступил в объяснение с приезжим гостем.
После нескольких слов казак расхохотался.
– Чего ты ржешь-то? – спросили заинтересованные стрельцы.
– Да как же, братцы, оказывается, их князек приехал с дочкой, хочет нашему атаману ее в жены отдать.
– Вот те и клюква, нашел благодать, хоть бы одним глазом поглядеть на эту кралю сибирскую писаную.
– Что ж, дело, хоть одна баба будет у нас в городе, а то ведь без них и скучно.
– Так как же быть, братцы, пускать чучел аль нет?
– Надо Ермака Тимофеевича спервоначально поспрошать, – проговорил казак.
– Тогда беги скорей, а то как же невесту атаманову держать за воротами.
Ермак был крайне удивлен этим известием. Жениться, конечно, он никогда и не подумал бы, но приехал все-таки местный князь, нужно было обласкать его и принять с почетом, поэтому он и приказал впустить их.
Сначала внесли дорогие меха, потом показался и сам князь, пожилой уже человек, вместе с дочерью, лицо которой было закрыто.
– Я приехал приветствовать тебя, могущественный князь, – начал гость, – прими в знак многоуважения к тебе дары, но вместе с этим прими самый дорогой для меня дар, мою дочь, возьми ее себе в жены. – Он откинул покрывало, и Ермак едва удержался от смеха при взгляде на косое, плоское лицо своей нареченной.
Кое-как он объяснил, что его вера не позволяет ему жениться на дочери князя.
Гость остался доволен объяснением и приемом, и на другой день, одаренный Ермаком, он уехал из Сибири.
Долго еще этот визит был предметом разговоров, а тучи, грозные тучи уже собирались над головой Ермака.
Глава двадцать восьмая
Был август, погода стояла жаркая, солнце парило невыносимо.
– Быть грозе, быть непогоде! – говорили между собой казаки.
Ермак сидел у себя.
– Пришли послы от бухарских купцов, – доложили ему.
– Что ж, пустите!
Вошли бухарцы с низкими поклонами и повели речь.
– Послали нас к тебе, князь, – заговорили они, – купцы бухарские подмоги просить. Едут они к тебе с товарами, только дошли до Иртыша, а дальше их Кучум не пускает!
– Ладно, идите, скоро приду к вам, – отвечал Ермак.
На другой же день, отобрав сорок самых надежных казаков, двинулся он вверх по Иртышу.
Два дня плыл он; из сил выбились казаки грести против течения, паруса распускать нечего было и думать – в воздухе стояла тишь, ни один лист не шелохнется.
«Что за дьявольщина, – думалось Ермаку, – не затеяли ли поганые и со мной такую штуку, какую учинили с Иваном Ивановичем? Уж пора бы, кажется, добраться мне до Кучума, а его все нет…»
– Вот что, товарищи, – обратился атаман к казакам, – сдается мне, что бухарцы эти неладное дело задумали, коли завтра не встретим татарвы поганой, вернемся назад!
К вечеру подул ветер; нависли тучи, еще труднее стало грести казакам.
Видит Ермак, что его молодцы из сил выбиваются, а ветер все более и более усиливается, начинается буря, все небо заволокло тучами, полил дождь…
– А провались они, эти бухарцы, с товарами-то своими! Поворачивайте, товарищи, назад, поднимайте паруса, здесь недалече остров есть, там и заночуем.
Быстро понеслась лодка по воде, подгоняемая ветром, показался и остров, к нему пристали казаки и мигом раскинули шатры.
– Ну, братцы, здесь мы точно в крепости и караульных ставить не нужно, – говорил Ермак, – река глубокая, без лодки к нам не доберешься, а у татарвы лодок нет. Спите спокойно.
И послушались казаки своего атамана-князя. Как убитые уснули они. Не спится только одному Ермаку, одолевает дремота, но уснуть никак не может он. Грезится ему родимая Волга, ее зеленые роскошные берега.
«Хорошо бы теперь, – мечтается ему, – побывать на родине, хоть на миг один взглянуть на нее да и помереть. Чего же больше желать? Что желалось – все исполнилось!»
Сквозь дремоту ему послышался плеск воды.
«Вишь, буря разыгралась как!» – подумал он.
Вспомнился почему-то ему Кольцо, и тяжело стало у него на душе, словно камнем придавило ему грудь. А плеск раздается все ближе и ближе; слышатся будто чьи-то шаги. Ермак открыл глаза, начал прислушиваться.
Брякнуло оружие…
Он вскочил в ружье с саблей.
Видит Ермак – между шатрами движутся какие-то тени; вдруг послышался чей-то стон, вот одна тень наткнулась на него… Вглядывается он и вскрикивает от злости: перед ним татарин…
Грянул выстрел, и наткнувшийся враг покатился на землю.
– Ко мне, товарищи! – прогремел голос Ермака по стану.
Но никто не пришел к нему на помощь, все его товарищи спали мертвым сном, зарезанные татарами. Голос его только выдал. Несколько татар бросились к нему, он начал защищаться, отступая к тому месту, где стояла лодка. Еще шаг – и он слетел с крутого берега в бушующую реку. Показался раз, другой на поверхности ее, но тяжелая броня, царский подарок, потянула его ко дну.
Глава двадцать девятая
Миновала гроза, погода снова установилась жаркая, тихая… Все будто замерло и попряталось по норам, ища защиты от солнечных жгучих лучей: только в лагере Кучума не замечают жары – уже целую неделю идет пир на радостях, по случаю смерти Ермака. Слепой Кучум торжествует победу: заклятого врага, лишившего его царства, не существует более, теперь некого ему бояться, казаки и страшны были только вместе со своим князем-атаманом, а без него они ничего не стоят, разбить и прогнать их очень легко.
И пирует Кучум, пирует целую неделю, без просыпу. Напади на его лагерь казаки, пришлось бы ему самому испытать участь Ермака, разница только в том, что татары резали сонных казаков, а последним пришлось бы расправляться с пьяными.
На берегу Иртыша сидит татарин; надоело ему бражничать, захотелось ему половить рыбы. Вдруг что-то блеснуло, испугался татарин, отскочил даже; начал всматриваться в воду, волнами к берегу прибивается что-то большое, темное, и среди этого темного что-то ярко блестит. Прошло несколько минут, татарин пришел в себя; забросив петлю, вытащил он на берег испугавший его предмет. Взглянув на него, он испугался еще более: перед ним лежал труп в кольчуге, с золотым орлом на груди.
Дрожь пробежала по телу татарина, и он, бросив все свои снасти, пустился бежать в лагерь. Не более чем через полчаса в лагере все с любопытством рассматривали вытащенного утопленника.
– Да это Ермак! – послышался чей-то голос.
Достаточно было произнести это имя, чтобы татарская орда завыла на все голоса от восторга. Донесли Кучуму. Тот назначил казнь мертвому врагу.
Застучали топоры татар, устраивавших рундук. Когда работа была окончена, Ермака раздели донага, сняли с него доспехи и труп положили на рундук. Началась казнь. Сотни стрел полетело в мертвое тело, впиваясь в него; к вечеру только закончилась забава татар. Каждый всадил в мертвого врага свою стрелу. Наступила ночь, когда принялись за рытье могилы; наконец она была вырыта, татары, схватив труп, бросили его в землю и, как будто боясь чего, поторопились поскорее зарыть ее. Никому не известно, где находится могила богатыря, только память о нем и о его подвигах никогда не умрет в памяти народной.
Глава тридцатая
Спит город Сибирь и не чует своего горя. Не знает он, что головы не стало, не стало князя Сибирского Ермака Тимофеевича. Все спокойны в Сибири, все привыкли к отлучкам из города Ермака, поэтому его отсутствие в продолжение нескольких дней никого не беспокоило.
Бояре сидели и судачили, перебирая по косточкам Ермака; несмотря на его ласку и обходительность, был он им не по душе. Отправляясь по царскому приказанию в Сибирь, они, именитые бояре, думали владычествовать там, подобно тому, как владычествовали воеводы, посылаемые в города на кормление; в бывшем разбойнике, простом казаке, они никак не предполагали встретить сильного соперника, мощного владыку Сибири; отсюда являлись постоянно рознь, несогласие, желание мешать Ермаку, подставлять ему ногу. Царское приказание помочь Ермаку не исполнялось – бояре нисколько не думали служить интересам своей родины, они преследовали лишь свои личные интересы. Пока в Ермаке они видели соперника, бояре тесно сплотились между собою, поддерживая друг друга, однако достаточно было самой малости для того, чтобы дружба боярская превратилась в непримиримую вражду.
Гибель Ермака Тимофеевича и послужила яблоком раздора. Человека, который был словно бельмом на глазу, который сдерживал непристойные выходки боярские, не стало, у бояр развязались руки, они почувствовали себя свободными, и страсти разгорелись.
Прошла неделя с той поры, как ушел из города со своей небольшой дружиной Ермак Тимофеевич, боярам в его отсутствие чувствовалось легко, свободно. Раненный в последнюю битву с татарами боярин Болховитинов хотя и поправился совершенно, но не выходил еще из дома, зато его усердно навещал боярин Никифоров.
Был вечер, за столом, накрытым дорогой скатертью, привезенной из Москвы, уставленным стопами и ковшами, сидел, с повязкой еще на голове, боярин Болховитинов, напротив него поместился Никифоров.
Оба очень усердно тянули брагу, сваренную привезенным также из Москвы поваром. Вин заморских в Сибири достать было невозможно, приходилось довольствоваться доморощенной брагой.
– Где-то наш теперь сокол ясный, герой сказочный? – ухмыляясь, не без иронии проговорил Никифоров.
– Это ты, боярин, про кого слово молвил? – спросил Болховитинов, вскидывая глазами на своего гостя.
– Про кого, вестимо, про князя новоиспеченного, Сибирского.
– Князя! – засмеялся Болховитинов.
– И чудное, боярин, дело, – заметил Никифоров, – никогда еще того не бывало, чтобы царь так делал.
– Что такое?
– Да как же так, виданное ли дело, чтоб казака беглого в князья производить!
– Это, что и говорить, было дело, что в думные бояре, в окольничие назначали, а в князья совсем дело непригожее – князь природный должен быть, а где ж это Ермаковы отцы и деды княжили?
– На Волге-матушке с кистенем в руках, – засмеялся Никифоров.
– Теперь, поди, рыщет по степям да лесам, вишь, Кучума изловить хочет.
– Ловили такие, как он!
– Еще выслужиться хочет, может, царь и царевичем его назовет.
– Не дорос еще, будет того, что и князем татарским возвеличили.
– Подумаешь, невесть кто стал.
– Кто не кто, а помнишь, как он на нас зыкнул, когда Кучумка пришел?
– Что говорить, в мешок да в воду хотел спустить.
Оба боярина рассмеялись.
– За это и на перекладине в Москве поболтался бы, – проговорил Болховитинов.
– Давно бы пора ему там болтаться.
– А что я думаю, – как-то загадочно произнес хозяин.
– О чем?
Болховитинов встал, подошел к дверям, заглянул в другую комнату и плотно закрыл двери.
– Хочу, боярин, поговорить с тобой по душе, только, чур, из избы сора не выносить.
Никифоров ухмыльнулся.
– Не пойму, боярин, – проговорил он, – к чему ты такие речи ведешь, чай, помнишь Москву: кабы ты или я вынесли из избы сор, так давным-давно головы бы сложили свои под кремлевской стеной, давно бы попы нас поминали.
– Об этом что и говорить.
– То-то и оно, а коли что задумал, так говори.
– Говорить-то много не придется, дело самое простое.
– Тем лучше.
– Сам видишь, что Сибирский зазнался больно.
– Уж так зазнался, что и не говори.
– Словно царь в Москве.
– Там-то царь, а он что?
– Мы, бояре родовитые, должны кланяться да повиноваться ему.
– Так сердце и горит, как подумаешь!
– Вот мне в голову и пришла одна штука.
– Говори, не томи!
– Чай, сам видишь, что казаков с каждым днем все меньшает.
Никифоров лукаво прищурился.
– А стрельцов почти не убывает? – проговорил он.
– Значит, понял?
– Как не понять.
– Так, стало, и делу конец!
– По-моему, лучше можно сделать.
– Что такое?
– Да порешить с ним.
Болховитинов задумался, прошло несколько минут в молчании.
– А ведь, пожалуй, так и вправду будет лучше.
– Одно – развязка, и руки свободны.
– Помехи никакой не будет.
Снова наступило молчание, каждый был занят своими мыслями, каждый мечтал о том, какую он будет играть роль, когда помеха исчезнет с их дороги.
Вдруг за дверью послышался шум, на улице все пришло в движение, послышались крики.
– Что там деется? – в один голос спросили бояре, вскакивая с мест.
В покой вкатился стрелец.
– Аль казаки загуляли? – спросил Болховитинов.
– Беда, бояре! – проговорил, задыхаясь, стрелец.
– Беда? Какая беда? – спросил Никифоров.
– Кучум, что ль, явился? – в свою очередь задал вопрос Болховитинов.
И в одно и то же время у бояр, решавших участь Ермака, явилась одна и та же мысль: как они справятся с Кучумом без Ермака, что они будут делать без него?
– Ермака Тимофеевича убили! – выстрелил стрелец.
У бояр вытянулись физиономии, они невольно взглянули друг на друга.
– Как убили?
– Что врешь-то? – вырвалось разом у обоих.
– Кучумка ночью напал, всех перебил, – продолжал докладывать стрелец.
– Да ты откуда это знаешь-то, ворона на хвосте весть принесла, что ли?
– Один только в живых остался, да и то весь искрошен, вряд ли до завтра доживет.