Ты умрёшь, как Айседора Дункан

Я считала, что мелкими подробными деталями докажу Соне, что с памятью у меня порядок.

– Да уж, – Соня кротко возвела глаза, призывая в свидетели бога. – Правду говорят: деньги отдаёшь руками, а возвращаешь ногами. И как тут не вспомнить классику? «Отдав в долг деньги другу, ты лишаешься и денег, и друга».

После чего мне не оставалось ничего другого, как развернуться и поскакать домой за тысячерублёвой купюрой, шепча под нос: «Да как же… Ведь точно отдавала. Этими самыми руками».

Я решила больше не брать взаймы у Сони. Но человек предполагает, а бог располагает. Заболела мама, и на лекарство не хватило 5 тысяч рублей. А Соня, палочка-выручалочка, вот она, через лестничную площадку…

– Разумеется, сахарочек, – расплылась она в улыбке. – Пиши расписку. Занято тогда-то, там-то, столько-то. Паспортные данные. Дата, подпись. Обязуюсь вернуть.

– Рас… писку?.. – это мне так дико показалось, не по-человечески. С другой стороны, на Западе, говорят, давно существуют такие отношения. Да и моя кредитная история, некоторым образом, была подмочена в Сониных глазах…

После десятого класса Соня распространяла чудо-моющее средство, три в одном. Им можно было мыть: посуду, пол, раковину, плиту, домашних животных, волосы и лицо. Кожа становилась нежной и бархатистой, как после питательного крема. Соня эротично проводила пальцами по светящемуся молочно-белому лицу.

Средство чудесно благоухало, его можно было разводить в воде и брызгать через пульверизатор, как освежитель воздуха. И, наконец, перемыв весь дом, им можно смело подкармливать домашние растения. От этого бесплатного удобрения они становятся жирными и так и прут, так и прут, как зелень в огороде у тётки Анисьи из старого кинофильма.

В доказательство Соня на сцене поливала фиалки в горшочках – действительно, ярко и обильно цветущие. Никто же не знал, что у неё дома на лоджии целое кладбище скрючившихся склизких, чёрных фиалок. Зрительницы ахали и расхватывали чудодейственное средство.

Накопив первоначальный капитал, Соня открыла магазинчик дамских головных уборов в полуподвале нашего дома. Клубничным, сладким светодиодным соком налилась вывеска «Ягодка».

Но Соня была недовольна:

– У меня сердце кровью обливается, когда эти швиньи лапают шляпы, а сами до этого ели пирожки. (Будь Сонина воля, она ввела бы для надевания белые перчатки, как у ювелиров). А это не шляпы – это чудо, зефир, пух от уст Эола. И у меня ощущение, что во всём городе отключили горячую воду – каждая вторая покупательница с немытой головой. И меряют перед зеркалом – одну, вторую, пятую. А волосёнки сальные свисают.

Соня и предупреждения везде развесила: «Примерка строго на чистые волосы! Штраф 5000 р.!» И по пятам за грязнулями ходила, глазами сверлила, сквозь зубы цедила. Принимая головной убор обратно, близко подносила к глазам, хмуро рассматривала и даже нюхала шёлковую и фетровую внутренность. Укоризненно качала головой и цокала языком.

Шляпный бизнес прогорел, она недоумевала:

– Столько вложилась – а мой магазин как зачумлённый обходят.

На Соне заношенный свитер. Под свитером мужнина рубашка – когда подлец уходил, она вырвала из его рук чемодан с сорочками. И вот, пожалуйста, пригодились – и под свитер поддеть, и как ночнушка, и дома вместо халата…

На Сониных худых ногах носки, вывернутые пятками кверху: зачем выбрасывать, если дырка только с одной стороны? Когда носки окончательно придут в негодность, она их порежет на кусочки и протрёт жирные кастрюли и сковороды. Кругом в выигрыше: и раковина не забивается, и многофункциональные носки выложившись по полной, находят упокоение в мусорном ведре.

Если бы Гринпис учредил премию в номинации «За бережливость» – победила бы Соня. Сколько человеческого труда она сберегла! А сколько леса сохранила?!

Она не тратилась на ерунду, вроде визиток и блокнотов. Зачем, если в её сумке находили пристанище кассовые чеки, квитанции, платёжки и даже раздаваемые на улице буклеты – при условии, что обратная сторона чистая. Вооружившись ножницами, она резала коробочки из-под пилюль, упаковки от чая. Из них выходили прекрасные напоминалки: вести расчёты, мелкие записи, набрасывать адреса и телефоны.

Кто не испытал, тот не поймёт Соню: привычка экономить затягивает не хуже азартной игры. В ней есть острый, не сравнимый ни с чем восторг, кайф, упоение: когда удаётся купить неплохие яблоки по «красной» цене, когда варишь бульон из суповых косточек за 28 рублей – ещё наваристей, чем из мяса. Когда набираешь ванну по капле, чтобы не платить за воду, и отодвигаешь стёклышко счётчика, и вставляешь зубочистку или кусочек бумажки, чтобы не крутилось колёсико… Да, и когда носишь вывернутые носки!

Даже лицо при этом светлеет и хорошеет, взгляд становится целеустремлённым. А вы думаете, зря шведские миллиардеры носят хлам и ездят на велосипедах?

– Мам, запиши меня в художку! А ещё у нас в классе спектакль, я играю Венди, давай купим бальное платье!

Художка платная, причём берут, как будто готовят исключительно Глазуновых и Шиловых. Длинное кружевное, не практичное платье дочка наденет раз, другой – и выбросит, а стоит как будто из золота. Лучше купить на вырост, Соня видела на рынке добротный льняной костюм на все случаи жизни: и в пир, и в мир. А пока чуток великоват, пускай повисит на плечиках. А всяких Венди-Шменди пускай другие изображают, ни уму, ни сердцу.

– Мадам Плюшкина! – кричала дочь. – Все вкладывают в детей, в детей, – а ты в кубышку, в кубышку! Конечно, мамочка, ведь мы ещё не живём по-настоящему. У нас ведь девять жизней, как у кошки, а сейчас живём так, понарошку, репетиция! Плюшкин в юбке – вот ты кто!

Соня вздрогнула: к ней прилетело словечко из детства, правда, носящее совсем иной смысл. Её насторожило вольнодумство дочери, крамольные высказывания. Ясно откуда ветер дул и чьи уши торчали. Дочь запихала в рюкзачок свои тряпочки и, хлопнув дверью, убежала к папаше-транжире и алкашу.

Ничего, жизнь всё расставит по своим местам. Дочь поумнеет, повзрослеет, протрезвеет. Ещё матери спасибо скажет, что не швыряла деньги налево-направо, а в горсточку собирала, приумножала семейный капитал.

Соня продала мамочкину, царствие ей небесное, квартиру, отделала и обставила мебелью полуподвал, открыла гостиничку. Вывеску «Ягодка» и менять не пришлось, подошла как нельзя кстати.

Она сидит, вытянув ноющие от беготни ноги. Кажется, вот-вот утрёт ладонью лоб, как сталевар у мартена. Соня называет себя трудоголиком. Со сдержанной гордостью заявляет: «Я не умею отдыхать и тратиться на себя». Презирает старух с собачками, кошками, с хорами ветеранов, сидением в больничных очередях, со скандинавской ходьбой в парке. Бездельницы.

– Вот твой муж сколько в день получает? Полторы тысячи за восемь часов работы. А я их делаю за пять минут.

Это правда, я видела. Соня встряхивает и переворачивает постель в «номере». Смахивает колбасные и сырные крошки со стола, убирает пустые бутылки. Всё. Комната готова к приёму новых постояльцев. Её «Ягодка» служит кратковременным убежищем для преступных влюблённых парочек.

Я молчу. Соню это задевает, даже носик и брови пунцовеют. Она подозревает, что я свысока смотрю на её бизнес.

– Вот ты колошматишься за своим компьютером. Типа, высокое искусство, литература, вызываешь у людей переживания, эмоции. Да благодаря мне клиенты такие мощные взрывы эмоций переживают – тебе и не снилось. Твои рассказики рядом не стояли. Я несу людям Счастье, – Соня страстно прижимает кулачок к груди. – У меня они извергаются вулканами серотонина и эндорфина. Ни один психоаналитик не поможет им так, как помогаю я. И всего за 300 рублей в час, 1200 в сутки. Ты меня спроси, я такие сюжеты расскажу – ахнешь!

И ведь не поспоришь.

Только один раз я ездила с Соней в турпоездку. Она достала горящие курсовки в санаторий по смешной цене. А если на двоих, то вообще экономия в два раза.

О, это было не путешествие, а полный лишений и опасности квест «Найди дешевле!» Полки в поезде она взяла боковые верхние у тамбура. Нижние соседи попались вредные, приходилось перейти на строгий постельный режим. Пили чай и ели доширак под одеялами. Когда я спускалась, бабка внизу больно щипала мою ногу. Мол, не за то она деньги платила, чтобы по её голове грязной пяткой водили. Хотя пятка была чистая, розовая, честное слово.

Пока ехали в гостиницу, сломалась маршрутка (квест же!) С нашим багажом лучше было вызвать такси, но Соня возмутилась: тут идти всего ничего. И мы тащились пять кварталов по знойным горам с тяжеленными сумками, обливаясь потом и высунув языки. Местный язык и маршрут знали плохо, нас то разворачивали назад, то посылали влево, то вправо. Это был ад!

– Зато сбросили килограмма по два, – отдуваясь, парировала Соня. – В тренажёрке бы за это заплатили… – она шевелила губами, подсчитывая.

– Ско-олько?! – изумилась Соня на ресепшен. Молча подхватила сумки и рванула прочь, я за ней. Стражи в лице бабок с картонками на груди, прячущиеся в кустах от швейцара, знаками показали отойти на безопасное расстояние. Соня выбрала самое дешёвое жильё на окраине города, противоположной от моря.

Ехать туда на такси? Больная, что ли?! Тут идти всего ничего.

Ни одной ночи я не выспалась: дикая, душная, влажная жара и отсутствие кондиционера. С одной стороны – ночной клуб с воплями и дыц-дыц, с другой шиномонтаж с дыц-дыц и вонью горелой резины. И капающая кислой ржавчиной водичка в душе по утрам. «Сахарочек, какая ты пессимистка. Надо радоваться, улыбаться жизни!»

– Экскурсия – полторы тысячи, совсем охренели?! – кричала жизнерадостная Соня. – Рядом за триста, ну и что, что впятером на раздолбанном «жигуле»?

Еда – это была отдельная тема. Если я брала котлету, Соня едва не била меня по руке и шипела: «Котлеты и дома можно поесть, бери двойной гарнир». Если на улице, умирая от жажды, я покупала бутылочку минералки, Соня ругалась: «Цаца, потерпеть не может. Где-нибудь наткнёмся на фонтанчик – и хоть залейся, пей как лошадь».

У неё болело сердце за содержимое моего кошелька, как за своё собственное. Но ведь так и есть. Не бывает денег своих и чужих, они в вечном движении. Сегодня чужие, завтра перекочуют в твоё портмоне. Соня любила деньги преданной, бескорыстной, очищенной любовью.

Меня доконало, когда мы забежали в платный туалет, и я полезла в кошелёк за 30 рублями. Соня вломилась за мной в кабинку. Её трясло, вид был безумен, она чуть меня не растерзала.

– Ты соображаешь?! Рядом как раз шла экскурсия! Что бы к ним примазаться-пристроиться, никто бы не заметил?

– Господи, тридцать рублей.

– «Господи, тридцать рублей!» – закатила глаза артистичная Соня. – На халяву, видно, тебе денежки достаются. А я хрячу до кровавого пота не для того, чтобы налево-направо разбрасывать. Здесь тридцать, там тридцать, ещё тридцать – глядишь, полкило котлетного фарша.

Мне понадобился месяц реабилитации на даче, чтобы придти в себя после того южного отдыха. Но и там меня достала Соня. Она паслась на клубничных грядках, качалась в гамаке с окровавленным от ягод ртом и лениво поучала:

– С мужем нужно вести себя тонко. Нельзя держать его в стиснутом кулаке. В какой-то момент кулачок ме-едленно разжимаешь: мол, ты свободен, в любой момент улетай вольной птичкой. Вот мой, было дело, на другую работу собирался перейти, невыгодную. Нравится ему, видите ли. Сколько мы с ним ругались, он упёрся, нахохлился, взъерошился. Тогда я кулачок-то разжала: «Как хочешь, пряник. Увольняйся хоть завтра…» Мужики – они же страшные трусы и консерваторы. Попыхтел – и всё по-моему осталось.

Или вот у вас ножи невозможно тупые, ни мясо, ни хлеб порезать. А ты ему, наоборот, мол, ах, какие у нас в доме острые ножи! Подружки обзавидовались: сразу видно, мужик в доме. Увидишь, из кожи вылезет, все ножи по дому соберёт и будет каждый день вжикать бруском. Я права?»