Пещера Трёх Братьев

Еще миг – и Рик заревел глупышом. В горьком, скорбящем вое тряслись худые черные плечи. И тонко, по-заячьи откликнулся ему Чун в смертной тоске. А старший их брат Убейтур распахнул руки-крылья, и словно тень от умирающего беркута заскользила по низкой траве. «Где вы, сородичи? – слышалось в погребальной тоске. – Где вы – Нерод, Шестипал, Остронюх? Где матери наши и ваши жены – выносливые Кабанихи, где очаги наши и кто ест на Верхних кострищах молодое оленье мясо?..»

И неотвратима, как смерть, перед глазами Убейтура страшная правда: стена водяная, глупыши плещутся у ее подножия, матери бегут за глупышами, а старая Шептала все медлит и снизу не подает ему тайного знака. И Чун никогда не узнает, что означал этот знак.

Внезапно он оборвал танец и сложил руки-крылья, спрятав под ними братьев.

И когда затихло все, вплоть до дуновения самой слабой былинки, Убейтур сказал:

– Пока жив хоть один Беркут – род не погиб! Мы идем к Орлиным Гнездовьям!

Глава 3. К зимним зимовьям

В Ущелье Каменных Куропаток Рик повеселел: за ущельем журчит ручей, поднимается знакомая веселая осыпь и ждет сухая пещера – родовое гнездо Беркутов. Там они жили, выводили птенцов-глупышей и жарили мясо на двух очагах – материнском и охотничьем.

Есть там навес из легких прутьев, где Смел-кремнебой отсекал от ядрищ и вытачивал охотничьи наконечники для копий и всё, что нужно для быстрой очистки незадохнувшихся шкур.

И еще радовался Рик, что наконец-то выспится в безопасности. Есть в родовой пещере отнорки – узкие низкие логовища, просверленные от материнского очага и хранящие тепло чадящих, но зато теплых костей. Это место – для промерзших на охоте добытчиков. Но нет теперь добытчиков. Он сам заберется в теплую шкуру, закроет глаза и… взвоет.

Неужели их только трое в мире: Убейтур, Чун и Рик?

А другие стойбища? Неужели вода затопила их?

Рик спросил об этом брата.

– Вода пришла далеко в горы, – ответил Убейтур. – Я видел на обрыве лесного кота. Лесной кот живет в прибрежных зарослях у Озера Белых Птиц.

Лесной кот – это не рысь, что ходит повсюду. И на Озере Белых Птиц Рик не был ни разу: там живут людожоры – и выросткам в тех местах делать нечего.

Словно сдвинуло стены Ущелье Каменных Куропаток: дно по грудь забито стволами, камнями, ветками. На каждом шагу попадалась мелкая палая дичь – и Убейтур спешил выбраться. Души мертвых сородичей преследовали его. А когда их целое стойбище – они могут начать охоту.

Маленький Чун ободрал ногу об острый сук, и охотник тащил его на загривке, Рик нес копье. Это было их единственное оружие, не считая кремневого ножа у старшего брата, и Рик держал его цепко.

К вечерним лучам они вышли из проклятого ущелья, где было темно и страшно, а в распадках сторожили тени загубленных предков. Меж редких скал петляла тропа, она уводила к Родовым Камням. И здесь были разрушения, и в воздухе витала тревога. Словно кто-то огромный смешал, играючись, знакомые скалы и швырнул их с неба из мокрой горсти.

Хвосты тьмы ползли за ними из оставленного ущелья и шевелились на вздыбленной и перемешанной земле. Убейтур снял глупыша с усталых плеч, взобрался на обломок скалы и долго всматривался в густые сумерки. Раньше отсюда было видно, как горит родовой Огонь… А сейчас вход в пещеру завален – Большая Вода и здесь мстит.

– Я хочу к огню! – захныкал Чун. – Мяса горячего хочу. Зачем ждем, Убейтур? Я худой на одной крови.

…Там, на вершине Первой Добычи, Убейтур кормил братьев свежей кровью мелкой дичи, которую в избытке поставляла на Холм волна из нижних долин. Сам он ел сырое мясо, как и подобает охотнику. Все охотники едят сырое мясо, чтобы запах продымленной пищи не отпугнул выслеживаемую дичь. Но глупыши и выростки болеют от сырого, им нужно есть в пещерах, где есть огонь, или пить кровь на переходах.

И Рик, и Чун отощали за последние дни, но там, в пещере, их ждет родовой очаг, и Убейтур заставит его ожить. Даже если вода проникла в пещеру, кремень и горючий камень, сыплющий искры – огнесил, должны сохраниться в надежной, рубленной в скале яме. Им нечего бояться холода и темноты. Утром Убейтур пойдет на охоту – и голод забудет к ним тропу.

Но даже эти радостные мысли не могли изгнать из сердца тревогу. Виной всему, видно, тот самый валун, что загородил вход в пещеру.

– Оставайтесь здесь! – приказал старший брат.

Рик запросился с ним, Убейтур отшвырнул его сердитым взглядом.

– Теперь я для вас и Беркут, и Беркутиха! Следи за братом.

И Рик подчинился. Без Убейтура, знающего обряд посвящения, он никогда не станет охотником. А если не станет охотником, навсегда останется выростком и, как девчонка-крутеня, будет стоять у очага на коленях, дуть в светлый мох, визжать от страха при виде пучеглаза, плетущего свой бесконечный потяг в углу пещеры, и есть глину.

Глава 4. Добыча

Убейтур спустился по мокрому обрыву и через неширокий родовой ручей пробрался к подножию осыпи.

Стемнело, когда он тихо, как рысь, подкрался к вырванному из земли валуну, каменное ребро которого поросло зеленой тиной. Валун был огромен, он почти наглухо закрывал пасть пещеры, оставив с краю небольшой лаз – в рост и ширину взрослого охотника.

Убейтур хотел было скользнуть внутрь, но вдруг будто окаменел – и сам превратился в скальный выворотень.

В родовом гнезде слышался плач! Убейтур задержал дыхание, волосы на его голове зашевелились, он послал всю силу в руку, сжимающую копье. «Духи предков в пещере, все души умерших сородичей – тех, кого поглотила Вода!»

И сейчас они вернулись в свое гнездо и плачут, оглашая камни. И старая Беркутиха легко ступает между ними – и ждет его, Убейтура, чтобы забрать и увести к небесным стадам. Не должен разлучаться род.

Убейтур сорвался с места и одним прыжком очутился в безопасном углублении под валуном со стороны северного ветра. Охотничья выучка спасла его: сам оставаясь незаметным, он увидел врага вживую.

Под сводом пещеры стояла девчонка. Она была младше Рика, но гораздо старше Чуна. В руке – пустой олений желудок. А шкура подвязана двойной сухожилкой.

«За водой послали. Неужели одну?»

Убейтур подождал, не выйдет ли кто-нибудь следом, но вокруг безмолвно спала ночная тишь, и лишь из пещеры по-прежнему доносился тихий, заунывный вой скорби.

Девочка повернулась к нему спиной и, волоча по осыпи узкий темный хвост, стала осторожно спускаться к воде.

«Хвост!»

Убейтур почти слышал, как гудит от гнева кровь, как тяжелеют веки от сладкого предчувствия мести. Он ощерил копье на изготовку и злобно глядел, как тихо и уверенно входит в поток двуногая дичь… Как он ошибся! Принять писк Водяных Крыс за могучий даже в скорби жалобный клекот угасших Беркутов!

Он шел за дичью. Он крался за ней тихо, как тень, и был ее тенью, повторяя все ее движения.

Жалкая Крыса! Она хочет жить в пещере Беркутов – Беркутов, покоривших вершины и стороной облетающих падаль!..

Он уже наметил точку удара – меж двух крысиных лопаток. Но что-то мешало сделать последний взмах.

Что?!

Убить врага на своей земле – право каждого Беркута. И если бы сейчас его род был цел, он, не задумываясь, сделал это. Но рода нет. И одному ему отстоять пещеру не удастся. Даже если в родовых камнях затаились одни матери-Крысы, а охотников смыла вода, он ничего не сделает в одиночку. Матери загрызут его, и сработанное Смелом копье не поможет.

Убейтур ведал: самое страшное, что знает охотник, – это не слаженный бег серых пустынников, пожирающих любую плоть на своей тропе и воющих в безглазые глухие ночи за дальними холмами; это даже не высеченный намертво в памяти нескольких поколений Беркутов грозный и все затмевающий топот длинноносых хоботарей, живущих в низинах. Самое страшное, что есть на свете, – это стойбище разъяренных матерей!

А как же Рик и глупыш? Они погибнут одни.

И он глядел с содроганием ненависти на маленькую Крысу, и копье плясало от возбуждения, но Убейтур – охотник, он не может думать только о своей жизни.

Маленькая Крыса нагнулась над ручьем, подставляя для удара беспомощную узкую спину. Вода затекала в желудок, она помогала ей черной ладошкой. И вдруг ее позвали.

Она резко выпрямилась и обернулась. Убейтур увидел перекошенный от страха рот и всей кожей почуял неродившийся крик… В один миг он прыгнул к девчонке и, зажав ей рот свободной от копья рукой, подхватил – и с ловкостью белки стал карабкаться на противоположный берег.

Он преодолел ручей в один дух – и прыжками стал уходить с добычей вверх по склону. Добыча трепетала в его руке, но он крепко стискивал ей зубы и, не разбирая троп, мчался к братьям.