Роберт Мальтус. Его жизнь и научная деятельность

Глава IV

В одном из примечаний ко второму изданию своего «Опыта…» Мальтус говорит, что один из выставленных им законов – «необходимые для людей средства пропитания растут в арифметической прогрессии» – стал для него очевидным, а потому и не требующим доказательств, лишь только был им сформулирован; другой же – «род человеческий размножается в геометрической прогрессии» – выведен из наблюдения над ростом населения в Америке. При такой постановке дела к чему же сводятся доказательства Мальтуса? Во-первых, к указанию на писателей, высказывавших однородные с ним взгляды, и, во-вторых, к анализу данных, добытых путем переписей. О предшественниках Мальтуса мы говорили выше и здесь не будем к ним возвращаться, потому что для нашей настоящей цели это не даст ничего: степень популярности известной мысли ничего не говорит ни за, ни против ее основательности. То, в сущности, весьма немногое, что сообщается Мальтусом о росте населения в Америке, мы, разумеется, изложим в своем месте с подробностью, подобающей этому главному доказательству одного из двух мальтусовых «законов». Но раньше нам кажется более удобным заняться тем, что составляет главное содержание «Опыта…». Что же это такое?

Сам Мальтус говорит, что его книга посвящена исследованию «влияния на человеческое общество» двух только что названных законов. Если бы это было действительно так, если бы «Опыт о народонаселении» посвящен был только изучению влияния двух произвольно сформулированных и совершенно не доказанных законов, каковыми являются, в сущности, столь дорогие для самого Мальтуса, а ныне вполне отвергнутые наукой прогрессии, – значение его было бы ничтожно, и не только нам не пришлось бы писать нашей книжки, но излишней была бы и вся громадная литература о Мальтусе. Так и взглянули на дело некоторые из его старых критиков. Но едва ли позволительно в настоящее время сводить все учение Мальтуса к этим пресловутым прогрессиям. Ведь, в сущности, этого не делал и сам Мальтус. Пусть читатель припомнит те три приведенных выше конечных вывода, которыми автор «Опыта о народонаселении» сам резюмирует свое учение. Вот они: 1) население ограничивается средствами существования, 2) народонаселение увеличивается, когда увеличиваются средства существования, и 3) препятствия, задерживающие размножение и таким образом поддерживающие соответствие между средствами пропитания и населением, сводятся к нравственному воздержанию, пороку и несчастью. Ни в одной из трех формул не говорится о прогрессиях, а между тем в них именно, в этих трех формулах, – вся сущность учения Мальтуса, сущность, которая, как это мы постараемся доказать ниже, с известными поправками и дополнениями должна быть признана истиной и в настоящее время, когда от прогрессий, можно сказать, не осталось уже почти ничего. Доказательству этой-то истины и посвящена вся книга Мальтуса. После таких разъяснений читатель не удивится, что мы обратимся сначала не к примеру Америки, этому единственному и притом мнимому доказательству пресловутой геометрической прогрессии, а к тому, что должно служить, хотя, быть может, в достаточной степени и не служит, доказательством трех только что приведенных основных положений всего учения.

Население всегда находится на уровне наличных средств существования; нравственное воздержание, порок и разного рода бедствия удерживают его на этом уровне; с увеличением средств существования увеличивается и народонаселение. Таковы три основных обобщения, которые, по мнению Мальтуса, позволяет сделать история всего человечества. Обратимся сначала к народам, находящимся на первой стадии развития общественности.

В противоположность тому, что охотно писалось в XVIII веке, «естественное состояние», в котором находились и ныне находятся дикари, оказывается далеко не завидным. Пользуясь сочинениями лучших историков и наиболее авторитетных путешественников, Мальтус рисует нам печальную картину этого естественного состояния. Уже один внешний вид дикарей свидетельствует часто о том, как тяжело им приходится; так, например, туземцы Ван-Дименовой земли и Андаманских островов не превышают ростом 5 футов, имеют отвислый живот, высоко поднятые плечи, огромную голову, конечности тонкие и слабые. «Внешний вид их свидетельствует о степени их развития и о самой ужасной смеси жестокости и бедствования. Многих из них путешественники находили на берегу в страшных муках голода и в последней стадии самого жалкого существования». Большинство этих племен размножились в такой степени, что они чувствуют сильнейший недостаток в пище. Чтобы утолить голод, дикари прибегают ко всем родам пищи и ко всяческим суррогатам ее. Так, например, про жителей Флориды один испанский путешественник рассказывает, что они питаются корнями некоторых растений, а иногда вынуждены прибегать к паукам, к муравьиным яйцам, к червям, ящерицам, змеям, порой даже к особому сорту жирной глины. Они откладывают и сохраняют кости, толкут их и тоже употребляют в пищу. Рассказывающий это путешественник прибавляет: «Я уверен, что если бы их земля изобиловала камнями, то они глотали бы и их».

Когда запасы пищи и всех суррогатов ее окончательно истощаются, наступают голод, болезни, – и не находящее себе пропитания население вымирает. Ограниченность продовольствия и постоянная близость той крайней границы, за которой уже обнаруживается избыток населения, приводят к тому, что среди дикарей особенно сильно проявляют свои действия всякого рода препятствия естественному росту населения, – препятствия как разрушительные, так и предупредительные. В числе первых самым главным являются войны, имеющие среди дикарей особенно истребительный характер. Последние сражаются, по словам Мальтуса, «не для одержания победы, а для уничтожения неприятеля». Ирокезы выражают это словами, составляющими у них обычную форму призыва к войне: «Пойдем, съедим это племя!» Людоедство в буквальном смысле составляет естественное продолжение подобных войн, хотя, быть может, оговаривается Мальтус, оно встречается в действительности и реже, чем об этом принято думать со слов миссионеров.

Что войны порождаются не чем иным как чисто экономическими причинами, – это кажется Мальтусу несомненным. Живя преимущественно охотой, дикари вынуждены обращаться к истреблению друг друга, как только количество совместно ими истребляемой дичи заметно сокращается. Войны, в свою очередь, порождают чисто военную нравственность. «Напасть на неприятеля с равными силами считается делом безумным. Погибель в битве признается бесславием, позорящим репутацию воина, ибо она подвергает его упреку в торопливости и неосмотрительности. Зато терпеливо выжидать свою жертву, выбрать минуту, когда она считает себя в безопасности или не может оказать сопротивления, броситься на нее под защитой темной ночи, поджечь жилище врага, избить его безоружных и беззащитных обитателей, – вот славные подвиги, о которых каждое племя сохраняет благодарное воспоминание».

