Царь-колокол, или Антихрист XVII века

– Пустите, пустите! – кричал Алексей, с изнеможением пробираясь через несметные толпы народа, которые становились все плотнее и плотнее по мере приближения к колоколу, так что на расстоянии нескольких сажен от стрельцов слились в одну непроницаемую массу. Вот, наконец, остается пробраться ему одну сажень, чтобы выбежать на открытое место; но тут, казалось, стояли не люди, а каменные стены… Истощенные силы отказываются служить Алексею, он кричит, но за общим шумом его крики теряются в воздухе; их слышит только он сам… Колени его подгибаются, все члены дрожат, а между тем в голове как будто работают тяжелым молотом, в ушах свистит, мозг горит, как от раскаленного железа. Он уже не видит людей, его зрению представляются какие-то пестрые чудовища, которые хватаются со всех сторон за его одежду и тянут назад… Алексей был близок к безумию…

Возле колокола вдруг что-то затихло.

– Алексей! – раздался громкий оклик. Это был голос царя, и тысяча голосов повторила это имя.

– Здесь я! – вскричал Алексей так громко, что в эту минуту в его груди как будто оторвалось сердце.

Народ раздался, и Алексей, бледный как смерть, подбежал к Матвееву.

– Останови, останови! – вскричал он, едва произнося слова от ужасного волнения. – Возле воротов стоят раскольники, они уговорились отпустить веревки…

Только выговорить это и достало сил юноши. Он схватился за грудь и зашатался, как будто смертельно раненный…

Матвеев бросился к царю и шепотом передал ему полученное известие. Алексей Михайлович вздрогнул от ужаса и, не зная, на что решиться, послал постельника за патриархом, чтобы посоветоваться с ним.

В то время, когда приближался патриарх к царскому месту, Матвеев вдруг подошел к царю с радостным видом и начал что-то вполголоса объяснять ему. Испуг царя прошел. Выслушав Матвеева, он с улыбкой сказал ему: «Золотая голова у тебя, Сергеевич, мне бы того и в ум не пришло». И Алексей Михайлович передал подошедшему патриарху слова Матвеева.

Выслушав царя, патриарх возвратился на прежнее место, занимаемое им с духовенством на возвышении почти близ самого колокола, и, благословя крестом приготовившихся к поднятию мастеровых, воскликнул громким голосом:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, вопрошаю вас, все ли вы овцы истинной Церкви и нет ли между вами отступников от святых ее догматов? Поднимите десницы ваши и сложите персты для крестного знамения!

Как будто от невидимого удара, все раскольники отдернули руки от веревок и воротов и переглянулись с величайшим ужасом друг на друга. Пораженные таким неожиданным приказанием, они не знали, что делать, и в недоумении искали глазами Аввакума. Из всей огромной толпы не более сотни, не бывших староверами, исполняя приказ патриарха, подняли руки с трехперстным сложением…

– Вознесите правые длани ваши! Сотворите двуперстный крест, вас не отличат в толпе, – шептал Аввакум окружавшим его раскольникам. Некоторые из находившихся вблизи иерарха подняли руки, но все прочие не могли слышать его слов и стояли по-прежнему, не думая повиноваться.

– Стрельцы! – вскричал Матвеев громовым голосом, обращаясь к преданному ему полку, стоявшему близ царского места. – Идите вперед к колоколу и беритесь за веревки.

Целый полк стрельцов двинулся разом к приготовленным машинам и оттеснил раскольников, между тем как другой стрелецкий полк, по распоряжению Матвеева, окружил всех злоумышленников и преградил им дорогу к бегству.

Исполняя приказ своего начальника, стрельцы живо разместились, где следовало, и обхватили руками веревки. Сам царь, сойдя со своего седалища, взялся вместе с боярами за ворот.

