Ее величество королева

Во времена испанского владычества некто Маркс Берарди, небогатый местный дворянин, возбудил против себя гнев тогдашнего правителя, вздумавшего учредить в Калабрии инквизиционные суды. Берарди с немногими своими единомышленниками энергично протестовал против такого жестокого нововведения. А когда совершились на его родине первые казни – инквизиция сожгла на костре двух неповинных старух, обвинив их в колдовстве и чернокнижии, – то он, собрав шайку в пятьсот с чем-то человек, забрался с нею в самую гущу горного леса и долго отбивался там от нескольких отлично вооруженных испанских полков. Взять его оказалось невозможным. Его блокировали. Без пищи и боевых припасов он изнемогал и предпочел с немногими верными товарищами погибнуть голодной смертью в дикой пещере, чем сдаться чужеземцам и попасть в руки инквизиции.

К сожалению, я должен заметить, что благодаря беспечности современных нам правителей этот лес нынче почти весь вырублен. А последствием нерасчетливой эксплуатации является немалое для земледелия зло: весной и осенью огромная масса воды, прежде сдерживаемая лесом, безжалостно размывает в долинах посевы и сносит иногда жилища. А в самое знойное время года поля, сады и виноградники чахнут от засухи.

В описываемое нами время с одной стороны круглой прогалины ютился обширный бревенчатый сарай. Кем он был построен, никто не знал, но построен был давно и прочно, ибо, невзирая на беспрестанно трепавшие его непогоды, представлял еще хорошее убежище.

С самого рассвета к этому сараю стягивались из леса конные и пешие люди, по десяти и более, до сотни человек вместе. Лес, бог знает как давно не слыхавший человеческой речи, теперь оглашался шумным говором. По диалекту и одеяниям различных групп заметно было, что эти люди стянулись из разных южных провинций королевства. Слышался мягкий апулийский говор, жесткий базиликатский и отчетливый сицилианский и т. д.

Воздух был прозрачен. Сильная пурга, господствовавшая в горах дня два назад, рассеяла облака. Солнце весело освещало широкий снежный покров и миллиарды разноцветных искр на нем. Вся окрестность словно улыбалась и нимало не напоминала угрюмого мрака, в который зачастую бывала погружена. Господствовало бодрящее настроение и в природе, и в людях. Сосны-великаны, медленно разраставшиеся в течение многих столетий, производили впечатление величавых бодрых старцев, которые умеют невозмутимо относиться и к грозным бурям, и к предвечной непоколебимости мировых законов.

А у подножия этих великанов кишели, как муравьи, люди, закинутые в глухую высь страстями, которые постоянно помыкают ими там – где-то внизу.

Каждый отряд или даже группа горцев, показывавшиеся около прогалины, были ранее прибывшими встречаемы приветно: криками, хлопаньем в ладоши. Тем восторженнее были эти приветы, чем более горцев оказывалось среди новоприбывших, прославившихся во время партизанской войны шесть лет назад, войны, которой руководил кардинал Руффо. Каких тут не было физиономий и фигур! Мрачные, отважные, нагло беспечные, разгульные… Всем им снова начинала улыбаться фортуна.

Каждый отряд притащил свою провизию на общее пиршество. Добровольцы-повара вырыли за сараем широкую и глубокую яму, навалили в нее хвороста, зажгли его. Высоко подымалось дымчатое пламя. Их товарищи подготавливали излюбленные травы и зелень, чтобы начинить ими только что зарезанных коз и овец. Когда дрова прогорят, уголь останется; в него положат эти туши целиком и завалят сверху углем, заранее откинутым на землю из ямы, и самою этой землей. В стороне ежеминутно нарастала груда приношений: каждый пришедший клал туда, на общую потребу, принесенные им запасы: сыры, хлеб, фляжки вина и прочее.

– Это мне детство мое напоминает. Когда я к попу в школу ходил, мы, ребятишки, с собой завтраки туда из дома таскали, – говорил ражий пожилой атаман. Он только с коня спрыгнул, даже не успев еще снять с себя оружия, и любовно остановился перед грудой яств.

– В какую такую ты школу ходил? – подсмеивались над ним товарищи.

Впрочем, большинство атаманов или главарей даже мелких отрядов слезали с коней у противоположного импровизированной кухне входа в сарай. Все они, видимо, были довольны радушию, с которым их встречали товарищи, и усаживались в сарае большим кругом. При появлении каждого нового лица все шумно хлопали в ладоши.

Подчиненных своих они оставляли под открытым небом.

– Вот мы и собрались. Все наши, кажется, тут? – заговорил знакомый нам Парафанте, обращаясь к приятелям, как и он сам, прибывшим в лес по приглашению королевы.

– Из наших, кажется, все налицо. Да есть зато кое-кто и незнакомый, – отозвался Бенинказа.

– Это из тех, что за свой счет прежде работали. Когда мы, помните, от русских отстреливались, так они – вон Таконе из Базиликаты, Бойя, Капарале – спокойненько себе самим только руки нагревали.

– Значит, всякого здесь жита по лопате.

– Да, так оно и по-моему.

– Я бы не хотел, чтоб такие молодцы под мою команду попали, – заметил Франкатрипа и, помолчав чуточку, добавил тоном, не допускающим возражений: – А я полагаю, что нынче мне следует генералом быть…

– Черт побери! – воскликнул Спакафорно, – я думаю, что эта должность ко мне больше подходит. А впрочем, я сам ее уж взял.

– Чего вы? – строго произнес один из атаманов. – Аль с ума спятили? Думаете, что нас созвали сюда для того, чтобы должности да чины разбирать промеж себя? Не слыхали, что ли: французы уж в Неаполе хозяйничают теперь. А два их полка не сегодня завтра в Калабрию явятся.

– Так и подавно времени терять нельзя.

– Мои молодцы все в сборе. А сюда я привел с собой только податаманов.

– Да, все-таки надо назначить главного генерала, который приказывал бы, как войну вести следует, – опять нагло закричал Парафанте.

– А что же я-то говорю: главного генерала, который бы надо всеми остальными власть имел…

Франкатрипа зорко вглядывался в глаза товарищей.

– Который бы по совести распоряжался дележом… как это говорится?.. дележом военной добычи, который не только известен своей доблестью, но и – как это… и благородством тоже, – проговорил Спакафорно. – Вот какого надо назначить главнокомандующего.

– Да мы все люди благородные, – строго заметил Бенинказа.

– Известно, что все, – возразил говоривший раньше. – Только для этакого дела надо, чтобы человек грамотный был. Наш учитель при всей школе говаривал, что продолжай я учиться – я бы по крайней мере в адвокаты вышел… Да. Он говорил, что человек, который ни читать, ни писать не умеет, ни к чему не годен.

– Ни читать, ни писать я не умею, – чванливо отозвался Парафанте, – зато на трехстах шагах не промахнусь в щегленка пулей из моего карабина, это-то и есть главное.

– Главное, чтобы старший генерал… это я, братцы, не о себе скажу… главное, чтобы он… как бы это…

– Главное, – перебил Франкатрипа, – чтоб он ранее никогда ни у кого в подчинении не бывал…

– Даже и у кардинала?

– Кардинал Руффо не был нашим главнокомандующим, а только викарным викарного Иисуса Христа, то есть его святейшества папы… Я и при нем все по-своему делал. Скажет, бывало, кардинал: «Не грабьте такого, либо сякого села»… А я грабил; потому что мои ребята все до единого за меня готовы были хоть в пекло. Хоть на куски их режь…

– По-твоему выходит, что всем нам под твою команду идти надо.

– А если бы и так? Что же по-твоему? Плохо?

– Это ты так рассуждаешь?

– Да, так я рассуждаю.

– Ладно, ладно, товарищи, – воззвал Бенинказа, чуявший близость рукопашной и подмечая, что многие хватаются уже за рукоятки своих кинжалов, – полно! Время ли теперь печенку себе раздувать. Вы мне лучше растолкуйте, как это взбрело на ум молодому парню, у которого и шайки никакой еще не подобрано, как взбрело на ум капитану Рикардо.

– Хо! Капитану… Полковник целый…

– Не в том дело. Это, пожалуй, даже похвально, что он взял чин ниже того, какой нам надлежит. А дело в том, как он осмелился созывать нас от имени королевы. Явился ко мне с этим приглашением Пиетро Торо… у меня и ноги и руки чесались, чтоб ему трепку задать…

– А не задал-таки? – язвительно вставил Парафанте. – Тебе же лучше.

– Мне лучше? Это ты что же… – свирепо отозвался Бенинказа.

– А то, что Торо в моей шайке капралом служил и на моих глазах однажды схватился с двумя здоровеннейшими нашими молодцами. Да одного в одну, а другого в другую сторону шагов на двадцать, как чурбаны какие, отшвырнул.

– Для этаких… у меня всегда две пули наготове… Да не в том дело!.. Полно вам печенку-то свою раздувать. А вот как он смел от имени ее величества нам приказания рассылать. Ведь его и на собрании-то у королевы не было вместе с нами… Ее величество и не думала, полагаю, нас оскорблять… А приказания от такого молокососа, да еще таким, как мы, людям, оскорбительны… Сущая обида.

– Я не думаю, чтоб королева решилась… А впрочем, женщина… Каприз такой нашел.

– А мы и подчиняйся капризу?

– Мне сдается, генерал Бенинказа, ты меня прости – мне сдается, что ты суть-то самую не так понял.

«Генерал Бенинказа» был польщен данным ему титулом и приятно улыбнулся. Храбрость его была безупречна; он не сморгнув шел всегда навстречу смерти. Впоследствии он так же спокойно и на виселицу пошел. Но зато и тщеславие его не имело границ.

– Я сути не понял?! – спросил он.

– Нет. Сам посуди: быть только передатчиком приказаний еще не ахти какая честь. Это лакейская обязанность.