Как пояснил Д. А. Медведев, «каким бы совершенным ни выглядел Гражданский кодекс после своего появления на свет, он развивался, обогащался, и его обогащению, вне всякого сомнения, помимо развития научной цивилистической мысли, в очень большой степени способствовала практика его применения судами». В соответствии с этим «главная цель такого совершенствования состоит в том, чтобы учесть в Кодексе огромный опыт его толкования и применения судами»[90].

В научной литературе неоднократно подчеркивалось, что «последовательная судебная практика имеет серьезные последствия для права, а судебные решения считаются авторитетным доказательством состояния права»[91], и потому «судебно-правовая материя, выработанная судебной практикой, через судебную политику влияет на законотворческую политику и в дальнейшем на законотворчество в целом»[92].

М. А. Удодова, описывая механизм воздействия судебной практики на законодательство[93], указывает на его поэтапное влияние, где третья стадия – учет результатов судебной практики в законодательстве.

Более подробно этот механизм описан Н. И. Суховой[94]. Согласно ее наблюдениям, рассматриваемое влияние имеет несколько проявлений: а) когда суды обеспечивают действие закона путем толкования противоречивых положений, устранения неточностей, дополнительных разъяснений, выработки процедурных правил его реализации; б) когда судебные органы снижают активность регулятивного воздействия закона путем его недостаточного применения; в) когда судебная практика реализации закона расширяет пределы его действия, установленные законодательным органом; г) когда складывается противоречивая судебная практика понимания и реализации закона.

Представляется, что при формировании противоречивой практики суды постепенно должны отбраковать те позиции, которые противоречат иному правовому регулированию или интересам субъектов, вовлеченных в регулируемые отношения, и в итоге вернуться к какому-либо из первых трех вариантов поведения.

Обратное влияние судебной практики на нормотворчество предполагает внимательное отслеживание, учет и анализ поступающих из судов актов[95]. Именно поэтому практика судов общей юрисдикции и арбитражных судов названа в числе источников правоприменительного мониторинга в соответствующем постановлении Правительства РФ от 19.08.2011 № 694[96].

Как правило, такой учет ведут те органы исполнительной власти, на которые непосредственно возложена обязанность организовать исполнение закона и которые как раз участвуют в судебных спорах по поводу его реализации. Как правило, получив некоторое[97] количество отрицательной практики (или весьма разнообразной, что поддержанию законности тоже не способствует)[98], иногда дойдя до Верховного Суда РФ[99], органы формируют достаточно полное представление о том, какие недостатки и недочеты в законодательстве провоцируют неправильное исполнение (несоблюдение) закона и значительное число судебных споров, на участие в которых им приходится отрывать ресурсы[100].

Нередко на неверное применение уже вынесенного закона обращает внимание сам законодатель, который отслеживает применение законов[101], особенно новелл, и видя, как расходятся с делом его намерения, облаченные в букву права, старается исправить ситуацию[102].

Обратная ситуация – когда несмотря на многократное, многоголосое сопротивление судов законодательному установлению, законодатель остается глух к голосу практики, крайне негативно сказывается и на правоприменении в судах, и на авторитете законодателя[103].

Суммируя сказанное, следует присоединиться к выводу М. А. Удодовой[104]: «…механизм воздействия судебной практики на законодательство, как он сформирован сейчас в России, предполагает взаимодействие законодательной (издание законов), исполнительной (мониторинг законодательства) и судебной (выявление дефектов законодательства, содействие его совершенствованию) властей. Практическая ценность механизма воздействия судебной практики на законодательство заключается в обосновании системного видения факторов».

Что касается обратного влияния практики на доктрину, то это явление более заметно, признается всеми учеными, но в то же время хуже поддается систематизации и описанию.

Р. Давид отмечал, что «доктрина в наши дни, так же как и в прошлом, составляет очень важный и весьма жизненный источник права. Эта ее роль проявляется в том, что именно доктрина создает словарь и правовые понятия, которыми пользуется законодатель»[105].

Правовая доктрина («дух права» и смысл законодательства) является центральным звеном, своего рода стержнем системы источников права. Именно правовые идеи образуют наиболее глубокий слой правовой материи, ее общую основу[106]. Правовая доктрина как источник права позволяет использовать надпозитивные подходы.

Во многих зарубежных правопорядках ссылки на доктрину обязательны и составляют существенную часть судебного акта. Это обусловлено их историческим опытом.

Примером обширного использования доктрины при разрешении дел, как правило, выступают акты судов, действующих в странах общего (англо-американского) права. При этом не учитывается, что суть работы судов этих стран – цитирование авторитетных источников и сравнение их авторитетности. Прецедентное право построено на том, что в отсутствие статута суд руководствуется ratio decidendi («решающим доводом»), установленным в акте иного суда, цитирует его, оценивает его разумность в целом и применимость к конкретной ситуации в частности. Рассуждения со ссылками на доктрину в таком случае обязательны. Специфической проблемой при этом оказывается унификация систем ссылок, принятых в судебных актах и принятых в науке[107].

Другим образцом для сравнения является Германия, в которой судебные акты также выносятся с большим количеством ссылок на доктринальные источники (коллеги в личном общении метко окрестили это явление «кафедральным правом»). Это является следствием того, что в Германии проводятся «различия между понятиями нормы права (Rechtsnorm, Norm) и текста нормы (Normtext). Исходя из основного положения нетождественности текста нормы и нормы отрицается позитивистское понимание права, которое описывает правоприменение как квазиавтоматическую субсумцию (Subsumtion), если устанавливается только лишь значение точного текста нормы (Normwortlaut) или только закрепленных в нем слов. Вместо этого предлагается понимать применение права как структурированный процесс, как часть комплексной (многообразной) практики, в которой текст правовой нормы представляет собой только один из видов исходных данных среди многих. Представленное понимание правоприменительного процесса обозначается в германских концепциях толкования права как „Konkretisierung” (“конкретизация”)»[108].

Обратим внимание еще раз: данный результат – продукт исторического самостоятельного развития. Соответственно, при существенном отличии истории развития российского судебного права от опыта зарубежных стран значение доктрины при рассмотрении судебных споров иное.

В России применяется «позитивистский подход»[109] с вытекающими из этого следствиями в виде сугубо вспомогательного характера доктрины в процессе правоприменения.

Надо учитывать, что «доктрина» – понятие чрезвычайно широкое[110] и включает в себя и общепризнанные правила, не требующие подтверждения, и воззрения конкретных ученых (иногда весьма спорные), и закрепленные в законах общие нормы, нормы-принципы и нормы-декларации, и многое другое.

Использование доктрины не сводится к прямому цитированию научных работ в текстах судебных актов. За многими постановлениями высших судов стоит огромный пласт научных дискуссий, что хорошо показано в коллективной монографии «Доктринальные основы практики Верховного Суда Российской Федерации»[111]. Нередко выводы в судебных актах являются отражением научных концепций и научных воззрений их авторов, но, по меткому выражению Р. Барта, будучи включенными в текст решения, приводят к так называемой «смерти автора» – утрате связи автора с текстом его произведения[112]. В этой ситуации отслеживание авторства воспринятых научных подходов и предположения о том, почему восприняты именно они, становится интеллектуальным состязанием юристов, применяющих закрепленные в результате правовые позиции[113].

Вместе с тем суды нередко ссылаются на научные работы[114] (вопреки сомнениям, высказанным в общественном поле[115]) при вынесении судебных актов – но, как правило, только там, где соответствующих законоположений или разъяснений вышестоящих судов нет[116].

Обратное влияние выражается также в формировании «судебной доктрины».

По мнению В. В. Сорокина, правовая доктрина подразделяется на научную и судебную. Исследователь утверждает, что «правовая доктрина представляет собой концентрированное выражение нового, формирующегося накануне перехода научного юридического мировоззрения»[117].

Председатель Конституционного Суда РФ В. Д. Зорькин в своем выступлении 26.01.2012 «Конституционный Суд и развитие гражданского права»[118] сказал: «Мы должны отдавать себе отчет в том, что судебная практика постсоветской России вынуждена работать в отсутствие полноценной правовой доктрины <…> Дискуссии о правопонимании, активно идущие в нашей теории права все последние двадцать лет, не привели пока что к выработке доктринального правопонимания, способного служить теоретическим ориентиром для практики правосудия. <…> Важное направление участия КС в разработке правовой доктрины и догмы современного российского права связано с формулированием вытекающих из Конституции принципов правового регулирования общественных отношений».

В данном выступлении фактически подтверждено, что доктрина формируется внутри актов Конституционного Суда РФ.

Доктринальные положения формулируются в актах и других судов.

