Я – алкоголичка Вера

– Уборную перебрать не можем, а меньше чем в масштабах человечества не мыслим. – Это она насчёт уборной, которая в углу огорода белела новенькими досками, но пока стояла без дверей. – Людей на старости лет смешим. Его у нас Гретой Тунберг прозвали. Кружок юных натуралистов на дому. В углу не даёт пылесосить: паутину-де смахнёшь, равновесие нарушишь. Круговорот какой-то, пищевая цепочка. Мухи, клещики, комары у него должны ликвидироваться естественным путём.

– Нет! – крикнул Максимыч. – Давайте вашими пластинами и брызгалками травиться!

– Это у дедушки живой уголок, – важно вставила внучка. Пальчиком указала под стенные ходики. – Там у паука домик. Мы дневник ведём. Паук большой, у него на спинке крестик. Он пьёт кровь из мухи. Сначала втыкает жало, муха дрыгается. Потом пеленает как куколку и утаскивает в кладовку. Там много мушиных скелетиков.

У снохи раскрылись пухлые губы, вымазанные вареньем со сметаной:

– Вы в уме? Ребёнку?!

Максимыч бросил блин в блюдце – брызги по весёленькой яркой клеёнке:

– А человеку у природы не грех поучиться! У того же паука – упорству и терпению нечеловеческому. Она, – мотнул в сторону жены головой, – мокрой тряпкой по паучьему гнезду. А он знай снова плетёт. У лебедя бы человеку верности поучиться. У собаки умению любить без корысти. А у кошки – чистоплотности. (Камешек в Валин огород – вечно у неё бюстгальтеры, глубиной с суповые миски, развешаны на кровати, на спинках стульев). Только вот людям у людей нечему поучиться. Разве что слепоте душевной да хапанью ненасытному. Э-эх!

Вмешалась жена. Велела всем прекратить прения, завтракать и помалкивать. В процессе еды вырабатывается желудочный сок, и при негативных эмоциях может образоваться язва. Тоже грамотная. Нахлобучит очки и на нос и уткнётся в газету «ЗОЖ», чисто профессор. Не дай бог её в это время побеспокоить – где, допустим, чистые носки лежат или что поросёнку намешать? Так рявкнет – дай бог ноги унести.

Что Максимычу было особенно больно: сын не вмешивался. Кормил таращившуюся дочку, с преувеличенным старанием макал в сметану свёрнутые в конвертик блины, усиленно вытирал ей замурзанный ротик.

Когда всё поменялось ролями? Кто знал, что из тоненькой девочки, которая в первые свои приезды не отрывала восхищённых глаз от сына, жалась по углам, стеснялась выйти к столу, шелестела, как мышь – сформируется вот такая Валя.

Заматерела, раздалась вширь, излучает неколебимую уверенность, презрение и покой. Начальство! Заведует общепитом, кафе «Весёлый пекарь». Максимыч не доверял этим вот весельчакам. «Весёлый молочник», «Весёлый портной», «Весёлый хлебник». Кто их знает, что они там… химичат, веселясь? Можете представить «Весёлого хирурга», допустим, или «Весёлого вагоновожатого»?

Из спальни доносились мирные, сытые голоса жены и Вали. Тоже дивно: поначалу Валя категорически не понравилась жене: «Только через мой труп!» Максимычу же и приходилось сноху защищать. А нынче спелись – водой не разольёшь.

– Ну и характер. Как вы с ним всю жизнь терпите? – медовым голосом пела Валя.

– Что делать, – притворно вздыхала жена (бедняжка, с таким чудовищем сорок лет мучается). – Хочешь с мужиком прожить – по карманам сто ключиков к нему должны быть наготове рассованы.

Валя отрезала:

– Нет уж. Не хватало ключики к ним подбирать. Много чести, распустили мужчин.

В былые времена сноха не смела глаза поднять на свёкра-батюшку. Вот в какую силу нынче женщины вошли. Это и была последняя капля терпения, тут Максимыч и выскочил из избы.

***

Природа всегда в таких случаях отрезвляла и успокаивала. Как невесомая повязка, как прохладная рука на пылающий лоб. Пока идёшь по деревне – ещё кипишь, будто сдёрнутый с плиты чайник. А вышел на простор – даже воздух другой. Лесок: на вырубках редкий и светлый. Пирамидки молоденьких сосен – тут в сезон можно маслят, рыжиков набрать. Крошечные грибные детёныши ещё только нарождаются, хвою головками раздвигают. От внучки Максимыч слышал детский стишок: