Дорога домой

Это надо —
живым!
Вспомним
гордо и прямо
погибших в борьбе…

Есть великое право:
забывать о себе!
Есть высокое право:
пожелать и посметь!..

Стала
вечною славой
мгновенная
смерть![6 - Р. Рождественский «Реквием» (Вечная слава героям…)]

– Это… Имена ушедших? – Инге повернулась к нам, и я понял, что зря переживал. Ей было не всё равно. Совсем не всё равно.

– Да. Слева – Первые, погибшие во время Сумерек и Зари. Справа – другие участники тех боёв. Ну и те, кто погиб в ходе боевых действий уже потом. За прошедшие годы.

Инге коротко, со всхлипом, вздохнула. Имён было много, очень много.

Она постояла перед стеной, потом быстрым движением опустилась на колени и прижалась колпаком комбеза к земле. Ганс удивлённо крякнул и посмотрел на меня. Он был растерян, и не знал, как реагировать. Я, честно сказать, тоже не представлял, что делать, но в одном не сомневался: тут нет рисовки, Инге была искренней и делала то, что считала нужным и правильным.

Она встала и подошла к нам: глаза в пол-лица и блестят нехорошо. Но то, что она сказала, удивило и меня, и, похоже, Ганса:

– А город Олимп… Он там, внизу, да?

– Да, – вот про это ей никто не рассказывал, насколько я знаю.

– Он… Он не законсервирован. Он просто спит. Они… Там… – Инге встряхнулась, словно сбрасывая наваждение, и снова повернулась к Стене: – Я ещё приду. Обязательно. И станцую для вас. Обещаю.

Ох, ты ж! Опять мистика всякая началась. Ведь это она не мне сказала, и не Гансу. Первым! А Ганс только кивнул понимающе. Ну да, марсиане же верят, что Первые не умерли, а просто ушли. И вернутся, если Марсу или Терре будет грозить опасность. Инге с её лоа отлично в эту компанию впишется, тут сомневаться нечего. Так что я только облегчение почувствовал, когда мы от Стены ушли и Ганс нас в музей повёл. Всё-таки без всяких таких штучек мне спокойнее.

Инге Сонел

Как описать, что я почувствовала там, у Стены? Не знаю. Но Олимп – это точно место невероятной силы. Да, сейчас на поверхности ощущается только слабое эхо, но… Вот у Тима, когда он спит, лицо становится, как у мальчишки. Но я знаю, какой он сильный, и быстрый, и опасный на самом деле. Так и тут. Лоа Марса – лоа-воины, и именно здесь, в Олимпе, их дом. А самое странное – здесь и светло, и грустно, и радостно одновременно. Словно все те, кто погиб, на самом деле где-то здесь, и смотрят на своих потомков, и радуются за них, и грустят, что не могут прикоснуться, и мне их так жалко вдруг стало, что я чуть не расплакалась там, у Стены. Странно, я ведь никого из них не знала, это просто имена на отполированном красно-буром камне, но как будто они, Первые, для меня родные. Я даже испугалась немножко, если честно. Потому что когда такие лоа обращаются к тебе, это неспроста. Да и вообще, если подумать, всё как-то неслучайно получается. Как мы с Тимом встретились, как сразу вместе оказались, как слетались с первого раза, теперь вот это… Странно. Странно и страшно. Может быть, лоа надо было, чтобы я попала на Марс? Но зачем? Непонятно.

Пока мы шли к музею, я спросила:

– А почему там, на Стене, слева, одно имя пропущено? Цифра стоит, а имени не написано. Как будто место оставлено.

– Так и есть, – кивнул Ганс. – Первых, настоящий Первых, было семьсот семнадцать человек. Те, кто записаны дальше – это уже второе поколение. Их дети. Они тоже считаются Первыми.

– А почему именно семьсот семнадцать? Не пятьсот, не тысяча? Такое число странное?

Ганс помолчал, словно сомневаясь, но ответил:

– Это не просто… Это те, кого Марс изменил. Первые Чёрные Драконы. А пропущенное имя… Ты заметила, что имена не по алфавиту? Их выреза?ли на Стене в том порядке, в каком устанавливали судьбу погибших или находили их тела. Марка Гомаро, Последнего Первого, мы искали пятьсот лет…

И тут я поняла, что мы привезли. Вернее, кого.

И раньше, чем язык прикусить успела, брякнула:

– Но теперь он вернулся домой?

Ганс посмотрел на меня, внимательно и серьёзно, и улыбнулся:

– Да. Теперь он вернулся домой. Как раз сейчас вы его портрет увидите. Ну, не только его…

По Гансу видно было, как он счастлив, что этого Марка нашли, но пока мы к музею подходили, я всё думала: выходит, те пилоты, которые рейдер таранили, знали? Знали, что они погибнут ради того, чтобы мы привезли на Марс останки, мёртвое тело? Не понимаю. Не понимаю и думать об этом не хочу, потому что сразу слёзы к глазам подступают, и злиться начинаю. Зачем было умирать – ради этого? Зачем?! Ведь так, как те марсиане дрались, можно за будущее своё драться, за детей своих драться! Но с ними хоть что-то понятно: Первые – могучие лоа, я и раньше это подозревала, а теперь точно убедилась. Так что привести в свой дом ещё одного такого предка-покровителя – большое дело, в этом смысл есть. Но команда Игрока? Они за что дрались? За деньги? Ну кто-то, может, и так, они же наёмники… Но вот почему-то не верилось мне, что Игрок только ради денег в эту историю ввязался. В общем, странно как-то всё складывалось.

