Город теней

Они продолжили ужин. Вадим съел мафрум – котлету из картофеля с мясом и эришту – лапшу с бараниной и нутом. Марку нравился салат табуле, приготовленный из рубленой пшеницы и кускуса с добавлением петрушки. Он уже начал привыкать к приторному вкусу ливийской кухни, хотя иногда им овладевала ностальгия по борщу и вкусным домашним пирогам. Асиду, как принято в Ливии, Марк ел руками, обмакивая в мед. Эту трапезу многие ливийцы почли бы за счастье.

Покончив с ужином, Ланской вернулся к отбору фотографий, а Вадим сосредоточенно вглядывался вдаль, мысли были полны грусти. Что-то смутное и необъяснимое тревожило его. Марк внимательно присматривался к каждому фото, чтобы не пропустить ни одной детали, некоторые снимки кадрировал, добавлял яркости и контраста.

– Почему ты редко пишешь? – спросил Вадим, допивая остывший чай.

Он читал репортажи коллеги из предыдущих командировок и нашёл их великолепными. Странно, что столь талантливый журналист выпускает лишь по одному репортажу в год.

– Понимаешь, фотография ярче слов передаёт, то, что происходит на самом деле. Репортаж можно приукрасить, заменить одно слово другим. На фотографии всё происходит здесь и сейчас. Это застывшее мгновение, – с необычайным оживлением рассказывал Марк, – порой невозможно выразить словами эмоции, а снимки совсем другое дело. Доверие тех, кто видит мои кадры для меня важнее всего. Мне хочется заставлять людей думать. Так я могу изменить мир.

Когда Марк говорил о работе, он преображался. Замкнутый и нелюдимый он превращался в увлечённого своим делом человека.

Вадим смешал джин с колой и, не найдя иной посуды, разлил по пластиковым стаканам. Коллеги любовались мерцавшими звёздами, и пили маленькими глотками незатейливый коктейль.

– Меня не оставляет чувство бессмысленности всего происходящего. Почему случается такое? – задал вопрос Платонов.

– Жадность, – тихо ответил Марк.

– Жадность? – словно пробуя на вкус слово, переспросил Вадим.

– Жадность губит всё на свете, золото обращает в песок, людей – в животных. Жадность – причина войн и половины техногенных катастроф.

Вновь возникла пауза, Марк вернулся к своим фотографиям. Вадим украдкой кидал взгляды на его снимки.

– Знаешь, что самое тяжёлое и одновременно интересное в нашей работе?

– И что же? – спросил Марк, удаляя очередной снимок.

– Видеть слёзы матерей, лишившихся своих детей, наблюдать искалеченные судьбы – такова наша участь. Ты встречаешь людей, покинувших родные места, они делятся с тобой своей болью, и радостью, от того, что остались живы. Это всё остается в твоей душе, ведь вместе с ними ты проходишь определённый отрезок собственного пути.

– Пожалуй, это не самое интересное, – сказал Марк, не отрываясь от монитора.

– Ты так считаешь?

– Подобраться максимально близко, взглянуть в глаза концентрированного зла и остаться живым. Самое сложное понять зло. Вот, что интересно!

Вадим ничего не ответил, но в глубине души он согласился с Марком. На мгновение стало тихо. Они были единственными постояльцами отеля, некогда славившегося своим гостеприимством. Кроме них здесь жил только хозяин, который был оснащён оружием не хуже военных.

Марк, включив плеер на полную громкость, надел наушники. Реальность перестала существовать для него. Вадим всматривался в тёмную линию, что разделяла небо и землю. Здесь даже вечер казался другим, нежели на родине. Враждебные, чёрные, как вселенская скорбь, сумерки окутали город, подобно погребальному савану. Вдалеке Вадим заметил яркие огни. Сепаратисты жгли машины и палили в воздух из автоматов на Зелёной площади. Вооружённые до зубов повстанцы собрались у фонтана, который в прежние мирные времена считался одной из достопримечательностей столицы. По окраинам города сделалось совсем темно, не было ни одного фонаря. И вдруг настала удивительная безмятежность – смолкли выстрелы и крики, даже ветер затих.

Погрузившись в музыку древних кельтов, Марк разбирал, сделанные днём фотографии, и почти не обратил внимания на воцарившееся безмолвие. Вадим же насторожился, какое-то странное чувство родилось в груди и не давало ему покоя.

– Слышишь? – он дёрнул Ланского за рукав.

Выключив плеер, Марк прислушался.

– Тишина, странно, – нахмурившись, заметил он.

Тягостное предчувствие надвигавшейся неминуемой катастрофы не покидало их.

– Сейчас рванёт, – прошептал Вадим.

– Я за фотоаппаратом, – произнёс Марк, схватив ноутбук, сорвался со стула и через мгновение был в своём номере.

Что-то ухнуло поблизости с отелем. Взрывной волной выбило все окна в здании. Марк упал на пол рядом с кроватью, стеклом ему посекло щёку.

– Марчелло, где ты? – из коридора донёсся голос Платонова.

В комнату вбежал обеспокоенный Вадим. Он успел собрать вещи, на плече сумка с ноутбуком, объективами и камерой. Марк едва встал, его ненадолго оглушило взрывом.

– Порядок? – спросил Вадим.

– Полный, – отозвался Марк и схватил фотоаппарат.

– Должно быть, революционеры захватили Триполи, – с восторгом проговорил Вадим. На его глазах вершилась история. – Я позвонил Абдалле, он заберёт нас.

Марк торопливо бросал необходимые вещи в рюкзак. Вновь раздался мощный хлопок, рядом с гостиницей. Стены затрещали, казалось здание рухнет, с первого этажа послышались вопли и автоматные очереди.

Через секунду военкоры спускались по лестнице – лифтом пользоваться было опасно. Покинув отель, они передвигались непродолжительными перебежками, почти согнувшись. Темноту тут и там вспарывали оранжевые с кровавыми всполохами огни. Бомбы сыпались с воздуха, как горошины из порванного мешка. Послышался звук пролетавшего самолёта, казалось, миру пришёл конец. Триполи, не защищённый светомаскировкой, представлял собой идеальную цель для бомбардировки.

Марк обернулся, прощаясь с прибежищем. Часть крыши отеля обрушилась, а в стенах появились большие трещины, в них проглядывала мебель.

Защищаясь от сторонников полковника Каддафи, оппозиционеры накрыли местность градом пуль. Мирные жители в панике кинулись врассыпную. Вадим старался не отставать от коллеги, не отпускал ни на минуту сумку с объективами и блендами. На плече висел фотоаппарат – верный боевой товарищ. Поблизости вспыхивали снопы огня. Марк был налегке и бежал впереди. Он всегда старался опережать события, жил на острие и ещё успевал на бегу делать снимки. Он помнил, что в редакции от него ждут ярких кадров с места военных действий.

Сквозь серую пелену дыма и пыли Вадим видел песочные берцы друга и это делало его необъяснимо спокойным.

– Ты как? – поинтересовался Марк.

– Отлично, – произнёс Вадим, споткнувшись.

Его подхватил местный житель, в ту же секунду рядом с ними прогремел взрыв. Мужчину, что помог Вадиму, отбросило на несколько метров, а самого Платонова посекло шрапнелью. Резкая боль пронзила его руки, ноги и живот, под разорванными рукавами рубашки выступила кровь. Марк не пострадал, хоть и не был одет в бронежилет. Неловко барахтаясь, Вадим безуспешно пытался встать, без помощи ему было не обойтись. Марк взял друга за руку и помог подняться. Он был почти на голову ниже Платонова и уступал ему в физической стати, но Вадим ощутил его силу. Путь к гуманитарному коридору, где их ждал форд, они прошли вместе.

– Чёрт, я потерял камеру и сумку с объективами, – Вадим рванулся в сторону дымившихся руин, но Марк остановил его.

– Ты уже ничего не найдешь там, а вот жизнь потерять можешь.

Они сели в добротный форд, и тот без промедления рванул с места. Марк смеялся, как сумасшедший.

– Двигай, двигай! – кричал Ланской и делал снимки один за другим, проворно щёлкая затвором фотоаппарата.

Вадим молился, зажимая рану на животе.

– Он нездоровится? – по-русски спросил Абдалла, глядя на Платонова в зеркало заднего вида.

Машина петляла по разбитой дороге, подскакивала на рытвинах.

– Ужасные будут фотки, – расстроился Марк, просматривая фотографии.

– Ключевое слово – будут.