Например, на протяжении многих десятилетий все юристы использовали понятия «длящихся» и «продолжаемых» преступлений, а также уясняли разницу между этими явлениями, используя постановление 23 Пленума Верховного Суда СССР от 04.03.1929 «Об условиях применения давности и амнистии к длящимся и продолжаемым преступлениям»[119]. В 2023 г. взамен было принято постановление Пленума Верховного Суда РФ от 12.12.2023 № 43 «О некоторых вопросах судебной практики по уголовным делам о длящихся и продолжаемых преступлениях»[120], и теперь юристы используют его, но главное – что именно в этих актах судебной практики, а не в нормативных, содержатся определения ключевых для уголовного права понятий.

Также понятие «длящиеся административные правонарушения» дано не в Кодексе РФ об административных правоотношениях, который оперирует этим выражением, однако не раскрывает его содержание, оно содержится в пункте 14 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 24.03.2005 № 5 «О некоторых вопросах, возникающих у судов при применении Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях»[121] и пункте 19 постановления Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ от 27.01.2003 № 2 «О некоторых вопросах, связанных с введением в действие Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях»[122].

В этих же актах раскрывается значение «малозначительности», в том числе через доктринальное понятие «общественная опасность» и т. д., – примеры могут быть продолжены, но сказанного достаточно для того, чтобы подтвердить, что судебная практика влияет и на законодательство, и на доктрину.

В статье А. Ф. Васильевой[123] упоминается о формировании «судебной доктрины»[124] как источнике развития законодательства и названы примеры обратного влияния судебных доктрин, оказавших влияние на развитие Общей части административного права, в частности – судебная доктрина существенности процедурных нарушений, которая нашла отражение в работах Д. С. Андреева[125], судебная доктрина исполнимости предписаний, отраженная в работах Н. А. Морозовой[126] и М. А. Ревазова[127].

В коллективной монографии «Судебная практика в современной правовой системе России»[128] подробно проанализировано влияние судебной практики на ряд отраслей российского права (гражданское право, гражданское и административное судопроизводство, семейное право, трудовое законодательство, административное право, уголовное право и налоговое право), а также ее роль при формировании социального законодательства и природоресурсного законодательства, развитии аграрного законодательства, регулировании земельных отношений, установлении экологического правопорядка.

2.2. Акты судебного нормотворчества

2.2.1. Понятие судебного нормотворчества

Суды не создают право, они его применяют – именно так описывается место судов в системе разделения властей. Конкретнее: суды занимаются правоприменением, дают ответ на поставленный перед ними конкретные вопросы (решают спор о праве); и потому любой судебный акт – это результат применения норм права для регулирования конкретных правоотношений, с учетом тех юридических фактов, которые имеют место в данной ситуации. При таком подходе единственный ответ на вопрос – могут ли суды в результате правоприменения создать норму права – отрицательный[129]. Утверждения об обратном подвергаются многочисленной критике в науке[130].

Однако такая постановка вопроса неверна по своей сути. Она игнорирует главное – объективно существующий результат судебной деятельности в виде общеобязательных правил, рассчитанных на применение в неопределенном количестве неопределенным кругом лиц. Такие правила существуют и безотказно реализуются субъектами, вступающими в отношения, попадающие под данные правила.

В существовании этих правил нет противоречия с правовой природой судов – если ставить по главу угла не «правосудие», а властную природу судов как органов.

В позитивном праве (а в России право, безусловно, носит позитивный характер) первичным и фундаментальным свойством источника права является связь права с «государственным сувереном»[131]. Наличие этой связи и есть основа теории позитивизма. Судебная власть – часть системы органов государственной власти[132], то есть тоже представитель «государственного суверена». Все акты, издаваемые судами, содержат властные волеизъявления, обеспечиваемые силой государственного принуждения, – что является производным от их государственно-правовой природы.

Львиная доля актов судов рассчитаны на однократное применение – они устанавливают права и обязанности участников конкретного спорного материального правоотношения и приводятся в исполнение через специальную процедуру исполнительного производства (в том числе и уголовно-исполнительного). Эти акты являются актами судебного правоприменения и выступают индивидуальными средствами правового регулирования.

Но небольшая группа судебных актов содержит общеобязательные правила, которые применяются неограниченным кругом лиц в течение неопределенного времени. Механизм их реализации такой же, как у законов: они соблюдаются или используются участниками конкретного правоотношения и применяются при возникновении между ними правового спора. В схеме условного противопоставления «нормативные» – «индивидуальные» они занимают место нормативных актов.

Их существование является следствием дефектов законодательства – противоречий[133] (коллизий[134]) и пробелов[135]. Не касаясь вопроса о том, почему они появляются, обратим внимание, что у судебной системы есть общая цель в любых условиях как можно более эффективно выполнить свою основную функцию по предоставлению защиты обратившегося к ней лица (рассмотреть спор). Если спор может быть рассмотрен на основе имеющегося законодательства – суд так и поступит. Если закон недостаточно понятен – суд даст его толкование[136]. Если подходящего закона нет или имеющийся явно не применим – суд все равно рассмотрит спор, используя или аналогию закона, или аналогию права[137], опираясь также на правовую доктрину, обычаи и этические принципы. Но то, что для одного судьи в конкретном деле – проблема, для судебной системы – вызов, который она может решить, используя для этого имеющиеся в ее распоряжении механизмы.

Механизмов два: 1) дать толкование закону при противоречиях / коллизиях / недостаточно понятном правовом регулировании или 2) восполнить пробел своими силами при отсутствии норм вообще (или их дефектности[138]) (рис. 15). Судебный акт в таком случае выполняет роль регулятора. В первом случае речь идет о создании обязательного интерпретационного правила, во втором – о создании собственно правила, то есть о судебном нормотворчестве. Иногда в науке используется термин «конкретизирующее правотворчество»[139]. Некоторые акторы используют осторожный термин «конкретизации права в судебных актах[140]».

Рис. 15. Акты судебного нормотворчества

Наиболее часто судебное правотворчество связывают с деятельностью Конституционного Суда РФ. Однако признакам «нормативного судебного акта» отвечают также некоторые акты Верховного Суда РФ. Следует подчеркнуть, что в целом такая возможность принадлежит только высшим судам – и никому более в судебной системе.

Наиболее часто противники идеи судебного нормотворчества указывают на недопустимость выхода судов за пределы их полномочий, на угрозу разрушения теории разделения властей и на угрозу судебного произвола. Как правило, такие рассуждения носят абстрактно-философский характер, и примеры актов, которые разрушили бы правопорядок, позволили бы судам обрести независимость от законодательства или хотя бы просто прямо противоречили имеющимся нормам, в них не приводятся. Беремся утверждать, что в силу отсутствия таковых.

Существенным отличием акта судебного нормотворчества от акта толкования является то, что акт толкования, даже самого широкого, всегда следует судьбе нормы, на которой он основан, – вместе с законом теряет актуальность и акт толкования[141]. Правило, являющееся продуктом судебного нормотворчества, таким качеством не обладает.

2.2.2. Постановления Конституционного Суда РФ

Акты Конституционного Суда РФ в совокупности именуются «решениями». Они обладают особой юридической силой, что следует из статьи 79 Федерального конституционного закона от 21.07.1994 № 1-ФКЗ «О Конституционном Суде Российской Федерации»[142]. Прежде всего, решение Конституционного Суда РФ окончательно и не подлежит обжалованию. При этом решение Конституционного Суда РФ действует непосредственно и не требует подтверждения другими органами и должностными лицами. Сразу после принятия Конституционным Судом РФ его решения акты или их отдельные положения, признанные неконституционными, утрачивают силу, не подлежат применению, исполнению, соблюдению, а решения судов и иных органов, основанные на акте, признанном неконституционным, не подлежат исполнению и должны быть пересмотрены. Закон специально указывает, что повторное принятие этого же или аналогичного по содержанию акта невозможно.

Как подчеркнуто в литературе, «решения Конституционного Суда РФ являются и актами правоприменения, и нормативными источниками и распространяются на всех субъектов правоотношений и широкий круг случаев. Любой правоприменитель обязан руководствоваться тем пониманием положений Конституции РФ, которое содержится в постановлении или определении Конституционного Суда РФ. Даваемое судом в его решениях толкование Конституции РФ и ее норм неотделимо от интерпретируемых положений Основного закона»[143].

Среди решений Конституционного Суда РФ наибольший интерес представляют постановления – поскольку они являются итоговым актом и именно в форме постановления Конституционного Суда РФ выражают мнение о неконституционности правовых норм[144] или о неконституционности отсутствия какого-либо законодательного правила.

И хотя по форме постановление Конституционного Суда РФ – это судебный акт, по силе и значению он равен норме Конституции РФ и является расшифровкой ее содержания применительно к конкретному вопросу. Авторитет постановлений Конституционного Суда РФ абсолютен. Никакие иные судебные акты не могут ему противоречить.

С точки зрения практики необходимо придерживаться правила – в постановлениях Конституционного Суда РФ содержатся обязательные позиции, отказ от следования которым делает судебный акт / административный акт / управленческое решение неправильным, ошибочно вынесенным.

Постановления принимаются в ответ на конкретную жалобу, запрос, ходатайство или обращение. Но содержащиеся в них позиции будут применяться во всех случаях, когда будет подлежать применению соответствующая норма, в похожей ситуации или даже по аналогии законодательства или права[145].

Нередки ситуации, когда решения судов выносятся только на основании постановления Конституционного Суда РФ. Например, в течение длительного времени после принятия постановления Конституционного Суда РФ от 25.02.2014 № 4-П[146], разрешившего снижать административные штрафы ниже низшего предела, суды массово уменьшали размеры штрафов в десятки[147] и даже сотни раз[148] – при отсутствии законодательной нормы.

2.2.3. Определения Конституционного Суда РФ с позитивным содержанием

Определения Конституционного Суда РФ не являются итоговыми актами – между тем нередко в них Конституционный Суд РФ приводит свою позицию по тем или иным вопросам, например, разъясняя, что из закона прямо следует какое-либо правило и предмета для спора нет; либо указывает, что Конституционный Суд РФ уже рассматривал подобный спор и пришел к каким-то выводам, а также нередко развивают и дополняют эти выводы. В тех случаях, когда определение Конституционного Суда РФ содержит правовую позицию, позволяющую использовать ее как источник знаний о содержании или толковании нормы, говорят об определениях «с позитивным содержанием» («определения с правовым содержанием» или «позитивные определения)[149].

За такими определениями официально не признается общеобязательной силы. Ни в одном процессуальном кодексе не сказано, что суды должны обязательно следовать определениям КС РФ.

Но тем не менее они оказывают большое влияние на правоприменительную практику[150], и существует большое количество судебных актов, основанных на таких определениях[151].

Так, например, в определении Конституционного Суда РФ от 16.01.2018 № 7-О[152] была высказана правовая позиция о том, при установлении судом наличия (отсутствия) оснований для возложения на государство обязанности по выплате компенсации морального вреда, причиненного военнослужащему в связи с повреждением его здоровья другим военнослужащим, проходящим военную службу по призыву, оценке во всех случаях должны подлежать как действия непосредственного причинителя вреда, так и действия должностных лиц (начальников), под контролем которых он находился.

На основании этого вывода было принято множество судебных актов о взыскании вреда в пользу военнослужащих (их родственников)[153], вынесение которых при ранее сложившемся подходе было бы невозможным. Сам Конституционный Суд РФ в своем Обзоре за первый квартал 2018 г.[154] прямо указал, что в названном определении Конституционный Суд выявил смысл положений статьи 1069 Гражданского кодекса РФ.

Отказ от следования определению Конституционного Суда РФ может влечь отмену судебного акта точно также, как если бы суд упустил из внимания норму закона или постановления КС РФ[155].

2.2.4. Постановления Пленума Верховного Суда РФ

Верховный Суд РФ имеет широкий набор полномочий. С одной стороны, он как всякий суд рассматривает конкретные дела – в порядке надзора, апелляционного, кассационного производства или в качестве суда первой инстанции. С другой стороны, дает судам разъяснения по вопросам судебной практики на основе ее изучения и обобщения (пункт 2 части 7 статьи 2 Федерального конституционного закона от 05.02.2014 № 3-ФКЗ «О Верховном Суде Российской Федерации») – и в этом качестве выступает как орган государственной власти, руководящий подчиненной ему системой.

Поскольку такие разъяснения не содержат результатов конкретных дел и не регулируют конкретные правоотношения, их нельзя в полной мере считать «судебными», поскольку к непосредственному процессу правосудия они отношения не имеют. Формально они всегда адресованы нижестоящим судам и их главной функцией является толкование смысла закона. С содержательной точки зрения такие разъяснения являются результатом толкования права, с точки зрения всех субъектов права – сборником обязательных правил поведения участников правоотношений и руководством для нижестоящих судов по рассмотрению споров. То есть, по сути, речь идет об источниках обязательных правил, результатах судебного нормотворчества[156].

Речь идет о постановлениях Пленума ВС РФ и обзорах судебной практики, утвержденных Президиумом ВС РФ. Представляется, что активная дискуссия о правовой природе этих актов должна учитывать и природу Верховного Суда РФ как органа власти, в том числе и указанных его подразделений.

<<1 2 3 4 5...12 >>

На страницу:

Перейти

3 из 12