Воронограй. Русский Савонарола

Разбитые ларцы и скрыни, разорванные одежды… Вон валяется на полу старая икона с потемневшим ликом. Ризы на ней нет: кто-то кощунственной рукой надругался над святыней.

Словно ураган пронесся над великокняжескими хоромами, перебил, переломал, перепортил все и унесся дальше.

Словно хищники-татары побывали в этих горницах, только они так умели хозяйничать.

Не видать никого и из челяди. Всех почти забрал с собой Дмитрий. А тех, кто не хотел было ехать, связали да по конюшням рассадили.

Вернется, мол, завтра государь и великий князь Дмитрий Юрьевич к себе во дворец из обители – пусть полюбуется верными слугами.

Только немного было таких.

Вернее всех оказался боярский сын Захар, да и тот теперь не мог бы побежать да поднять тревогу. Лежал он на заднем дворе, прямо на снегу, давно уже безмолвный и недвижимый.

Как съехал со двора поезд Дмитрия да затихло все вдали, людишки Старкова да Друцкого в свою очередь пробрались в царские покои.

И на их долю пришлось немало из того, что было брошено или не замечено.

Ночь подходила к концу.

В восьмом часу утра, только что рассвело, на всех колокольнях кремлевских церквей и соборов ударили в набат.

Тревожно и жутко прозвучали в воздухе первые удары.

Раз… раз… раз…

Бояре Старков, Друцкой, Никитин и другие созывали народ на Красную площадь.

Проспали москвичи своего великого князя.

Раз… раз… раз…

Москва заволновалась.

Разное толковали жители, но никак еще не могли догадаться, в чем дело.

А кремлевские колокола гудят не переставая.

Раз… раз… раз…

Тревогой и смутой запахло в воздухе.

Через час, уже после того как ударили в набат, вся Красная площадь была занята волнующимся морем голов.

Все чего-то ждут, волнуются и гомонят.

Гул смешанных голосов висит над площадью.

Но вот толпа колыхнулась, раздалась и пропустила нескольких бояр в богатых одеждах, ехавших верхом. Бояре, в высоких шапках, ехали медленным и спокойным шагом. Конюхи вели под уздцы боярских лошадей, вычурно убранных и изукрашенных.

– Старков боярин!.. Никитиных двое!.. Друцкой князь! – слышалось кругом.

Бояре слезли с коней у Лобного места. Медленной и важной поступью поднялись они по каменным ступеням. Площадь затихла.

– Говори ты, князь! – шепнул Старков князю Друцкому, идя с ним рядом. – У меня, знаешь чай, голоса не хватит.

Лукавый старик и здесь постарался спрятаться за спину товарищей.

Князь Друцкой, высокий и плотный боярин, чуть-чуть приподнял свою меховую шапку и слегка поклонился на все стороны народу.

Спесивы были бояре московские!

Да и чернь свою они хорошо знали: всю жизнь она перед богатыми да знатными голову свою гнула – ей бы самой в диковину показался иной поклон боярина.

– Бояре и дети боярские, жильцы и иных званий люди московские! – раздался на всю площадь звучный голос князя Друцкого. – Ведомо всем вам, что государь и великий князь московский Василий Васильевич вернулся из плена татарского больной и удрученный. А как вернулся, со дня на день ему становилось все хуже и хуже. Ноне совсем невмоготу ему стало заниматься делами своими, государевыми и земскими. Да и как больному и немощному справиться со всей землей?! И надумал он вместе с нами, верными его боярами, передать свое княжение. А кому он передаст?.. Старший сын, Иван, сами знаете, не в летах, ребенок совсем.

– Ивану, Ивану княжить! Больше некому, как ему! – раздалось в ближайших к Лобному месту рядах народа.

Задние подхватили, и через минуту вся площадь выкрикивала имя старшего сына Василия.

Никакого другого имени не было слышно.

Друцкой снова приподнял свою шапку и дал понять, что хочет говорить дальше.

Волнение понемногу улеглось.

– Люди московские! Государь и великий князь Василий Васильевич с братьями своими и с нами, боярами, решили иное! – заговорил Друцкой. – Лепо ли было бы дать княжение ребенку? Земля наша велика, времена стоят трудные и опасные, того и гляди опять татары, а не то Литва поднимется. Не ребенку, а мужу зрелому, доблестному и храброму возможно только управиться в такое время! Кого же было выбрать, кому было передать княжение?

На этом месте Друцкой умышленно остановился и обвел глазами площадь.

Народ недоумевал. Ходили, правда, слухи, что великий князь московский вернулся из плена больной, но о том, что он совсем плох, не слышал никто.

– Люди московские! – раздался опять голос князя. – Изо всех братьев великокняжеских всех достойнее место государево занять князь Дмитрий Юрьевич Шемяка. Ему и уступил свое княжение государь и великий князь Василий Васильевич. А сам государь Василий до выздоровления отъехал в святую Троицкую обитель. Туда же ноне отправился и государь и великий князь Дмитрий Юрьевич. Люди московские! Сегодня во всех церквях и соборах целуйте крест новому своему государю и великому князю! А государь вас жалует: на его дворе для людей всякого звания ноне и завтра вино и угощение будет выставлено. Да еще государь великий вас жалует гривной на брата!..

Может быть, не так бы легко для бояр сошла их измена, если бы лукавый Друцкой не пустил в ход последнее средство. А средство это оказалось действеннее всяких рассуждений и слов.

Шумя и галдя, повалила московская голытьба на Шемякин двор. Люди разумные и с достатком покачивали головами. Не поверили они боярским льстивым и хитрым словам. Чуяли, что не так устроилось все это.

– Не добром уступил Василий место своему брату!..

Так рассуждали солидные и степенные люди. А голытьба – голодная и оборванная – рассуждала иначе, да и сильнее была!..

Что ей было за дело, почему Василий уступил место брату, почему не сел на отцовский стол молодой князь Иван? Какое ей было до всего этого дело, если государь и великий князь Дмитрий Юрьевич не скупится и их, несчастненьких, жалует?

Закрутила голытьба вовсю на просторном дворе Юрьевичей, на Варварке. Только и делали холопы, что бочки из погребов выкатывали. Забыли за вином пьяницы и ярыги даже то, какие великие дни стоят.

За гривну да за несколько ковшей браги и водки пропили москвичи своего великого князя!..

Глава VII. Бунко