По данному знаку грянула пушка, означавшая сигнал к поднятию. Канаты натянулись как струны, блоки взвизгнули от движения, и медный исполин, отделясь с места, начал тихо подниматься на воздух… Прошло четверть часа, еще минута, другая… И Царь-колокол явился на площадке, приготовленной для него на верху колокольни, при звоне во всех церквах и оглушительных восклицаниях восхищенного народа, заглушавших самые колокола. Ликующие москвитяне начали обнимать друг друга, как в светлое Христово Воскресение… Один Алексей не принимал участия во всеобщей радости и смотрел на все это каким-то диким взором, выражавшим отсутствие в нем всякой мысли…

По царскому мановению два стольника подошли к юноше и, взяв его за руки, подвели к Алексею Михайловичу.

– Ты достоин своего отца, прими награду тебе подлежащую, – сказал милостиво царь. При этих словах он поцеловал Алексея в лоб и надел ему на шею на блестящей цепи золотую гривну.

Алексей бессмысленно посмотрел на царя и громко захохотал.

Все посмотрели на него с изумлением. Артемон Сергеевич, подошедший поздравить юношу, взял его за руку: она была холодна как лед. В недоумении кликнул Матвеев стоявшего недалеко Пфейфера. Лекарь взглянул Алексею в глаза и в отчаянии вскрикнул:

– Он сошел с ума!

Действительно, мысль, что он не успеет предупредить заговор; препятствия, в то время встреченные, а потом внезапный переход к радости убили Алексея – он помешался.

Глава четвертая

По уходе Алексея утром в день поднятия колокола из светлицы Елены любящая девушка не могла уж уснуть более ни на минуту. Проведя с полчаса в постели в сладостном припоминании малейших подробностей свидания, она поднялась тихонько с кровати, накинула на себя легкую шубку и бросилась перед образом Богородицы молить ее о помощи возлюбленному в наступивший день. И тепла и усердна была ее духовная беседа. Пробуждение Игнатьевны принудило Елену оставить молитву, но мысли ее все еще рвались к небу.

– Не пора ли тебе принарядиться, моя красавица, – сказала няня, входя в светлицу с дорогою парчовою ферязью, обшитой золотым кружевом.

– Зачем ты принесла мне новую ферязь, няня? – спросила девушка с удивлением.

– Ах, моя ласточка, – вскричала Игнатьевна, – да когда же тебе и разукраситься-то, если не нынче? Ведь сегодня твой нареченный, легко ли сказать, поднимет батюшку Царь-колокол на Ивана Великого. Разве ты позабыла?

– Скорее бы забыла, как меня зовут, – сказала Елена. – Но зачем наряжаться мне, ведь я никуда не пойду из дома?

– А затем, моя красавица, что прямо с площади, как поднимется колокол, пожалует сюда, к твоему батюшке, Артемон Сергеевич Матвеев вместе с твоим нареченным женихом и благословит вас образом; ведь он будет посаженым отцом у твоего ненаглядного. Мне вчера вечером обо всем этом изволил говорить сам Семен Афанасьевич и накрепко приказал нарядить тебя в эту ферязь. Ведь она, моя красавица, сшита из той самой материи, которую твой нареченный купил тебе в подарок на деньги, пожалованные ему от царя в награду.

Умывшись холодною водою и расчесав шелковистые волосы свои, Елена надела тонкую кисейную сорочку и новую ферязь, поданную няней. Принимая из рук Игнатьевны ферязь, она украдкою от старушки поцеловала ее, так приятен ей был подарок ее милого.

Одев свою питомицу, Игнатьевна подала ей дорогие жемчужные серьги, монисты и зарукавья; но Елена отложила их в сторону и, выпроводив няню из светлицы, снова упала в пышной одежде своей пред иконой заступницы… Она слышала, как раздался звон колоколов, означавший крестный ход к Ивану Великому; слышала, как они возвестили окончание молебна, и вся превратилась в молитву… Но что за огненная струя пробежала в эту минуту по ее телу и ударила в сердце? Какой необъяснимый трепет заставил содрогнуться ее? Распростершись пред образом, Елена сама не может дать отчета в своих чувствах.

Звон колоколов всех церквей дает знать православному миру, что Царь-колокол поднят, и этот звон воодушевляет красавицу. Она восторженно благодарит Всевышнего и бросается в объятия своей няни, трепеща от избытка радости.

– Вдень, няня, скорее мне серьги и подай повязку, я знаю, что он сейчас придет, – вскричала Елена, вырвавшись из объятий старушки и бросаясь к окошку, на котором лежали положенные ею вещи. – Скорей, скорей, няня! Ах, какая ты неповоротливая! – И она тормошила старушку, которая едва успевала исполнять ее приказания.

Нарядившись как под венец, Елена взяла небольшое зеркальце и с улыбкой посмотрелась в него. Она чувствовала, видела, что была красавица, что была в настоящую минуту прелестнее, нежели когда-нибудь.

– Не правда ли, ведь я хороша теперь, и Алексей долго будет любить меня? – весело спросила прелестная девушка свою няню, целуя ее в восторге в глаза и в губы.

– Ах ты, мое ненаглядное солнышко, – вскричала Игнатьевна, посмотрев с любовью на свою питомицу. – Да найдется ли краше тебя во всем Русском царстве, не только здесь, в Москве? Ведь про твою красу, моя жемчужинка, ни в сказке сказать, ни пером описать, кого же и любить, как не такое бесценное сокровище?..

– Ах, няня, – прервала Елена, – да ведь мне и лучше хочется казаться не для себя, а для Алексея!

Прошло, однако же, часа два после колокольного звона, а никто не приходил с площади. Прислонясь к маленькому окошку своему, Елена с нетерпением смотрела через сад на улицу, не завидит ли кого там. Вот показалась вдали какая-то толпа народа, она двигается вперед и, как будто, идет к дому Алексея. Все мысли девушки улетели туда. В толпе показался Семен Афанасьевич и какой-то немец… А между ними, кажется, Алексей… Да, так, они вели под руки ее жениха.

Если бы могла, Елена выпрыгнула бы к нему навстречу, взвилась бы ласточкой, полетела бы приветствовать своего любезного!.. «Только отчего это все как будто печальны? – прошептала Елена в недоумении, пристально всматриваясь в проходившую толпу. – Да и в лице Алексея, мне кажется, что-то странное? Зачем он смотрит все вперед и не взглянет сюда; зачем все вошли в дом к Алексею, а батюшка не ведет его к нам?» И Елена не верит глазам своим.

Через несколько минут Башмаков вышел из дома Алексея, прошел через улицу и отворил дверь светлицы Елены.

Семен Афанасьевич был бледен как полотно; глаза его казались распухшими от слез, но он, улыбаясь, вошел к своей дочери.

– Батюшка! – вскричала Елена, бросившись к нему на шею. – Ведь колокол подняли?

– Подняли, моя ласточка…

– Ах, как я рада, боже мой, я умру от радости! – вскричала девушка, целуя отца и не будучи в состоянии утишить своего восторга.

– Полно, мой дружок, – сказал Семен Афанасьевич с некоторою строгостью, – чему тут радоваться? – И крупная слеза вдруг выкатилась из его глаз; но он незаметно от своей дочери обтер глаза и потом, посмотрев с неудовольствием на платье Елены, прибавил: – Что это ты нарядилась, Леночка, словно на Пасху? Сними с себя все, ведь сегодня не праздник…

– Батюшка! – вскричала Елена, посмотрев с величайшим изумлением прямо в глаза отцу и как будто не веря своим ушам. – Да ведь сюда будет сейчас Артемон Сергеевич, сюда придет Алексей. Не сам ли ты приказывал няне, чтобы я надела эту ферязь?

– Врет она, дура, видно, из ума выжила от старости! Я ничего не говорил. Сними же с себя все, моя ласточка.

Семен Афанасьевич, отвернувшись от дочери, пошел к двери, и слезы в три ручья полились из его глаз, а Елена стояла окаменелая на одном месте, смутно предчувствуя, что сделалось что-то недоброе…

Башмаков уже знал о сумасшествии Алексея. Идя из дома Козлова, он встретился с толпой, которая вела юношу в его жилище, и проведал о случившемся. Что почувствовал в это время бедный Семен Афанасьевич! Он разом понял, какое действие произведет известие об Алексее на дочь его, и, проводив юношу до дома, отправился к ней в светлицу. Но добрый старик не умел скрыть своего несчастия; он так мало привык к нему…