После истребления на войне главным разрушительным препятствием к размножению дикарей является естественная смертность, если тут только можно говорить о чем-нибудь «естественном». По мнению некоторых исследователей, продолжительность жизни вообще гораздо короче у дикарей, чем у цивилизованных народов; повальные болезни, в особенности чума, всего чаще свирепствуют среди первых. Усиленная смертность среди дикарей объясняется тяжелой борьбой за добывание пищи, плохим питанием, плохими жилищами, нечистоплотностью дикарей и теми излишествами, которые они себе позволяют в редкие минуты благополучия.

Несмотря на столь широкое действие препятствий разрушительных, предупредительные препятствия среди дикарей оказывают тоже известное влияние на замедление в приросте населения. Несмотря на то, что сила племени зависит от его численности, и тому прямой расчет заставляет всячески содействовать размножению, тем не менее весь образ жизни, все обычаи дикарей имеют прямо противоположное действие. Упомянем о многоженстве, распространенном среди некоторых племен и обрекающем известное количество мужчин, за недостатком женщин, на неизбежное безбрачие, об обычае продолжительного кормления грудью, препятствующем женщинам иметь детей очень часто, о придавленности женщин и дурном обращении с ними, сокращающем их способность к произведению детей, наконец, о практикующемся среди многих племен умерщвлении младенцев, в особенности женского пола. В местностях, изобилующих пищей и потому допускающих большее размножение, указанные обычаи заменяются прямо противоположными. Так, например, в то время как на острове Формозе не позволяется, чтобы женщина была матерью до тридцатипятилетнего возраста, в некоторых местностях Азии обычай предписывает девушкам вступать в брак не позже 19 лет. Отсюда видно, что некоторые нравственные убеждения народа имеют своим прямым источником его экономическое положение.

«Итак, – говорит Мальтус, – даже из той неполной картины, какая представлена нами, можно сделать то заключение, что, несмотря на столько разрушительных (и предупредительных) препятствий, население различных диких племен, за весьма немногими исключениями, находится на уровне тех средств существования, какие, при данном состоянии промышленности, могут быть добыты этими племенами». В тех же случаях, когда такое соответствие нарушается и обнаруживается избыток населения, на сцену выступает воздержание (на этой стадии развития всего реже), порок и бедствия.

Нам нет надобности останавливаться с такой же подробностью на состоянии народонаселения в древней Греции и в Риме, где Мальтус усматривает действие тех же предупредительных и разрушительных препятствий. Он особо подчеркивает, что Платон уже имел некоторое представление о возможности перенаселения и что все греческие философы требовали государственного вмешательства в семейные дела; однако он не прибавляет при этом, что государственное вмешательство по их мысли было нужно для покровительства размножению, а не для борьбы с ним. Затем Мальтус настаивает на распространенности в Греции детоубийства, на поздних браках и на кровопролитных войнах. Характерны его замечания о воспитании в Спарте: «Нелепая система спартанской дисциплины, – говорит он, – и то противоестественное подавление всех личных чувств ради общественных, которое вызывало иногда в наше время столь неразумный восторг, могли практиковаться только у народа, подверженного всем трудностям и лишениям непрерывных войн, и только в состоянии постоянного страха перед превратностями судьбы. Вместо того чтобы доказывать патриотизм и силу характера спартанцев, явления эти, по моему мнению, служат лучшим свидетельством того, что Спарта и вообще вся тогдашняя Греция находились в самом жалком и варварском состоянии. Как всякие товары, такого рода добродетели культивируются, когда на них есть большой спрос. Если равнодушие к страданиям и самые крайние патриотические жертвы требуются больше всего другого, – это служит плохим доказательством благосостояния народа и обеспеченности государства».

Минуя древний Рим, мы перейдем теперь прямо к эпохе падения Римской империи, – падения, подготовленного, по мнению Мальтуса, концентрацией поземельной собственности и рабством. Однако непосредственной причиной этого падения было, как известно, нашествие варваров, о котором мы и находим в «Опыте…» несколько любопытных замечаний. Переселения вообще в глазах Мальтуса составляют не что иное, как следствие более быстрого размножения человека по сравнению с имеющимися у него средствами пропитания. Пример Авраама и Лота может служить к этому иллюстрацией: когда их стадам стало тесно на общей земле, Авраам сказал Лоту: «Разве перед тобою не открыта вся страна? Если ты пойдешь налево, я пойду направо, а если ты пойдешь направо, я пойду налево». Так, ища пастбищ, двигались пастушеские племена, населяя дотоле необитаемые страны. Сравнительная легкость, с которой вначале можно было всегда найти корм для скота, порождала у кочевых народов большую беспечность в деле размножения, ничем не сдерживаемого и потому особенно быстрого. Переселения стимулировали размножение, а размножение делало необходимыми переселения; кроме того, переселения и сопряженные с ними кровавые стычки с туземцами пробуждают в кочевых народах дух алчности и склонность к насилию. Кочующие орды становятся бичом для мирного земледельческого населения. Сам образ жизни и способ пропитания у кочевых народов доставляют повод к бесконечным распрям. Всякое посягательство на ту обширную территорию, которая служит пастбищем для скота целого племени, приводит к кровопролитным столкновениям. Но войны приводят за собою разрушение жилищ, вытравление пастбищ и уничтожение – из мести – вражеского скота. Таким образом, «недостаток в средствах существования породил склонность к грабежу, а привычка к грабежу уменьшила средства существования». В погоне за новыми источниками пропитания кочевники совершают нашествия на более культурные народы.

Падение Римской империи было лишь одним из эпизодов в истории великого переселения народов. Долгое время кочевые народы северной Европы сдерживала сила римского оружия и слава римской доблести. Ослабление военной силы Римской империи открыло доступ для варваров, и они хлынули в Италию бесчисленными полчищами. Франки, аллеманы, готы, вандалы, гепиды и бургунды, «стесненные в собственных пределах», одни за другими потянулись на юг, – и Рим не выдержал их напора. Голод и чума, составляющие обыкновенно следствие кровопролитных войн, опустошали всю Европу. Эта трагическая судьба, эти беспредельные и неизобразимые страдания прекраснейшей в мире страны, все эти катастрофы и великие события, поражающие наше воображение, могут быть объяснены, по словам Мальтуса, одной только весьма простой причиной – преобладанием населения над средствами существования и усиленным размножением северных народов. Для доказательства своей мысли он описывает жизнь и нравы германцев. Эти варвары, если верить историкам, отличались большими семейными добродетелями; они запрещали подкидывать или умерщвлять новорожденных и почитали за счастье иметь большое количество детей. Что у германцев объяснялось чистотой их нравов, то у скандинавов проистекало из их беспечности, порожденной привычкой к грабежу и к легкой наживе. Результат в обоих случаях получался один – усиленное размножение. Излишнее население в странах германцев и скандинавов принуждено было идти искать счастья на стороне. Так, путем выселений, путем междоусобных войн и всяческих несчастий в борьбе с суровой природой, население северной Европы держалось на уровне имеющихся в ней средств пропитания.

О препятствиях, встречавшихся в средние века населением центральной Европы, мы находим в «Опыте…» Мальтуса лишь несколько отрывочных замечаний. Пробел этот восполнен одним из последователей нашего автора, известным историком Дрэпером, представившим в своей книге «История отношений между религией и наукой» довольно яркую картину тех условий, при которых в средние века жило и развивалось население Европы. Вот главные черты этой картины, как нельзя лучше дополняющей исторический обзор Мальтуса. «Поверхность континента покрыта была тоща большей частью непроходимыми лесами; там и сям стояли монастыри и города. В низменностях и по течению рек были болота, простиравшиеся иногда на сотни миль и испускавшие свои ядовитые миазмы, которые распространяли лихорадки. В Париже и в Лондоне дома были деревянные, вымазанные глиной, крытые соломой или тростником. В них не было окон и, до изобретения лесопилен, в немногих домах существовали деревянные полы… Печных труб не было. В таких жилищах едва ли была какая защита от непогоды. О водосточных канавах не заботились: гниющие остатки и мусор просто выкидывались за дверь. Опрятность была совершенно неизвестна: высокие сановники, как например, архиепископ Кентерберрийский, кишели насекомыми. Пища состояла из грубых растительных продуктов, таких как горох или даже древесная кора. В некоторых местах поселяне не знали хлеба. Удивительно ли после этого, – восклицает наш историк, – что во время голода 1030 года жарилось и продавалось человеческое мясо или что в голодный 1258 год в Лондоне умерло с голоду 15 тысяч человек?» Болезней тогда не лечили, а прибегали к разным северным средствам. Эпидемии, как и стихийные бедствия, старались устранить молитвами. Неудивительно, что заразные болезни распространялись с поразительной быстротой, и, например, сифилисом, завезенным в Европу спутниками Колумба, переболело в свое время все население южной Европы, от святого отца Льва X до уличного нищего. Неудивительно, что население вообще при всех этих условиях росло крайне медленно, а в исключительные моменты даже прямо сокращалось, и что правительства всех европейских государств почувствовали наконец себя вынужденными прибегнуть к разным искусственным поощрительным мерам.

Здесь нет возможности, да нет и надобности перебирать, как это делает Мальтус, все страны Европы, чтоб показать, какого рода препятствия задерживают в них рост населения и как немыслимо увеличение народонаселения без увеличения средств существования. Нам пора обратиться к тому примеру, которым наш автор иллюстрирует свою «геометрическую прогрессию».

Замечено, говорит Мальтус, что новые колонии, где первое время пионеры не чувствуют недостатка ни в месте, ни в продовольствии, отличаются всегда особенно быстрым ростом своего населения. Самые неблагоприятные политические условия оказываются не в силах сломить эту тенденцию. Всем известно, например, как плохо управлялись испанские колонии в Мексике и Перу. «Тирания, суеверия и все пороки метрополии прибыли к ним вслед за колонистами. Они обременялись огромными налогами, торговля их притеснялась произвольными постановлениями, губернаторы грабили их столько же в свою собственную пользу, сколько и в пользу правительства. И тем не менее, несмотря на все притеснения, население колонии быстро росло». Влияние выгодных экономических условий пересиливало неблагоприятное действие условий политических.

В северных провинциях Америки, говорит Мальтус, население регулярно удваивалось, самое большее – каждые 25 лет. В Нью-Джерси период удвоения не превышал 22 лет, в Род-Айленде он был еще короче. По сведениям доктора Прайса, в некоторых местностях Северной Америки период удвоения не длиннее 15 лет. Последние известные Мальтусу переписи народонаселения Соединенных Штатов вполне подтверждают принятый им двадцатипятилетний период удвоения. «Я видел недавно, – говорит он, – документ, содержащий факты и цифры, относящиеся к населению Соединенных Штатов; в нем определяется период удвоения народонаселения всех Штатов, за все время их существования, всего в 20 лет. Я не могу сказать, – присовокупляет Мальтус, – в какой степени документ этот заслуживает доверия; но, поскольку он опирается на факты и на обнародованные цифры, мне кажется, что на него можно положиться».

Вот и весь тот небогатый статистический материал, на котором Мальтусом строится геометрическая прогрессия. Нужно еще отметить его оговорку, в сущности, вполне голословную, что в этом быстром увеличении североамериканского населения переселения из Европы не играли никакой существенной роли.

Современный читатель невольно поражается той скудостью статистических данных, которыми располагает Мальтус для подтверждения своего весьма широкого обобщения. Невольно поражает и то, с каким доверием Мальтус относится к довольно случайным сведениям, полученным им из вторых рук или почерпнутым из документа, неизвестно еще; в какой степени заслуживающего доверия. Чем объяснить подобную небрежность и такое легковерие в ученом, не останавливающемся в других случаях перед самыми тщательными изысканиями и загромождающем свою книгу массой разнообразнейших фактов?