В музей мы входили через шлюз, и тут можно было колпак снять. И первое, что я почувствовала: цветами пахнет. А потом их увидела. Розы. Они не в вазе стояли, а росли в контейнере у большой картины, которая прямо напротив входа висела. Там вообще в этом зале только картины и были, три штуки, огромные.

Понятно, что я в первую очередь к той пошла, у которой розы. Они маленькие, с мелкими цветочками, но самые настоящие. А на картине нарисованы четыре женщины: тёмно-рыжая, крепкая, суровая, даже недобрая какая-то, две блондинки, одна пониже, другая повыше, широкоплечая, кого-то она мне напоминала, но я никак не могла понять, кого, и очень красивая брюнетка с огромными раскосыми глазами. У рыжей в руках был какой-то прибор, у блондинки пониже – контейнер с плющом, у второй блондинки – ёжик, а четвёртая женщина держала бумажную книгу. Это как-то очень мирно смотрелось, вот только за их спинами, фоном, горели и падали с неба какие-то атмосферники, лежал в засаде снайпер… или снайперша?.. кому-то крутили руки, положив лицом на капот древней наземной машины. По низу картины, над рамой, шла надпись: «Женщина – хранительница очага, но хранить его можно по-разному. М.Л-О»

– Это Первые. Самые Первые, – объяснил Ганс. – Дело в том, что до официального старта большой экспедиции на Марс отправилась группа из семи человек. Должно было восемь, но Вальтер Орлов был тяжело ранен и не успел восстановиться к моменту старта. Это Дарья Калугина, – Ганс показал на рыжеволосую, – капитан. Дальше Марина Ланге, первый пилот, Герда фон Окле, ксенобиолог, и Анжелика Тарани?, техник. До экспедиции они все были военными: два боевых лётчика, контрразведчик, снайпер… А здесь, на Марсе, стали начальником космодрома, координатором жизнеобеспечения и экологии, директором КБМ, координатором образования. А потом снова пошли воевать.

– А ещё трое?

– Вот, – Ганс повернулся к другой стене. – Сергей Кривец, начальник экспедиции и первый глава Республики, Игорь Мурашов, его зам, Николай…

– Игорь Мурашов? Интересно, а тот Игорь, который в экипаже Игрока?..

– Скорее всего, его прямой потомок, – улыбнулся Тим. – Смотри, они даже похожи чем-то.

– Кстати, да…

Эта картина была другой. Не парадный портрет, так это, кажется, называется, а эпизод из жизни. Трое мужчин обсуждали что-то, стоя вокруг стола с разложенными на нём огромными листами – бумажными картами. Все трое крепкие, загорелые, бритые налысо, очень серьёзные. Но если приглядеться, то понятно, что Сергей – весельчак, который старательно притворяется грозным начальником, Игорь по жизни мрачный и сосредоточенный, а Николай – просто деловой парень, без закидонов. Есть работа – значит, надо работать. Не знаю, как у художника это получилось, но характеры прям видно было. Здорово! Я даже пожалела, что рисовать не умею.

– А там?.. – я к третьей картине повернулась, но тут в зал ещё два человека вошли. Пётр Иванович Гейнц, который директор КБМ, и тот доктор, что у нас был. И как-то мне сразу тревожно стало, ведь понятно, что они здесь не просто так появились. Они к нам идут, а я чувствую, что оба нервничают, но как бы сказать… по-хорошему нервничают, словно новости у них замечательные, просто не знают, как поделиться.

– Ганс, – Пётр Иванович остановился и улыбается. – Соню нашли.

– Я знаю. Я чувствовал, что она жива, – Ганс кивнул, губы у него как-то странно дрогнули. – Тяжёлая?..

– Мозг цел, а руки-ноги – дело наживное…

Они постояли, глядя друг на друга – и обнялись. Не знаю, как Тим, а я себя в этот момент лишней почувствовала. Нет, понятно, что что-то хорошее случилось, но что? Мы с Тимом переглянулись, и доктор нам объяснил тихонько:

– Соня Гейнц – невеста Ганса. Она была среди тех, кто пошёл на таран, чтобы вас провести.

– Гейнц? Она… дочь?

– Да.

Ничего себе! Дочка директора КБМ пошла на таран? И отец её отпустил? И Ганс тут с нами возился вместо того, чтобы её искать? Марсиане – реально странные люди. А с другой стороны… Может быть, так и должно быть? Как раз так – правильно?

Гейнц тем временем повернулся к нам: