Тайна потерянной рукописи

К 10.00 мы как раз управились. И тут, практически без опоздания, в дверь постучали.

Полностью войдя в образ (Станиславский кричит «Браво!» и аплодирует стоя), я поднял затуманенный государственными заботами взор и обнаружил, что на пороге стоит крепкий круглоголовый мужчина в джинсовом костюме. Судя по общему контуру фигуры и манере держаться, – явный боец спецназа.

– Могу я поговорить с Дмитрием Соболевым? – вопросил вошедший.

– Извини, брат, – откликнулся я. – Сейчас никак. Вот-вот должен подойти один чудик, помешанный на Пушкине. Нам велели его принять. Так что давай попозже.

– Позже не получится, – вздохнул спецназовец. – Потому что чудик, помешанный на Пушкине, это я.

После короткой суматохи, в течение которой мы усадили новоприбывшего на стул, расчистили перед ним место на столе и угостили чаем с конфетками (запасливый дядя Миша поделился), выяснилось следующее.

Наш гость, как мы правильно определили, действительно до недавнего времени служил в милицейском спецназе. Во время командировок в Чечню неоднократно принимал участие в боевых действиях, что было отмечено несколькими правительственными наградами, включая медаль «За отвагу».

Но в последнем бою он получил серьезную контузию и осколочное ранение в позвоночник.

– На ноги врачи меня поставили, – поделился гость, задумчиво дожевывая очередную конфетку, – но осколок удалять не стали – опасно. Списали на гражданку и посоветовали побыстрее получить какую-нибудь сидячую специальность.

– В смысле?

– В смысле, что если осколок сдвинется, и меня парализует, то я к тому времени должен приспособиться зарабатывать, сидя за столом.

– Угу. А на Пушкине можно что-то заработать?

– Не знаю. Дело не в этом. Просто, когда встал вопрос о гражданской профессии, я сильно задумался. Потому как военная квалификация у меня – гранатометчик.

– Да, – проникся Зайкин. – С такой специальностью в Москве сложно трудоустроиться.

– К счастью, – продолжил рассказ гость (его, как выяснилось, звали Игорь Сикорин), – отцы-командиры не бросили в трудный час и пробили мне по линии МВД возможность бесплатно учиться в вузе. Правда, поскольку учебный год был уже в разгаре, вакансия нашлась только одна – на филологическом факультете.

– Вот так люди приходят в литературу, – глубокомысленно заметил дядя Миша.

– Ну да. А дальше все просто. Узнав о моих обстоятельствах, декан посоветовал написать кандидатскую диссертацию. И тему подсказал, на которой проще всего защититься.

– О Пушкине.

– Да.

– Но как же ты, едва поступив, уже о кандидатской задумался? Торопишься что-то.

– Тороплюсь, – серьезно подтвердил гость. – Осколок мой – штука непредсказуемая, так что курс я окончил за три года, и теперь собираю материалы для диссертации.

– Все ясно, – подвел я итог рассказу. – Но от нас-то ты чего хочешь? Мы, конечно, люди широкого образования, но как раз в литературоведении – ни бель мес. Ну так получилось!

– Да мне, собственно, не в литературоведении помощь нужна, – смутился гость.

– Тогда в чем?

– Видите ли, рукопись Пушкина, которую я пытаюсь найти, не была чисто литературным произведением. Ей придавали настолько огромное значение, что все (ВСЕ!) послы европейских государств, аккредитованные в то время в Петербурге, регулярно сообщали о ходе работы своим правительствам. В частности, сохранились доклады…

Тут он сделал паузу, выложил на стол кожаную офицерскую папку, извлек лист бумаги и громко зачитал:

– Доклады австрийского посла графа Фикельмона, неаполитанского посланника князя ди Бутера, шведко-норвежского поверенного в делах в Петербурге Густава Нордина, баварского посланника графа Лерхенфельда и прусского посланника Либермана.

– Ё-мое, – проникся Зайкин. – И чего же такого важного Пушкин мог в своем труде написать? Это ж прям международный заговор какой-то!

– Но это еще не все, – скромно продолжил литературовед-спецназовец. – Дело в том, что в Петербурге присутствовал еще и голландский дипломат, которого тоже исключительно интересовала рукопись Александра Сергеевича. Звали этого посла Луи-Якоб-Теодор барон ван Геккерн де Беверваард.

Мы зависли, переваривая информацию.

– Э-э, – прорезался наконец Ваня Зайкин, первым сумевший мысленно распутать этот клубок имен. – Вы хотите сказать, что это был тот самый барон Геккерн, приемный отец Жоржа Дантеса?

– Именно. И, похоже, его интерес к рукописи зашел так далеко, что дело закончилось дуэлью со смертельным исходом.

– То есть вы хотите сказать…

– Да, я хочу сказать, что Пушкина убили не из-за каких-то там сцен ревности, а исключительно…

– Ну, это спорно, – отмахнулся Зайкин. – Не может быть!

Ученый спецназовец пожал плечами.

– Ничего не буду утверждать. Дело требует расследования.

– Поэтому вы и обратились к нам за помощью? – спросил я.

– Не только, – ответил литературовед и поднял на меня ясный взор. – Просто с тех пор, как я начал заниматься поисками рукописи, меня уже дважды попытались убить.

Луи-Якоб-Теодор Барон ван Геккерн де Беверваард

Глава 2.

Загадка цветных стропил

Предусмотрительный пушкиновед заранее распечатал для нас три комплекта документов, распределив их в прозрачные канцелярские файлики.

Огорошив нас новостью об опасности литературоведческих занятий, он сообщил, что, прежде всего, нам необходимо войти в курс дела и поинтересовался, сколько времени требуется, чтобы мы смогли прочесть подготовленные им материалы.

Оценив на взгляд тощеватость прозрачных папок, я предложил встретиться после обеда.

Предложение было принято, после чего спецназовец удалился, а мы принялись работать с бумагами.

Первый лист в файликах был вполовину меньше стандартного (А4) размера и содержал хронологию.

Предпослано все было кратким эпиграфом: «Все висит на датах» А. Т. Фоменко.

Кто такой А. Т. Фоменко и какое отношение он имеет к исследованию жизни Пушкина, – не объяснялось.

Ниже, в левой колонке выстраивались даты, в правой – соответствующие им события из жизни Пушкина и названия произведений, написанных в указанный год.