Мы уже говорили, что знаменитой геометрической прогрессии комментаторами, популяризаторами и критиками Мальтуса придается вообще несколько иное значение, чем то, какое она имела для самого автора «Опыта…». Последний видел в ней отнюдь не главный вывод из всего своего учения, ибо, формулируя выводы, он даже не упоминает о прогрессиях, но как бы побочную истину, настолько к тому же, по его мнению, очевидную, что он даже не трудится ее доказывать и ограничивается примерами. Заметим, что с арифметической прогрессией Мальтус поступает еще небрежнее. Причину этого мы уже знаем: правильность арифметической прогрессии стала ему очевидной, лишь только он сформулировал таким образом естественный прирост продовольствия. Таким образом, если Мальтус, по нашему мнению, приводит слишком мало доказательств своей геометрической прогрессии, то это потому, что он их и не ищет. Геометрическая прогрессия кажется ему неоспоримой по совершенно абстрактным соображениям. Человечество не может размножаться иначе, как в геометрической прогрессии: если от одного брака рождается в среднем по 3–4 нисходящих и каждый из нисходящих в свою очередь обзаведется семьей, естественно, что население будет расти подобно цифрам 1, 3, 9, 27 и так далее. Это прямой логический вывод из всем известного факта, не нуждающийся ни в каких доказательствах. И в сущности Мальтус тут совершенно прав: если отрешиться на время от мысли о тех препятствиях, которые рост населения встречает на своем пути, его нельзя будет выразить иначе, как именно геометрической прогрессией. Остается только определить, в какой период времени проявится эта прогрессия…

Но в таком случае Мальтус, быть может, заслуживает упрека в том, что чересчур поспешно и легкомысленно взял сроком удвоения 25 лет, тогда как современные изыскания показывают, что период этот отличается гораздо большей продолжительностью? Однако же и здесь для Мальтуса найдутся некоторые оправдания. Известный математик его времени, Эйлер, опираясь на цифры смертности и рождаемости, вычислил, что удвоение народонаселения может происходить каждые 13 лет. Вильям Петти, автор «Политической арифметики», писал около того же времени, что, по его мнению, население может удваиваться в отдельных случаях даже в десятилетний срок. Что удивительного, если, опираясь на такие авторитеты, Мальтус принял период удвоения в 25 лет и считал, что делает это с полной осмотрительностью?

Чтобы быть верно понятой, геометрическая прогрессия нуждается еще в одном замечании. Критики Мальтуса иногда упускают из виду, что выражением этим наш автор обозначал не действительный рост населения, как он замечается во всем свете, а только известного рода тенденцию, полностью почти никогда не осуществляющуюся. Вот новое объяснение недостаточности приводимых Мальтусом фактов. Соединенные Штаты, как малонаселенная, но изобилующая природными богатствами колония, представляют собой в отношении к росту населения не обычное правило, а счастливое исключение. Роль разрушительных препятствий сведена здесь до минимума, в препятствиях предупредительных потребности не чувствуется, и потому ничем не сдерживаемое население свободно проявляет свою тенденцию к возрастанию в геометрической прогрессии. В Европе, где тенденция эта существует так же, как и в Америке, она не обнаруживается на деле благодаря влиянию целой массы разрушительных и предупредительных препятствий. Следовательно, факты действительного роста населения нельзя противопоставлять геометрической прогрессии, выражающей только возможность, а не действительность.

Во всяком случае, как бы велико ни было стремление человека к размножению, предел ему полагает количество имеющихся в распоряжении людей запасов пищи. Поэтому можно утверждать, говорит Мальтус, что «различные страны населены вообще соразмерно с количеством продовольствия, какое они производят или какое можно добыть в них». Страны, производящие хлеб, заселены гуще, чем те, в которых земля служит пастбищем и население занимается скотоводством, а страны, где привилась культура риса, превосходят своим населением те, в которых возделывается хлеб. Несмотря на постоянное приблизительное соответствие между наличным населением и общим количеством пищи, в отдельных случаях между этими двумя величинами замечается то или другое отношение. И вот «благоденствие государства совсем не зависит ни от числа его жителей, ни от их богатства или каких-либо преимуществ; оно зависит от отношения населения к количеству продовольствия». Почему процветают Соединенные Штаты? Потому что благодаря сравнительной редкости населения и обусловленной ею хорошей плате за труд низшие классы оказываются обеспеченными и в годы неурожая. Голод здесь выражается для народа лишь в некотором сокращении его обычного годового потребления. «Но можно ожидать, – говорит Мальтус, – что с увеличением населения рабочие будут вознаграждаться менее щедро, ибо средства существования не будут увеличиваться пропорционально населению». Тогда и Америка потеряет свое настоящее, исключительно выгодное положение.

Но на рост населения влияет не только абсолютное количество имеющихся в стране запасов пищи. «Еще недостаточно, – замечает Мальтус в первой книге своего „Опыта…“, – чтобы страна производила большое количество продовольствия; необходимо еще такое общественное устройство, чтобы продовольствие это правильно распределялось». Понятно, что, если, например, рабочий класс не приобщается к пользованию, хотя и обширными, но скопленными в немногих руках запасами продовольствия, самое исключительное их изобилие не окажет никакого влияния на его благосостояние, а следовательно, и на рост его населения. Обычным проводником богатства из высших классов населения в низшие является спрос на рабочие руки: положение рабочих лучше там, где существует больше спроса на их труд. Пример особенно малого спроса и проистекающих отсюда бедствий Мальтус видит в Сибири. Система обработки, принятая здесь, так проста и несложна, что требует лишь весьма ограниченного количества рабочих. Почва еще так мало истощена, что не нуждается ни в удобрении, ни в особенно глубоком вспахивании. Земледелие, таким образом, занимает в Сибири лишь небольшое число рук; фабрик в стране почти не существует, ибо промышленность не развита. В результате всего этого предложение со стороны рабочих превышает спрос. Хлеб продается в Сибири по дешевой цене, но труд там ценится еще дешевле: существующая заработная плата недостаточна для безбедного существования работника. Таким образом задерживается рост населения в стране, изобилующей огромными природными богатствами.

В связи со спросом на труд находится и величина заработной платы. Определяется она не одним этим спросом, но и ценой предметов первой необходимости. Желательно поэтому, чтобы обыкновенная пища народов была дорогая и чтобы дешевые суррогаты ее служили не более как подспорьем. Значение высокой заработной платы очень велико: «Действительная величина заработной платы регулирует и ограничивает рост населения». Размер покупательной силы работника определяет и его способность содержать семью; поэтому все, что увеличивает эту покупательную силу (приходские вспомоществования, поурочная плата, существование заработка для жены и детей), служит прямым поощрением к увеличению народонаселения. Мальтус предупреждает только, что в расчет надо брать здесь не поденную плату, подверженную разнообразным колебаниям, а средний годовой заработок всей рабочей семьи. Он и является тем основным фондом, величиной которого обусловливается численность этой семьи.

Кроме спроса на труд и величины заработной платы, значительное влияние на благосостояние народа, а следовательно, и на степень быстроты его размножения, имеют политические условия. Главная причина сравнительно слабой населенности Турции заключается, по словам Мальтуса, в особенностях ее правительства. «Тирания, скверные законы, еще более дурная администрация, а потому и необеспеченность собственности – представляют здесь такие препятствия для земледелия, что оно падает с каждым годом, а с ним уменьшается и население». Значение политических условий Мальтус вообще склонен был очень преуменьшать; тем любопытнее, что в своем историческом очерке он делает раза два отступления от своего общего, теоретического взгляда.

Привычки и обычаи народа оказывают, по взгляду Мальтуса, особенно сильное влияние на его положение. Все, что увеличивает потребности народа, увеличивает и его благосостояние, потому что таким образом повышается его standard of life (минимальный уровень житейского обихода). Фабрики, вызывая стремление к комфорту, оказывают в известном смысле благотворное влияние. Замечено вообще, что рабочие в земледельческих странах беднее, чем в мануфактурных; это именно тем и объясняется, что уровень их потребностей ниже. Вот убедительный пример: рабочие южной Англии так привыкли употреблять в пищу пшеничный хлеб, что ни за что от него не откажутся, тогда как население Шотландии довольствуется самой скудной пищей. «Быть может, – замечает Мальтус, – под давлением закона необходимости, и английские рабочие со временем дойдут до положения низших классов в Китае, тогда страна с тем же количеством пищевых запасов будет давать приют более многочисленному населению». Однако «друзья человечества» должны надеяться, что ничего подобного не случится. Следовательно, сокращение народного потребления, это единственное средство борьбы с перенаселением, когда оно уже налицо, Мальтус решительно отвергает как несовместимое с человечностью. Остается одно – не допускать самого перенаселения, бороться с ним предупредительными мерами.

Глава V

Вопрос о бедности занимал уже многих из современников Мальтуса. Хотя в начале XIX века он не успел еще принять той резкой формы, как в наши дни, когда классовая борьба является основным фоном западноевропейской общественной жизни, а социальный вопрос – главной заботой правителей, хотя тогда еще не пришло время сознательного движения среди рабочих, а в обществе – благих порывов и тревожных исканий исхода, тем не менее уже при жизни Мальтуса многие благомыслящие философы, «друзья человечества», как их тогда называли, не мирились с современным им экономическим порядком и указывали на те или иные реформы, необходимые, по их мнению, для блага «меньших братьев». Мальтус, перенесший вопрос о бедности на совершенно новую почву и давший ему совершенно новое, неслыханное до тех пор, разрешение, не мог, разумеется, довольствоваться изложением своих положительных взглядов; он должен был подвергнуть критике ходячие социальные системы и показать, что они не дают желаемого разрешения вопросу о бедности, не разрешимому вообще без участия нравственного воздержания. Объектом для своей критики Мальтус выбрал сочинения трех, особенно популярных в его время, писателей: Кондорсэ, Годвина и Оуэна.

В последней части своего «Исторического очерка успехов человеческого разума» Кондорсэ набрасывает заманчивую картину грядущего благополучия. Картина эта, однако же, несколько омрачается существованием даже в далеком будущем отмеченного им особого класса людей, обреченных на постоянный тяжелый труд для блага всего человечества. Озабочиваясь улучшением судьбы этих людей, Кондорсэ придумал план своеобразного социального страхования. Опираясь на сложные вычисления средней продолжительности жизни и обычного роста процентов, он предлагает положить начало такому общественному капиталу, проценты с которого обеспечивали бы существование стариков, вдов, сирот и инвалидов. В сущности, это не что иное, как несколько смутный абрис существующего ныне в Германии государственного страхования рабочих. Мальтус, однако, находит план Кондорсэ весьма непрактичным: «Такие учреждения и вычисления, – говорит он, – очень заманчивы на бумаге, но, осуществленные в жизни, они оказываются совершенно вздорными». Если люди будут уверены в том, что существование не только их самих, но и их семейств вполне обеспечено, ничто не будет удерживать человека от вступления в брак и произведения на свет обширного потомства. Население быстро размножится и, разумеется, превысит все те капиталы, которые приготовлены на его содержание. Кроме того, как чувствует и Кондорсэ, «для доставления пропитания обширному населению требуется такое количество труда, которого без давления крайней необходимости нельзя ожидать от людей». Учреждения, предложенные Кондорсэ, притупят побуждение к труду. Нищета и лишения оказываются, таким образом, необходимыми, ибо без них человечество не может правильно снабжаться нужным ему запасом пищи. Заметим мимоходом, что Мальтус здесь показывает свои карты: если нищета столь необходима, то очевидно, что предложенное им средство, нравственное воздержание, в борьбе собственно с нищетою не окажется действительнее страхования, рекомендуемого Кондорсэ.

Любопытны замечания Мальтуса по вопросу о способности человеческой породы к усовершенствованию и о прогрессе: «Способность к улучшению как животных, так и растений, – говорит он, – не подлежит сомнению. Существует очевидный и решительный прогресс; и тем не менее, по-моему, в высшей степени нелепо утверждать, будто прогресс этот не имеет границ. Хотя человеческая жизнь, под влиянием разных причин, подвержена значительным изменениям, позволительно, однако же, сомневаться, чтобы с тех пор, как существует мир, произошло хоть одно органическое улучшение в природе человека, которое можно было бы ясно указать. Впрочем, – прибавляет далее автор „Опыта о народонаселении“, – заблуждение состоит не в предположении о возможности некоторого улучшения, но в смешении улучшения, пределы которого неопределенны, с действительно безграничным улучшением».

Все практические пожелания Годвина сводились к политической реформе. Вот как на это отвечает Мальтус: «Главная ошибка, развиваемая Годвином в его сочинении, заключается в том, что он приписывает человеческим учреждениям все пороки и всю нищету, которые обнаруживаются в обществе. В политических учреждениях и в институте частной собственности заключается, по его мнению, источник всяческого зла, благодатная почва для всех развращающих человечество преступлений… Но дело в том, что, хотя человеческие учреждения кажутся и даже часто действительно бывают несомненной причиной большой доли зла, причина эта в действительности чисто внешняя и поверхностная по сравнению с теми глубокими причинами, которые коренятся в законах природы и страстях человека». Теми же приблизительно доводами сражается Мальтус и с учением Оуэна, которому, однако, за его агитацию в пользу рабочих законов Мальтус считает нужным выразить свое «глубокое уважение».

Таким образом, никакая политическая реформа, по мнению Мальтуса, не может устранить нищеты, порождаемой избыточным населением. Но, кроме бесполезности требуемого Годвином и Оуэном общественного переустройства, оно просто неосуществимо. Неравенство неустранимо: оно имеет свои исторические причины, которые уничтожить невозможно. Когда первые представители рода человеческого поделили между собой всю землю, новым пришельцам не оставалось уже ничего другого, как поступать на службу к собственникам. «Неумолимые законы человеческой природы (то есть размножение людей) сделали то, что многие человеческие существа были обречены на нищету. Это несчастные люди, которым в жизненной лотерее попался пустой билет». Тут кстати будет привести известную тираду, вызвавшую особенно много нареканий и исключенную самим Мальтусом в позднейших изданиях его «Опыта…». «Человек, пришедший в занятый уже мир, – таковы подлинные слова Мальтуса, – не имеет ни малейшего права требовать себе пропитания: он – лишний на земле… На великом жизненном пиру нет для него места. Природа повелевает ему удалиться и сама же приводит в исполнение свой приговор…»

Из сличения двух приведенных отрывков видно, что хотя Мальтус, в угоду друзьям, и уничтожил последнюю тираду, но от мысли, в ней выраженной, он нисколько не отказался. Нищета, по его мнению, порождается чересчур быстрым размножением людей. Политической реформой нельзя уничтожить этого зла; если бы на земле воцарилось самое полное равенство или если бы за рабочими признано было какое-нибудь право на труд, последствием этого было бы только усиленное размножение и в конце концов еще большая нищета. Иного выхода отсюда, кроме непосредственного воздействия на воспроизводительную способность человека, по мнению Мальтуса, нет и быть не может.

Но кроме широких реформ, касающихся всего общества и всего экономического строя, многими для смягчения нищеты предлагается целый ряд более частных мер. Мальтус разбирает и их.

Одной из таких особенно горячо рекомендуемых мер являются переселения, способствующие колонизации новых земель и разрежению населения в наиболее густо заселенных странах. На первый взгляд, – мера, заслуживающая одного сочувствия; однако, – замечает Мальтус, – она имеет и свою оборотную сторону. История колонизации – это история тех зверств и насилий, которые творились так называемыми культурными народами над некультурными. «Какое бы мнение мы ни имели о туземцах Мексики и Перу, – говорит автор „Опыта о народонаселении“, – при чтении истории завоевания этих стран невольно приходит в голову мысль, что истребленная в них порода людей стояла выше победителей, как по нравственным своим свойствам, так и по своей многочисленности». Но главное возражение, которое можно сделать против переселений, состоит в том, что для борьбы с избыточным населением они совершенно недостаточны. Однако как временную и частную меру Мальтус переселения вполне одобряет. Он восстает против политики тех правительств, которые препятствуют выселяющимся; нет страха более неосновательного, говорит он, как видеть причину обезлюдения страны в выселениях. «Инертность народной массы и привязанность к дому – качества столь сильные и общераспространенные, что, разумеется, никто не станет переселяться, если политические неурядицы или крайняя бедность не поставят человека в такое положение, при котором его выселение может быть лишь крайне выгодным и для государства, и для него самого. Из всех жалоб, вызываемых выселением, самая безрассудная и не заслуживающая внимания состоит в приписываемом ему возвышении заработной платы. Если, преодолев свою привязанность к дому, люди идут в далекие страны, значит, – объясняет нам Мальтус, – заработная плата в их отечестве такова, что она не дает возможности существовать без крайних лишений. При таких условиях было бы делом жестоким и несправедливым противодействовать переселениям».

Для борьбы с нищетой в Англии существовали и существуют до сих пор так называемые «законы о бедных», согласно которым взимается известный налог в пользу беднейших граждан и им оказывается вспомоществование работой или деньгами. Во время появления в свет «Опыта о народонаселении» налог этот давал до 30 миллионов рублей; деньги раздавались беднякам разными способами, но, как замечает Мальтус, «без видимого улучшения в их положении». Оно и неудивительно, по мнению нашего автора. Ведь количество мяса в стране не увеличится от того, что мы станем давать по 3 шиллинга или даже по 18 шиллингов некоторым беднякам. Что же случится? Конкуренция между покупателями повысит рыночную цену мяса, и оно по-прежнему останется недоступным для беднейшей части населения. «Никто так горячо не желает, как я, – говорит Мальтус, – действительного повышения заработной платы»; но воображать, что этого можно достигнуть нарицательным повышением ее, – крайне наивно. «Заработная плата, если она держится на своем естественном уровне, представляет собою политический барометр, имеющий огромную важность: она выражает собою отношение между спросом на средства существования и предложением их, между количеством потребителей и количеством предназначенных к потреблению продуктов… Когда повышение цен съестных припасов показывает перевес спроса над предложением, то, желая поставить работника в положение, в котором он находился прежде, увеличивают цену труда, то есть спрос, и потом удивляются, что дороговизна съестных припасов продолжает расти. Это то же самое, как если бы при падении барометра, указывающем на бурю, мы стали бы, для возвращения хорошей погоды, поднимать в нем ртуть каким-нибудь механическим давлением и после удивляться, что дурная погода продолжается». Едва ли можно объяснить лучше всю тщету решения социального вопроса при помощи филантропических затей. Социальный недуг, как выразился Родбертус, нельзя лечить ромашкой.

Нечего и говорить, что в отмене стеснительных для промышленности налогов, в рабочих союзах и стачках, в организации общественных работ и т. п. Мальтус не видит сколько-нибудь действительных средств борьбы с бедностью. Вредного действия некоторых пошлин он не оспаривает, но, по его мнению, «облегчение, доставляемое уничтожением пошлины, нисколько не уравновешивает вреда, причиняемого ее наложением». Стачки кажутся Мальтусу неспособными поднять заработную плату: если стачечники и добиваются увеличения получаемого ими вознаграждения, то это покупается ими ценой отстранения от производства известного количества их конкурентов; весь рабочий класс в его целом таким образом ничего не выигрывает. В качестве полезного паллиатива – паллиатива, не лишенного к тому же и слабых сторон, – Мальтус вполне одобряет устройство общественных работ, в особенности таких, которые касаются улучшения почвы. Пересмотрев все эти предлагавшиеся в его время меры для облегчения судьбы рабочего класса, Мальтус приходит к неутешительному выводу, что никакой существенной пользы рабочим они не принесут.

Развитие бедности находится, несомненно, в известной связи с характером господствующей в стране промышленной деятельности. Многие, однако, совершенно односторонне и неправильно объясняют бедность исключительно только распространением фабрик и мануфактур, земледелие же изображают той идеальной формой, при которой страна благоденствует. Мальтус, считающий, что отличительной чертой земледелия является именно его способность давать больше продуктов, чем сколько нужно для самих земледельцев, вооружается тем не менее против такого слишком оптимистического взгляда. Земледельческие страны отнюдь не обеспечены против всех бедствий пауперизма; на практике даже замечается такое явление: население, занимающееся исключительно земледелием, бывает обыкновенно беднее населения промышленных стран. Где свободные земли встречаются в изобилии и где они легко переходят из одних рук в другие, где существует хороший сбыт для земледельческих продуктов и в то же время добывание сырья сопровождается его переработкой – там можно встретить одновременно и высокую прибыль на капитал, и высокую заработную плату. Пример подобной земледельческой страны являют собой Соединенные Штаты. Но обычный тип стран, преданных исключительно земледелию, совершенно другой. Обыкновенно в них чувствуется недостаток в капиталах, отчего прибыль бывает чересчур высока, между тем изобилие земли понижает цену хлеба; высокая прибыль и отсутствие ловкости у рабочих приводят обыкновенно к тому, что повышают цену всех обрабатываемых продуктов. Изобилие и дешевизна хлеба поощряют размножение, которое и приводит заработную плату к падению. А в стране, где заработная плата низка, где хлеб по сравнению с фабрикатами дешев, положение рабочих должно было быть самое плачевное. К причинам экономическим в земледельческих странах присоединяются обыкновенно и неблагоприятные политические условия: порабощение жителей, дурное правительство и прочее. Но Мальтус далек от того, чтобы не видеть неудобств и в чрезмерном одностороннем развитии промышленности. Исключительно мануфактурные страны находятся в еще более затруднительном положении, чем исключительно земледельческие. Они попадают в зависимость от соседей, ввозящих к ним хлеб, и чрезвычайно страдают от всех случайностей транспорта. «Торговля и фабрики необходимы для земледелия, но земледелие еще более необходимо для торговли и фабрик». Таким образом, лучшим экономическим строем, по мнению Мальтуса, был бы тот, который совместил бы в себе в должной мере обе системы – земледелия и промышленности. Страны, в которых земледелие находится в таком же цветущем положении, как и обрабатывающая промышленность, и где население, занимающееся промыслами и торговлей, не слишком превосходит своей численностью население земледельческое, лучше всего предохранены против всяких несчастных случайностей и против бедствий пауперизма. Богатство и население таких стран могут расти в течение многих столетий. Это не значит, однако, что они будут расти беспредельно.

Есть предел, достигнув которого, население самой цветущей страны останавливается в своем развитии. Остановка эта наступает не вдруг: с размножением населения и с уменьшением количества свободной земли прибыль землевладельца, а за нею и всякая прибыль вообще постепенно, но неукоснительно падают, столь же неукоснительно падает и заработная плата. Таким образом все уменьшается даваемое ими поощрение к накоплению капиталов и к размножению людей, покуда наконец совершенное падение прибыли и заработной платы не приведет промышленность и население к полнейшему застою. Различные причины могут немного задерживать и нарушать последовательность этого процесса, но самый процесс неизбежен, точно так же, как неизбежна граница, ея же не прейдеши, постоянному размножению людей. Не следует думать, что граница эта – истощение почвы, действительная неспособность земли доставлять пропитание всему наличному населению. Нет, благодаря частной собственности (частной собственности, господству которой Мальтус не видит конца) граница эта значительно ближе: как только земля перестанет давать прибыль землевладельцу, как только фермер и земледельческий рабочий, вследствие сокращения их доходов, окажутся в невозможности содержать свои семьи, – род человеческий остановится в своем размножении, и население будет далее пребывать в застое…

То, против чего нельзя бороться, следует принять за данное. Так как никто, очевидно, не может обходиться без пищи и так как в то же время человечество стремится размножиться быстрее средств существования, – нужно поэтому иметь постоянно перед глазами опасность перенаселения и постараться ввиду ее принять предупредительные меры. Если сам человек сознательной волей не поставит пределов своему размножению, это сделает вместо него природа; но сделает грубо и безжалостно. Смерть скосит избыточное потомство. Воображать, что мы можем бороться и с самой смертью, что мы можем оспаривать у нее ее жертвы, позволительно лишь близоруким людям. Если прогресс медицины научит нас справляться с одними болезнями, – распространятся другие, столь же губительные. «При достижении своих великих целей природа устремляется, видимо, к самой слабой преграде, оказывающей ей сопротивление. Если последняя будет усилена при содействии искусства, она направится к другому выходу, по своей прочности следующему за первым, и так далее». В древности наибольшую смертность причиняли войны и чума. Появление оспы отвратило в другую сторону «канал смертности». Новая перемена в его направлении произойдет благодаря тому, что мы научились прививать оспу, однако «в различных каналах, которыми изливается река смерти, останется по-прежнему определенная и неизменная масса воды».

Только предупредительные препятствия могут действительно ослабить или даже сделать совершенно излишним действие препятствии разрушительных. «Если народонаселение должно неизбежно сдерживаться каким-нибудь препятствием, – говорит Мальтус, – лучше, чтобы это было делом благоразумной предусмотрительности ввиду тех затруднений, которые встретит потомство, и страха пред угрожающей нищетой, чем результатом влияния прямой нищеты и болезни. Перенося вопрос на личную почву, можно сказать, что забота о благе потомства должна удерживать человека от следования одним своим – физиологическим побуждениям. Долг каждого – производить на свет только такое количество детей, которое он может воспитать и прокормить. Самообуздание в этом отношении для многих очень тяжело, а такого рода обязанности трудновыполнимы, но отсюда следует только то, что нельзя слишком строго судить за нарушение этих обязанностей, а вовсе не то, что их совсем не существует или что они не имеют большого значения».

Какими же средствами можно побуждать людей к нравственному воздержанию? Средства эти для разных классов общества различны. В высших классах привычки к предусмотрительности уже так распространены, что здесь достаточно было бы, по мнению Мальтуса, предоставить девушкам большую свободу и те же права, как и замужним женщинам. После этого нравственное воздержание не замедлит тотчас же войти в привычку всех состоятельных людей. Что же касается простого народа, то он нуждается еще в широком распространении просвещения. В Англии, где ежегодно громадные суммы тратятся на содержание бедных, слишком мало, по словам Мальтуса, делается для народного образования. А между тем, как он выражается, «правительство, не заботящееся о народном образовании, весьма далеко от совершенства». В данном случае дело идет специально об обучении народа начаткам политической экономии, которую Мальтус считал возможным ввести в курс начальных училищ.

Но, кроме просвещения, трудящимся классам не достает еще в настоящее время стремления к независимости, чувства собственного достоинства, привычек к довольству и домовитости. Как для распространения в народе знаний общество должно озаботиться его просвещением, так для привития ему этих чувств народу должна быть предоставлена большая степень гражданской и политической свободы.

«Конституционный режим, – говорит Мальтус, – имеет не только то, обыкновенно признаваемое за ним, достоинство, что народное представительство стремится обеспечить законы хорошие и равные для всех, но оно еще приучает высшие классы относиться с большим уважением к низшим, оно пробуждает в последних чувство собственного достоинства и налагает на каждого гражданина большую личную ответственность; поэтому такая форма правления оказывает сильнейшее содействие увеличению богатства и благосостояния низших классов». С увеличением же благосостояния человек делается более способным воспринимать здравые знания и следовать голосу рассудка.

Однако против нравственного воздержания в обществе высказываются иногда некоторые возражения, которые могут явиться препятствием к широкому распространению его в известных слоях населения. Говорят, например, что нравственное воздержание является своего рода отрицанием брака, освященного между тем авторитетом церкви. На это Мальтус отвечает, что с религиозной же точки зрения, следуя учению св. Павла, супружество заслуживает одобрения только в том случае, когда оно не противоречит более высоким обязанностям, иначе оно достойно порицания. Обязанности перед обществом должны быть, разумеется, поставлены выше всяких других. Говорят далее, что если нравственное воздержание станет практиковаться простым народом, это повысит цену на труд и причинит обществу большие неудобства. Тут Мальтус напоминает, что нравственное воздержание и является именно, по его мысли, средством улучшить положение народа, «а желать помочь бедному и в то же время жаловаться на высокую заработную плату значит подражать ребенку, который одной рукой отдает конфетку, а другой старается взять ее обратно и плачет, если ему не возвращают ее». Указывают наконец на то, что нравственное воздержание легко может сделаться безнравственным, потому что, воздерживаясь от брака, люди, быть может, не воздержатся от разврата. На это Мальтус отвечает указанием на существующую уже при современных порядках безнравственность. «Крайняя бедность, в особенности когда она соединяется с леностью, представляет менее всего благоприятные условия для чистоты нравов… Встречается такая степень нищеты, при которой родившаяся девочка уже заранее предназначается для разврата… Уважать себя в положении, в котором никто не уважает тебя, есть дело в высшей степени трудное».

Постоянно подчеркивая, что сокращение размножения необходимо прежде всего в интересах народа, ибо оно одно способно уменьшить его нищету, Мальтус при этом не забывает указывать и на то, какую выгоду получили бы от него руководящие классы. Нравственное воздержание – лучшее средство против всяческих смут. «Толпа, участвующая в мятежах, доставляется избыточным населением».

Мальтус высказывает довольно твердую уверенность, что человечество избежит крайних последствий перенаселения. С одной стороны, естественная осторожность и забота о своем собственном благосостоянии будут сдерживать человека от обременения себя чересчур многолюдной семьей, с другой, – успехи цивилизации постоянно сопровождаются некоторыми вредными для населения последствиями, так что разрушительные препятствия, хотя и отступают на второй план, тем не менее продолжают и всегда будут продолжать оказывать известное влияние на сокращение народонаселения. Примет общество или нет те практические меры, которые Мальтус со своей стороны предлагает, – во всяком случае трезвые знания с течением времени распространятся, и народ станет заботливее относиться к тому, что в настоящее время в его среде обыкновенно ничем не регулируется и является следствием простой невоздержанности.

Настойчивые предупреждения Мальтуса относительно бедствий перенаселения и его горячая рекомендация нравственного воздержания как единственного действительного средства в борьбе с нищетой, произвели на некоторых читателей его «Опыта…» такое впечатление, будто автор вообще не сочувствует возрастанию населения и склонен даже в известных случаях предпочесть жизни смерть. Против такого обвинения Мальтус восстает с величайшей горячностью. «Смотреть на меня, как на врага населения, – говорит он, – значит не иметь понятия о моих принципах. Враги, с которыми я борюсь, суть нищета и порок». То обстоятельство, что всякая убыль населения всегда легко восполняется его естественным приростом, «с нравственной точки зрения, – говорит Мальтус, – не может служить и тенью для извинения безумного пожертвования людьми, уже существующими. Положительное зло, причиняемое их гибелью, страдания, нищета, несчастья, разорение, вызываемые таким преступным пожертвованием, ни в каком случае не могут быть уравновешены соображением, что численная потеря людей легко и скоро может быть пополнена». Людей, заключает Мальтус, надо беречь, и только крайняя необходимость может оправдать отступление от этого общего правила.

Еще менее справедливое обвинение возвели на Мальтуса те из его врагов и друзей, которые решили, что так как сокращение размножения – его главная цель, следовательно, для Мальтуса в сущности безразлично, какими средствами будет оно достигаться. Исходя отсюда, так называемые мальтузианцы стали рекомендовать разные меры для предупреждения зачатия или для вытравления плода – меры, которые автор «Опыта…» никогда не поставил бы рядом с рекомендуемым им нравственным воздержанием. Исходя отсюда же, некоторые противники Мальтуса заключили, что он должен сочувствовать всему, что будет препятствовать людям вступать в супружество, и что поэтому он признает целесообразным запретить просто беднякам обзаводиться семьями. Хотя ничего подобного Мальтус в действительности не говорил, тем не менее это нелепое обвинение фигурирует постоянно в шаблонных критиках его учения. Дюрингом, например, в его «Курсе национальной и социальной экономии», оно формулируется так: «Политические идеалы Мальтуса заключались, очевидно, в том состоянии общества, при котором для низших классов как полусвободных заключение брака зависело бы от дозволения каких-нибудь господ». В какой степени такого рода «идеал» противоречит действительным убеждениям автора «Опыта о народонаселении», это видно из следующего его вполне категорического заявления: «Меня обвиняли в том, – говорит он, – что я предлагал закон, запрещающий бедным жениться. Это несправедливо. Я не только не предполагал такого закона, но говорил самым ясным образом, что если человек желает жениться, не имея основательных надежд на возможность содержать семью, свобода его в этом отношении не должна быть стесняема… Я придерживаюсь самым решительным образом того мнения, что всякий закон, ограничивающий брачный возраст, и несправедлив, и безнравствен».