Яд Империи

Глава 6

Масло ароматное

Растереть в ступице две средние меры семян лаванды и одну меру овсяных зерен. Переложить в средний горшок глиняный или сосуд стеклянный, наливать протомленное масло оливковое, пока не покроет семена. И на три зерна повыше. Выставить на окно на солнце, на два дня. Опрокинуть на чистую холстину на другом горшке. Отжать семена. Масло разлить в малые сосуды и запечатать, спустить в погреб. Проверять на цвет и запах перед продажей. Что за месяц не уйдет – вылить. На этом масле хорошо густые притирания готовить и просто для тела использовать.

Поутру Нина решила наведаться в гавань, где убитого парнишку нашли. Сикофант, конечно, всех расспросил, да с аптекаршей делиться не станет. А бывает – что сикофанту не расскажешь, то соседу или знакомому выболтаешь. Поговорит Нина со стражниками, с лодочниками, может, что и выяснит.

Пришла она к воротам, что вели в гавань Феодосия из города. Глянула на высокую стену, залитую утренним солнцем. Толщина стены этой, говорят, более пятнадцати пусов[30]. А высотой и вовсе сорок пусов. Башни охранные восьмиугольные вдоль всей стены. Хорошо город защищен от врагов. Да вот от своих душегубов нечем защититься, детей никак не уберечь.

Ворота были открыты, люди деловито спешили кто куда. Многие – в иноземных платьях. Отовсюду слышалась разноязыкая речь. Крикливые разносчики воды и лепешек перекрывали общий шум. Продажные девицы с непокрытой головой и в тонких туниках завлекали клиентов уже с утра, а завидев стражников, хоронились в толпе да за тюками сложенными.

Два молодых стратиота беседовали в стороне от ворот.

Нина к ним и подошла.

– Здравия вам, почтенные воины. Куда направляетесь? На дозор или уже отдыхать?

– Сменили нас только что. А тебе, уважаемая, какая печаль? – Один из них окинул женщину взглядом. Нечасто почтенные с виду горожанки так запросто к мужчинам подходят.

– Да я ищу того стратиота, что ко мне в аптеку приходил несколько дней назад, когда отрока отравленного нашли. Не знаете, где он? Поговорить я с ним хотела, порасспрашивать, что видел да слышал в ту ночь. Я Нина, аптекарша.

Воины переглянулись. А она тем временем откинула плат с корзинки, где лежал хлеб, сыр, инжир, предложила собеседникам. Те отказываться не стали, угостились да поблагодарили. А Нина опять завела речь про давешнее убийство. Солдаты в ту ночь ни ворота, ни стену не охраняли, лишь подтвердили, что шторм был, никто ничего не слышал.

– А ворота ведь на ночь запирают, как же душегуб туда пробрался да потом обратно в город вошел?

– Так это ж порт. Тут укромных мест, где спрятаться, не сосчитать. И под лодками перевернутыми, и под мостками. Вышел с мальцом, как и все, никто на них и внимания не обратил. Народ все время туда-сюда шныряет – и торговцы, и мореходы, и нищие, да и ворье всякое.

– Ну а утром? – допытывалась Нина.

– А утром не сразу убитого заприметили. Ворота к тому времени уже открыты были, и народ ходил. Мы только иноземцев проверяем, а если он ромей[31], так опять же никто внимания не обратит. А мальца лодочник обнаружил да к воротам прибежал доложить. Говорят, напуган был сильно, аж трясся.

– Что за лодочник, как звать-то его?

– Звать его Стефан, но он вроде отплыл на рассвете. – Воин бросил косой взгляд на стоящую неподалеку фигуру, закутанную в плащ, понизил голос: – А ты, уважаемая, за какой надобностью любопытствуешь?

– Спрашиваю, значит, есть надобность. На базаре вон болтать начали, что аптекари детей травят. На честную аптекаршу такой поклеп.

Вот и подумала, может, узнаю что да и отобьюсь от пустых наветов.

– Не женское это дело, про отравления вызнавать, – сказал один из воинов. – Иди лучше в свою аптеку да не шастай по улицам, сплетни собирая. А не то опять беда будет. Говорят, кто раз убил, да не попался, будет убивать снова.

Нина поежилась. И правда, если не остановить этого изверга, он еще кого-нибудь погубит.

Распрощавшись со стратиотами, Нина вышла все же за ворота, засмотрелась на стоящие в гавани корабли в розовой дымке, на солнечные блики на гребешках волн. Вздохнув, направилась вдоль стены к тому месту, где нашли мальчика. Кладка здесь была старая, неровная, посеревшая от штормов и соленого ветра. Обломки камней тут и там валялись на песке.

Нина оглядела берег и порт. Да, в таком месте не сразу и заметят. Да и спрятаться есть где – вон обломки грудой навалены, лодки привязаны да перевернуты на камнях.

Нина медленно брела вдоль стены, оглядывая берег да смотря под ноги, чтобы об камень какой не споткнуться. Вдруг рядом просвистел огромный булыжник и впечатался в песок чуть левее от Нины.

Она отскочила, подняла голову, собралась было ругаться, но увидела фигуру в темном плаще. Когда человек на стене поднял руки над головой, Нину осенило, что не случайно камень упал. Все вокруг стало вдруг медленным, как будто время споткнулось и еле-еле ползет.

Нина видела, как человек поднимает руки все выше, как большой валун на секунду застывает на фоне безоблачного неба.

Через мгновение Нина уже бежала по берегу, отдаляясь от стены и вскрикивая, когда ноги вязли во влажном песке. Добежав до мостков к воротам, она, позабыв о том, как положено ходить почтенной горожанке, пронеслась мимо охраны. Остановилась под чьим-то портиком, когда была уже далеко от ворот.

Сердце колотилось, Нина задыхалась, пыталась молиться, но мысли скачками метались. Успокоившись немного, она огляделась, одежду поправила, покрывало, что сжимала в кулаке, пока бежала, накинула на голову трясущимися руками. Корзинку она потеряла.

Ноги подгибались, пока Нина брела к аптеке обратно. Заперла изнутри засов, упала на кровать и не то уснула, не то провалилась в беспамятство.

Очнувшись, спохватилась, что дела не сделаны, заказы не приготовлены. Руки все еще тряслись.

Выпив пару глотков успокоительного отвара, Нина села за работу, наказав себе пока не думать о происшедшем.

Приближались русалии, покупателей прибавилось. Нина доставала запасы, готовила снадобья для снов легких, для душевного успокоения, масла для рук ароматные – многие горожане шли к ней, чтобы подарков купить. Для Гликерии и Феодора припасла и масла, и лучшего травяного настоя, с тмином и чабрецом, с мятой лимонной, с дорогим китайским корнем.

Русалии – праздник не христианский, древний, но в большом городе любому развлечению рады. Значит, опять будут хулиганить на улицах, рядиться в чужие одежды да пугать прохожих. Нина, как почтенная замужняя женщина, в непозволенных церковью праздниках не участвовала. Так ведь после разгульных ночей многие клиенты пришлют за утренним похмельным настоем, чтобы голову полечить да нутро успокоить. Так что аптекарша достала травы и принялась за работу.

Вот за приготовлением настоя и застала ее очередная покупательница. Зиновия, жена искусного ювелира, пришла пожаловаться на горькую свою долю. Долго просидела она на скамье с удобными подушками, рассказывая. И все-то в ее хозяйстве идет прекрасно, и слуги, и рабы – все послушные да старательные.

Нина слушала молча, кивала с сочувствием. Про старательных верно, то-то всех в округе недержание прошибает, когда Зиновия на слуг или рабов криком кричит. И откуда берется только такая труба иерихонская в этой пигалице. На три улицы окрест слыхать. Тут любой послушным станет, коли не оглохнет, конечно.

А Зиновия все тараторила. И туники-то у нее есть шелковые, и далматики расшитые, и от украшений уже и лоб, и запястья ломит. А нет счастья в жизни ее, потому как муж к любви не способен, дитя только одно у них было, так и то схоронили, едва окрестив. И уж в паломничество она ходила, молила Богородицу и даже к старому храму в скале подношения отнесла. Ну ничего не помогает, на снадобье только вся и надежа.

Нина, слушая, подливала гостье разведенного вина, подогретого с корицей и мускатным орехом. Таких клиенток еще поискать, столько притираний покупает, да все самые дорогие.

Когда Зиновия утихомирилась да вытерла слезы, Нина начала расспрашивать про мужа. И рассказала Зиновия, что с приезжими купцами муж ее недавно рассорился – рассердился, что они им самим придуманные узоры да украшения повторяют, а потом продают за свои, да еще и в низкую цену.

Пожаловалась она и на бывшего доместика восточных схол[32], который давеча приехал к императору на поклон. Он заказал оклад драгоценный для двух ларцов, резными панелями украшенных. В дар василевсу, сказывает, преподнести хотел. Да не понравилось ему, как заказ выполнен. Говорит, слишком мало камней да блеска. А там не в блеске дело, а в плетении искусном да в эмалях цветных. Муж Зиновии начал объяснять было да спорить. Так почтенный Куркуас осерчал, мастера выгнал и платить отказался. И оттого позор и разорение.

– Это не тот ли доместик Куркуас, который у Цецилии Кастальянис в доме остановился?

– Тот самый. Доместик-то он бывший, сейчас там доместиком сам Варда Фока. Что-то у великого Куркуаса с императором, говорят, не заладилось, вот и назначили Фоку. А сейчас Куркуас вернулся, видать, о милости какой просить будет. От Кастальянисов он уже в свой дом переехал. А на ужины все к ним ходит, уж не знаю, что там у них с Цецилией. – Она поджала губы, скрывая ухмылку. Сплетничала Зиновия со вкусом, раскраснелась даже. – А с дворцом великого Куркуаса, говорят, тоже скандал вышел. Василевс повелел денег пожаловать, чтобы дворец починили после землетрясения-то. Но то ли не получил он те деньги, то ли мало выделили – врать не буду, не знаю. Вот потому, верно, и ярится, и на нас осерчал за ларцы. А муж еще сказал, что когда второй раз пришел про оплату поговорить, прежде чем к эпарху идти, так услыхал, как Куркуас с другим патрикием разговаривал, и разговоры те были опасные…

– Чем же опасные?

– А того мне не доложил. Только напуган был сильно, даже отказался эпарху жаловаться. Сказал, мало ли как оно еще все повернется…

Зиновия перекрестилась, а аптекарша, не желая совать нос в дела, что ее не касаются, перевела разговор на снадобья. Беде она посочувствовала, объяснила, что прежде, чем давать порошок для пробуждения любовного пыла, надо бы мужа сперва успокоительным отваром отпоить. Да не торопиться, а то при многих печалях и заботах такое сложное средство, как тот порошок, только сердце надорвет, а по назначению не сработает.

И еще Нина советов дала парочку.

Долго они шептались, Зиновия то хихикала, рот рукой прикрывая, то отнекивалась. Но не зря Нина с хозяйками лупанариев дружна. Те ей кое-какие секреты рассказали, что вроде и не положено почтенной женщине знать, а все ж польза от них бывает немалая.

Отвар успокоительный Нина налила в кувшин невысокий, запечатала да клиентке отдала. Договорились они о цене на порошок и о том, сколько раз за ним приходить надо. Потому как снадобье ценное, но в большой дозе сильно опасное.

Зиновия по привычке поторговаться вздумала, трубу настроила уже, но Нина ее быстро успокоила, сказав, что задешево она ей другой отвар продаст, чтобы ее-то, Зиновии, любовный огонь охладить – так оно и хлопот всем меньше будет. А средство, что она для мужа просит, дорогое да действенное, но Нина своих клиентов не неволит. Есть у любого человека два пути: либо лечить и молиться, либо только молиться. На том и сговорились.

Зиновия коснулась было занавески, закрывающей вход, как та отлетела в сторону, и аптекарь Гидисмани, мужчина крупный, видный, вплыл степенно в небольшую комнатку.

Не удостоив Нину и кивком, гость обратил взгляд на Зиновию, и на холеном румяном лице его расплылась медовая улыбка.

– Почтенная Зиновия, как же я рад вас видеть. Каким несчастливым ветром принесло красавицу и уважаемую горожанку в эту халупу? Нечего тут делать, поверьте. Позволите проводить вас в мою аптеку? За чем бы вы сюда ни пожаловали, у меня товар найдется лучший, достойный такой прекрасной госпожи.

Зиновия поначалу растерялась. На «красавицу» улыбнулась горделиво, покрывало чуть сдвинула на затылок. Однако к концу речи нахмурилась высокомерно и с ехидцей затараторила:

– Вы, уважаемый Гидисмани, отчего не стучитесь, когда в приличный дом входите? Напугали меня. Я тут отвар для хороших сновидений заказываю, а вот вы, видать, спите плохо, коли вежливое обхождение забыли. Так вот у Нины спросите, она продаст, да недорого.

Голос ее набирал силу, глаза заблестели.

– А то что же такое? Порядочной женщине и не появиться нигде без того, чтобы ей не указывали, куда ходить да что делать?! Да если я не буду знать, куда пойти, я у мужа спрошу или у отца Анисима, а вовсе не у почтенного аптекаря Гидисмани! Что делается, люди добрые, двум почтенным горожанкам и поговорить нельзя – кто-нибудь непременно вмешается, поучать начнет. Ну никакого покоя в этом городе нет!

Труба иерихонская на секунду замолкла. Гидисмани за время отповеди сжался, улыбка его сладкая поблекла, сползла как будто наполовину, не решаясь еще покинуть сию круглую физиономию.

Видя, что Зиновия набирает воздуха вновь, Нина кинулась к ней.

– Ну что ты, любезная, так разволновалась. – И зашептала на ухо: – От крика-то кожа портится да от волнения тоже.

Красавица рот захлопнула, к Нине повернулась, а та уговоры продолжила:

– Ты не сомневайся, я тебе снадобье завтра пришлю. Хорошие сны будут, ты же знаешь, я для тебя все самое лучшее приготовлю.

Подхватив нежно, однако настойчиво под руку, повела гостью к выходу. Распрощалась душевно, но безоговорочно. Зиновия сдержанно кивнула аптекарше, а усаживаясь в носилки, хихикнула.

Нина тоже улыбнулась, закрыла дверь и повернулась к Гидисмани. Тот плечи расправил, живот выпятил.

– Зачем пожаловал, уважаемый? – спросила Нина, не приглашая, однако, присесть.

– Ты, Нина, гостей встречать не умеешь. Как только дела ведешь с таким сварливым нравом?

– Так ты и не гость – я тебя к себе не звала. А ежели опять пришел угрожать мне гильдией и аптекой моей вознамерился распоряжаться, так можем прямо сейчас распрощаться. Мне о твоих мечтах болтать недосуг, клиентов много!

– Склочная ты женщина, Нина. Я к тебе с уважением поговорить пришел, а ты в крик.

– Ты уже поговорил с Зиновией, думаешь, мне такие речи по нраву?

– Да помолчи же наконец! Дай сказать, зачем пришел.

Нина в раздражении плюхнулась на скамью. Гидисмани покачал головой с осуждением, осторожно опустил зад на сундук с подушками. Вздохнув, высокомерно произнес:

– Ты, говорят, с сикофантом разговаривала. Про мальчика отравленного. Расскажи-ка мне, что выяснила да в чем тебя обвиняют.

– Меня не обвиняют ни в чем, а рассказывать я тебе ничего не буду. Ядами не торгую, законы не нарушаю. А к тебе сикофант и сам придет, вот с ним и потолкуешь, кому ты яд продал.

– Что ты несешь? – Посетитель даже привстал в гневе. – Я не продавал яда никому!

Нина только вздохнула. Ссориться она не любила, но как тут справиться, когда каждый норовит обидеть женщину, за которую заступиться некому.

– Перестань, Лука, – вымолвила устало.

Тот поморщился: имя свое он не жаловал, неблагозвучным ему казалось, все называли его по фамилии.

Помолчав, сказал уже спокойно:

– Ты же пойми, не тебя одну обвинять будут. Ко мне сикофант-то тоже приходил, про яды спрашивал да про клиентов, кто что покупает. Вон по базару слух пошел, что аптекари людей травят. Даже мне это в делах мешает. А с тобой никто церемонии разводить не станет. Так что расскажи лучше мне, бабий ум короток, я тебе помогу.

Нина опять встала:

– Нечего мне тебе рассказывать. Мальчик с синюшным лицом, руки и ноги судорогой сведены, на губах пена, так ты, верно, и без меня это знаешь. Кузнец ничего дельного не сказал про него, мать его в горе и слезах. Хочешь доброе дело сделать – дай ей денег, ей еще двоих кормить. И ступай уже.

– Думаешь, цикута? – шепотом спросил Гидисмани.

– Похоже на то, – осторожно ответила Нина, садясь обратно, – яд-то известный. И пена у мальчика на губах была.

– Я цикуту не держу и не продаю. У тебя покупали?

– Да откуда ж?! Цикуты у нас отродясь не было. Законы чту. Да и не использует ее здесь никто для врачевания. Ядами открыто не торгуют, но без иных трав и корений и не вылечить порой. – Аптекарша говорила уверенно, но слова выбирала осторожно. – Ты ж понимаешь, где капля на ноги поставить может, там чаша верную смерть принесет.

– Знаю, знаю. Так ты, Нина, если что выведаешь новое, ко мне приди да расскажи. А то оглянуться не успеем, как претор нас обоих в тюрьму бросит.

– Ты, почтенный, жене указывай, что делать-то. А ко мне сам заходи. Весточку могу послать, если что-то важное разузнаю, а самой мне недосуг с докладами бегать, работы много. – Она снова поднялась со скамьи, выпроваживая гостя.

– Непокладистая ты, Нина. Не к лицу женщине такой строптивой быть. Я ж тебе помочь хочу.

– