КУЗНЕЦКИЙ МОСТ И МАРГАРИТА

– Сегодня, в день Победы, мы не только радуемся и ликуем. Мы чтим память погибших на этой проклятой войне, навеки прощаемся с павшими товарищами. Нам выпало жить. Наши сыны, братья и отцы завоевали, защитили нашу жизнь. Как мы будем жить без тех, кто не вернулся? А будем мы жить с мыслью о них, с их одобрением или незримым упреком. С этим, с вечной памятью о наших дорогих, близких, любимых – так мы войдем в новую мирную жизнь! Но они всегда будут с нами рядом, живущие в нашей памяти!

И не было былых обид меж людьми в тот день и раздраев, и города и деревни – все жили одной радостью, одним общим счастьем.

Великий праздник 9 мая, оставшийся великим с нами и до сего дня. И среди примет нашей жизни; как яркое солнышко в утро Пасхального дня, какой бы не была погода в то воскресенье, или гром на Ильин день, потому что «сам Илья в колеснице по небу катит», так и наши слёзы 9 мая неизбывны. Это наше!

4 глава

Из Петраково в Болшево

Солнечное утро осветило стену, увешанную картинками Маргариты. Букет желтых одуванчиков, стоящий в крынке. Дядя Саша с ружьем на охоте. Кот Тарасик, лакающий сметану в подполе, пока его никто не заступал за такой потравой. Дед и бабушка рядом, улыбающиеся. Корова по кличке «Дочка», красотой и, надоистостью которой так гордилась Анна Васильевна, рога которой украшал букет ромашек с васильками. Брат Шурка, двоюродный брат Маргариты – сын тёти Нюши. Улыбающийся Шурка с ведром язей, после их с Ритой удачной рыбалки с самодельной трехстенкой, которые они с Ритой ставили жарким летом в Яхроме. И портрет тети Нюши, русоволосой, синеглазой. За окном зеленел и расцветал май. Май всегда май, даже во время войны нес радость первого тепла и яркой зелени. А уж теперь, когда война осталась позади, так только живи и радуйся майскому озорному солнышку.

Рита сидела на скрипучей деревенской кровати, покрытой лоскутным покрывалом. На коленях у неё лежал тот же самый чемодан, с которым она приехала сюда в Петраково. На дно чемодана она укладывала свои рисунки, в основном пейзажи и портреты односельчан. Потом этого – поверх уложила свои теплые вещи. Рядом стояли ее деревенские родственники, дающие советы, что брать с собой, отправляясь на вступительный экзамен в Московский Швейный техникум. Помогали Рите – абитуриентке 1947 года укладываться в дорогу. Кто-то из соседок подарил ей свою кофту. Тетя Нюша сшила платьице, темно синее в горошек. Кто-то юбкой поделился. Рита была очень благодарна за всё. В свои четырнадцать она вдруг превратилась в настоящую русскую красавицу с белоснежным лицом, которое, не смотря на все беды ее сиротства, украшал яркий румянец. Две русые косы ложились весомо на ее красивые плечи. Рита аккуратно намотала на ноги портянки, потолще. Потому, что поедет поступать в Болшево в дедовских сапогах 42 размера на свой 35 размер своей изящной ножки.

Она нырнула в дедовские сапоги. Встала и потопталась на месте, проверяя, удобно ли сидят. Тетя Нюша всплакнула на прощанье и вдруг сорвалась к порогу, на секунду оглянувшись, крикнула Рите и провожающим ее близким:

– Погоди! Я сейчас! Без меня не уходите!

Она вернулась вскоре, что-то прикрывая фартуком. Откинув его, протянула Рите белые босоножки. Она бережно держала их на вытянутых ладонях. Улыбаясь и, пытаясь одновременно смахнуть слезы, тётя Нюша сказала:

– Всё ж не на агронома учиться едешь! В швейный техникум поступаешь!

А там все модницы, зазнайки! Вот по знакомству в Дмитрове достала. А мне, уж некуда форсить!

Маргарита буквально захлебнулась от восторга, увидев эти легкие, такие праздничные босоножки. В растерянности не сразу нашла слова:

– Ой! Тётя Нюша! Красота-то какая! Прямо бальные, в таких только во дворце танцевать. Сейчас примерю! Ой! Спасибо Вам! Спасибо! –залепетала от восторга Рита, обнимая тетю Нюшу.

Тотчас, скинув дедовы сапоги и размотав портянки, Рита примерила эти простые советские, на несколько размеров больше на ногах четырнадцатилетней Маргариты ее первые туфельки – белые босоножки. Сев на кровать, вытянув ноги, залюбовалась подаренными тетей Нюшей туфлями. От радости болтала ногами, рассмешив провожающих ее соседей и родственников.

Когда Рита приехала сдавать вступительный экзамен, приблизившись к зданию техникума, быстро, закинув за плечи свои великолепные светло-русые косы, прислонившись спиной к дереву, торопливо стянула дедовы сапоги. Озираясь, стыдливо размотала и портянки. Развязав узелок, достала подаренные тетей Нюшей босоножки. А сапоги деда Маргарита свернула и бережно завернула в газету, потом положила в тот же, что дал ей отец, дерматиновый, с фигурными металлическими уголками чемоданчик красновато-коричневого цвета. Потом Рита переобулась в те белые босоножки. И даже увидев те же белые босоножки, целую стаю их, но на разных ногах поступавших девочек, у кого-то на разноцветных носках – она опять порадовалась и мысленно поблагодарила тетю Нюшу за обнову, благодаря которой она в этой новой для нее среде – оказалась «своя» – не хуже всех.

Наступил день, когда все девочки, собрались у доски с вывешенными результатами экзаменов. Это абитуриентки Московского швейного техникума толпились перед висящем на стене объявлением со списком поступивших. Вдали показалась Маргарита. Теперь она «не хуже всех» и потому смело подошла к толпящимся абитуриенткам. Встала вместе со всеми. Но пробраться к списку невозможно. Кто-то из девочек зачитывает списки вслух. Девочки заспорили:

– Нина Заморская пусть читает! Нет, у Веры Савиной голос громкий Пусть Пима Головкина читает. И Пима Головкина стала громко читать, чтобы было слышно и тем, кто сгрудился у этого судьбоносного объявления, и тем, кто налегал сзади:

– «Курс моделирования головных уборов»! Говорят, его только в этом году открыли. Теперь такая жизнь будет!

Её перебила Нина Заморская:

– Да, читай же скорей! Не тяни душу!

И Пима Головкина, поглубже вздохнула, и стала называть счастливиц, принятых в техникум:

– Нина Заморская, Вера Савина, Маргарита Белякова…..

До того, напряженное, лицо Маргариты, стало радостно спокойным. И она сама почувствовала, что на её лице появилась улыбка счастья. Пьянящего, радостного, окрыляющего, словно все беды теперь ни по чем.

Но тотчас Рита вспомнила, что нужно успеть договориться о месте в общежитии для неё. И она танцующей от радости походкой пошла в

в здание Московского Швейного техникума, по тем временам внушительное здание в стиле конструктивизма, величественно возвышающимся над одноэтажными деревянными домишками городка Болшево под Москвой. Доносились до Риты и какие-то другие фамилии поступивших, но Риту это уже не касалось, потому что ни друзей, ни знакомых тут никого не было. И долетавшие ей вслед чьи -то фамилии, но все это были не знакомые имена. Она ушла узнать о возможности поселения в общежитии. Заглядывала то в одну, то в другую дверь, пока не столкнулась в дверях кабинета с солидной советской дамой. Это оказалась зам. директора Швейного техникума. Она спросила Риту:

– Девочка? Что ты ищешь?

Маргарита ответила заплетающимся от смущения языком:

– Вот…Я поступила, а жить мне негде.

– Понимаю! Ты хочешь жить в общежитии?! Но места ограничены. Мы предоставляем места только детям погибших военнообязанных на фронте.

Маргарита растерялась от неожиданности:

– У меня мама умерла….

– Она была военнообязанная? Она воевала? Ну, что же ты молчишь? Хм! Понятно! Ну, что ж. Здесь в Болшево многие из наших учащихся снимают углы. Не дорого. А папа? Отец тебе помогает?

– Он. Он женился….

– Понятно.

– Но он присылает мне пять тысяч рублей в месяц.

– Понятно; за потерю кормильца тебе пересылает? Те самые пять тысяч, которые государство высылает ежемесячно сиротам! А кроме этого он тебе помогает? От себя помимо этих пяти тысяч рублей в месяц, что-нибудь тебе дает?

Рита низко опустила голову, словно это ей должно было быть стыдно за то, что директор школы сироте только передает те деньги, которые ей осиротевшей дочери ежемесячно дарило на пропитание государство. С трудом, преодолевая спазм в горле, она выдавила из себя лишь горькую правду:

– Нет, больше ничего.

– Поняла! Напишу тебе адресок, где угол снять сможешь. Мария Ивановна, каждый сентябрь наших учащихся к себе жить пускает. А мест в общежитии нет. Но будешь хорошо учиться – будешь стипендию получать. Извини, девочка, больше ничем помочь не могу.

5. Бездомная модистка

Рита легко нашла в Болшево, по указанному заместителем директора швейного техникума адрес. Это был низенький одноэтажный деревенский дом на окраине Болшево. И хозяйке, вышедший на стук к Рите не пришлось долго объяснять зачем ее побеспокоила русокосая синеглазая девочка. Хозяйка давно уже сдавала по рекомендации той начальственной дамы угол ученицам швейного техникума, потому что знала ее с детства – она была когда-то ее соседкой. Мать зам. директора сама выросла в соседнем, таком же сельском подмосковном доме. Поэтому договорились они легко и быстро, Рита оставила залог, чтобы ее койку не пересдала хозяйка кому-то другому к 1-ому сентября в начале учебного года. И осталась переночевать в большой комнате, пока еще пустующей до начала учебного года. Оставшись одна, Рита задумалась – с кем же первым поделиться радостью, что она поступила в Швейный техникум. Раскладывая план своего предстоящего путешествия, она заснула. А на следующее холодное и туманное утро она направилась в сторону железнодорожной станции.

Сильный туман обволакивал каждого, спешащего на поезд, делая невидимым ожидающих на платформе поезда в сторону Кимр. Еще и поэтому в это утро на Маргариту особенно остро нахлынуло чувство сиротства. О она почувствовала себя безнадежно одинокой среди голосов и звуков шагов окружавших ее людей. Услыхав звук и грохот приближавшегося поезда, дождалась пока он остановится и, сориентировавшись по голосам людей, где же вход в вагон.

В вагоне она спросила у пассажиров:

– Скажите, пожалуйста, а до Савёлово, то есть: до Кимр этот поезд идёт?

Потом она села у окна и вспоминала детство до войны, как она делала всякий раз, когда ее захлёстывала тоска. А тоска душила в то утро Риту до слез не только, что, потому что девочка была голодна, ведь денег после уплаты залога за койку совсем не осталось. Но и потому что ей пришлось ехать «зайцем», а это для нее – девочки строгого воспитания, было просто мучением. Чтобы не изводить себя страхом перед возможным появлением контролера и неизбежным наказанием, она старалась отлечь себя своим «золотым запасом» – лучиками счастливых воспоминаний о довоенной жизни. Вспомнилось о том, как она сказала своей бабушке- Елизавете Яковлевне Бегутовой о том, куда она решила поступать и учиться на «модистку», как назвала по-старинному эту профессию ее бабушка. Улыбнувшись своим воспоминаниям, Рита вспомнила о том, как была обрадована, тому всплеску радости, с которым встретила бабушка это известие – она приняла новость с восторгом.

Елизавета Яковлевна, всплеснув руками, бросилась обнимать внучку, восхищаясь:

– Счастье-то какое, Риточка! Забытое теперь слово- модистка! Вот так судьба направила и тебя. Модистка! Это что-то прекрасное, сверкающее, легкомысленно-кружевно-муаровое сверкало и манило и меня когда-то. Но я, имея на руках маленькую дочку, твою маму, боролась за жизнь, как могла; и прислугой работала, и обшивала всю семью! Вот только кружева моя отрада!

Елизавета Яковлевна и в правду была дивной рукодельницей. Кружева плела замечательные. Развешивала их по стенам, как картины. И одну из таких рамок с бабушкиными кружевами она повесила и на стене деревенского дома над своей железной кроватью.

Сидя в вагоне, вспоминая об этом, Рита не заметила, как уснула.