Хижина тёти Томы

– Знаешь, почему мы застряли? Потому что не успели этого паршивца обмыть, – серьёзно сообщила подруга, включая в телефоне фонарик. Когда ремонтники через десять минут открыли кабинку – их взору предстали хихикающие женщины, хорошо за семьдесят. Сидели на расстеленных рекламных буклетах. На газетке между ними – ополовиненный флакончик коньяка, надкушенные копчёные колбаски.

– Вот это мы понимаем, – сказали ремонтники. – Все бы так застряльщики. Дамы, к вам можно присоединиться?

Вот такая смешливая подруга – с ней было просто и легко. Потом подруга уехала в другой город, ближе к родне.

После отъезда подруги Ираида Сергеевна совершенно растерялась. Лифт по-прежнему капризничал. Не спустишься, не погуляешь, не посидишь у детской площадки, слушая милый лепет. Наконец, в магазин за продуктами не попадёшь. Хоть ложись и с голоду помирай – никому нет дела. Волонтёры-студенты выручали, потом распрощались: лето, каникулы.

– Бабушка, а у вас родных совсем-совсем нет?

Как объяснить чужим людям? У зятя командировки. Дочь болеет, лечится в санаториях (аукнулись женские больницы). Да и не привыкла Ираида выносить сор из дома. А главное, не хочется быть обузой. «Мать» и «сильная» – слова-синонимы. Всегда опора для детей, даже взрослых. Особенно взрослых. Навсегда запомнились апельсины, болезнь, реакция маленькой дочки, её строгий, испытующий и разочарованный взгляд.

Есть пословица: брат любит сестру богатую, муж жену – здоровую… Так вот, Ираида бы её слегка переиначила. Муж любит жену красивую, а вот дети – те да, любят мать здоровую и сильную. Жизнь тому примером.

Ираида созрела до того, что набрала номер социальной службы. Говорили, одинокому пенсионеру полагается соцработник. По телефону ответил очень знакомый голос – да это же бывшая учительница химии из их школы. Болтушка страшная, полное словесное недержание, язык до колен. Завтра полгорода будет знать, что заслуженная завуч подвешена в прямом смысле на высоте одиннадцатого этажа, заперта без хлеба и молока. Бродит в четырёх стенах как блоковский пёс безродный с поджатым хвостом.

– Извините, ошиблась, – Ираида Сергеевна бросила трубку.

Приехали дочь с зятем – только из Сочи, оба шоколадно загорелые. Леночка ещё больше расцвела, заматерела в своей женской не рожавшей красоте. Весело разгружали баулы: зелень, фрукты, колбасы, консервы, шоколад, до которого охоча была сладкоежка Ираида Сергеевна. Водрузили на стол бутылку дорогого вина в оплетённой бутылке, разлили в хрустальные фужеры.

– За тебя, мама, чтобы не болела. Слушай, как ты тут живёшь? Здоровому человеку не подняться. Взгляни на план дома, – отодвинула фрукты и балык, раскинула лист ватмана. – Эту комнату спроектировали специально для тебя. Двадцать квадратов, своя ванна и туалет, отдельная входная группа. Окна на юг, как ты любишь. Стены капитальные, считай, отдельное жильё. Вокруг лес, воздух, птички поют. Это тебе не болтаться на верхотуре на семи ветрах. Будем встречаться по вечерам в гостиной, смотреть фильмы, обсуждать. Рэюшка мой готовит пальчики оближешь, испечёт чего-нибудь… А случись что, присмотрим за тобой, уже не молоденькая.

Ираида Сергеевна закрылась ладошками, заколыхалась в сладких рыданиях. Вот он, выход из положения, вот оно, счастье. Господи, за что это ей? Обмочила слезами лицо дочки, та хохотала, отводила её мокрые руки.

– Подруга зовёт к себе коротать старость. Пока решилась в гости, а там видно будет… Сейчас вот всё думаю, вспоминаю, сопоставляю. Живу в сытости, чистоте – чего ещё? Она хорошая у меня, – чуть раскачиваясь, задумчиво говорила Ираида Сергеевна, – но всю жизнь играет. В саму жизнь. В веру в Бога. Вот в архитектора играла. Сашу сделала игрушкой. И сейчас играет в эдакую…

Она прислушалась и замолчала. Из чащи с треском, как молодая медведица, шагнула высокая спортивная женщина. Одета в кипенно-белую рубашка поло и такую же бейсболку, в красные шорты – всё отлично подогнано по фигуре, новенькое, брендовое.

– Леночка, это мама твоей подружки в старших классах, помнишь?

Она не расслышал или не захотела расслышать. Прошла стремительно, так что мне пришлось посторониться. Будь я бесплотна, она проломилась бы сквозь меня. Стояла, нетерпеливо похлёстывая веточкой по голой розовой ноге. Ждала, пока мать поднималась, неловко усаживалась на заднее сидение, пыталась пристегнуться. В Лене сквозило раздражение, но и некое удовольствие, злорадство от материной беспомощности. Не выдержала, вырвала из слабых сморщенных рук ремень, воткнула в гнездо.

– Говорила ведь, не надо брать её с собой, – кинула мужу. – Опять кому попало плакалась, сплетничала. Свинья грязь всегда найдёт.

Хлопнула дверца. Машина, бережно переваливаясь, удалялась по ухабистой кладбищенской дороге. Увозила Ираиду Сергеевну, сидящую на солнечной стороне – как она любил

Я – СУМАСШЕДШИЙ

Вытертые, выщербленные каменные ступени. Пять «хрущёвских» этажей, девять пролётов. Шесть минут дворами до остановки. Трамвай номер семь – в столь ранний час он был бы молчаливым и сонным, но лепечет, смеётся и плачет – везут в садики малышню. Аллейка в больничном городке, асфальтовые ямки в лужицах – ночью был дождь.

Мой ежеутренний маршрут. На крыльце кидаю прощальный взгляд на окрашенный розово-золотой восток: до вечера, солнце. Сегодня увижу тебя только красным, закатным. Из-за острого дефицита врачей задерживаюсь допоздна, приходится временно вести палаты в психиатрическом и в отделении неврозов. Кончатся летние отпуска – будет легче.

– Вот тебе портрет. Самое обычное, топорно вырубленное лицо. Полуоткрытый рот. Невыразительные, мелкие болотные глаза. Прямые соломенные волосы.

– Дураковатая какая-то внешность. Ваня-пастушок. Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой… Сдаюсь.

– Чубайс.

Неля с досадой комкает листок: физиогномика явно не её конёк. Она не угадала Гитлера, Егора Гайдара, Николая Первого, Екатерину Вторую. Теперь вот великого комбинатора, в чьей голове молниеносно зарождаются, рушатся, снова выстраиваются, на ходу трансформируются астрономические финансовые махинации.

Неля моя бывшая однокурсница. Изредка, на полчасика в обед, бегает ко мне из своего психотического отделения. Раньше она увлекалась почерковедением. Я положил перед нею листок со стихами: каждая третья пациентка в неврозах – непризнанная поэтесса. Строчки бегут, исчезают, снова возникают, рвутся точками-тире.

– Рука дрожала довольно ощутимо. Нейролепсия? Острое нарушение мозгового кровообращения? Полинейропатия?

– Козлова из седьмой, она и у вас лечилась. Просто нанесла на руки жирный крем, листок пропитался, ручка скользила и не прописывала буквы. Эх ты, миссис Марпл, не заметила масляных пятен.

Козлова лежит в отделении подолгу. Перед тем как лечь, готовится будто в кругосветный вояж. Делает модную стрижку, шестимесячный перманент, татуирует пронзительные стрелки на глазах. Ресницы, брови, эпиляция… Халаты яркие, пижамки с принтами. Молодец женщина, а семьдесят восемь!

– Хотите докажу как дважды два, что вы удерживаете меня здесь совершенно напрасно?

– Никто вас не держит. Вы добровольно согласились на госпитализацию.

– Тем не менее. В пух и прах разнесу ваш диагноз о моём якобы сумасшествии. Итак, по пунктам. А. Настоящие сумасшедшие никогда не признают себя сумасшедшими. Бэ. Я, в отличие от вышеупомянутых, полностью признаю себя сумасшедшим. Так и заявляю: я – сумасшедший, довольны? Вэ. Исходя из пункта А, логически следует, что я – не сумасшедший.

Он хитренько смотрит на меня: мол, что, мозгоправ, на раз-два разбомбил твою стройную систему умозаключений и доказательств? Развожу руками: да уж по всем статьям. Но вы, Илья Семёныч, ещё немножко задержитесь у нас: витамины, общеукрепляющие, сон наладим, с паническими атаками справимся.

В холле на диванчике под раскидистой пальмой шепчутся два румяных призывника – щёки ещё по-детски пушистые. Прислали из военкомата на обследование. Не откосить – нет, напротив, горят желанием отдать долг Родине. Но у одного на сгибе локтя затянувшиеся характерные шрамы. У другого один родитель лечится от шизофрении.

Оценка запаса знаний оставляет желать лучшего. Вопросы, вроде: Солнце – звезда или планета? Кто написал «Евгения Онегина»? – ввергают каждого из них в ступор.

– Вот я уронил ручку, почему она упала? – Так вы ж её уронили!

Оба закончили техническое училище, устроились на завод. «Сколько зарабатываете, ребята?» – «Когда шестьдесят, когда восемьдесят. В конце квартала по соточке вышло». – «Ух ты, молодцы».

У меня красный диплом, на днях заканчиваю ординатуру, через месяц пускаюсь в свободное плавание. После восьми лет учёбы и практики мне грозит, со всеми надбавками, тридцать тысяч. Ну и кто из нас… не очень умный?

«Эн, ден, труакатр, мадмазель Журоватор…» Так хорошо было бы сейчас слушать нежный лепет тихого идиота: «Энэ, бэнэ, раба, квинтер, финтер, жаба», – вот что пришло на ум Неле, когда в их отделение временно перевели пациентов специализированного интерната.

Интернат отдали под ковидный госпиталь. Их была целая группа, возрастом от семнадцати до семидесяти. Двигались гуськом, затылок в затылок, как солдатики. Даже будучи распределёнными по разным палатам, не теряли связь. Ходили «в гости» друг к другу, смотрели телевизор. Играли в карты, негромко переговаривались, голова к голове. В буфете занимали очередь на всех своих. Терапевтические возмутились – но новички с непроницаемыми лицами делали своё… Их оставили в покое: «Что с дураков возьмёшь».

У них был лидер, седой мужчина в инвалидном кресле, держался царственно, как дон Карлеоне. Если возникали недоразумения, решал их с врачами, сёстрами и нянечками. Между собой у них недоразумений не возникало, это был намертво спаянный маленький коллектив. Неслыханное дело для больницы, где не то что пациенты – врачи каждый сам по себе, закапсулированы, варятся по одиночке в проблемах.

Одна из проблем: туалет для больных в конце коридора. Там на гвоздике болтался согнутый шпингалет, и с невольными проявлениями вуайеризма все давно смирились. Посетителю приходилось проявлять чудеса акробатизма: удерживать равновесие на унитазе, одновременно одной рукой таща дверь на себя, и кричать: «Занято!»

Новичкам из интерната такое положение вещей показалось диким. Они, тихо шепчась, выработали петицию. Дон Карлеоне и ещё один парламентёр отвезли её в кабинет заведующего. Заведующий выслушал и бросил «петицию» в нижний ящик.

Спустя время попытку повторили. А ещё через день имело место быть пренеприятное событие. Выходя из кабинета, заведующий ступил обеими ногами в зловонную кучу у самых его дверей. Чтобы удержать равновесие и не упасть, вынужден был долго, грациозно перебирать ногами, проявляя чудеса акробатизма.

Результат акции протеста был внушительный, явно дело не одних рук, то есть, извините, не одной, хм… Уже к вечеру новенький шпингалет был накрепко прикручен к своему законному месту.

Кого ничуть не интересует туалетный вопрос – так это деда Илларионова: он не может покинуть границ палаты. Нужду аккуратно справляет в судно и в утку, которые за небольшую мзду приносят нянечки либо соседи. Ему ни в коем случае нельзя, смерти подобно спускать глаз со своей койки.

Его матрац, как пещера из сказки про Али-Бабу, набит слитками золота и серебра, сапфирами, алмазами, изумрудами, рубинами – как он спит-то на них, в спину не упираются?.. Деда Илларионова можно было бы назвать скупым рыцарем, но он щедро делится драгоценностями. На него возложена Миссия, он назначен Главным Хранителем и Ключником.

– Хотите бриллианты чистейшей воды? – понизив голос, глядя прямо в глаза, спросил он на первом обходе. – Уникальные, голубые, филигранно отшлифованные, просто Божья слеза. Не доверяйте аукционам – пфф, там ширпотреб…

Дедушка оглянулся: не видит ли кто? С величайшей осторожностью извлёк из-под подушки, прищурившись, рассматривал на свет нечто видимое только ему, заключённое между большим и указательным пальцем. Судя по каратам – с голубиное яйцо. Потом ещё одно. И ещё. Пальцы от возбуждения подрагивали.

За неимением тары я подставил руки ковшиком. Дедушка «насыпал», потом прикинул на мысленных ювелирных весах и «добавил» ещё. Затем «запер» матрац, сделав рукой вращательные движения, как будто поворачивал ключ. Ключ молниеносным движением отправил куда-то за ворот пижамы, ближе к сердцу (Где сокровища мои, там сердце моё). И, как ни в чём ни бывало, стал прогуливаться, заложив руки за спину, посвистывая, бдительно посматривая на свой клад.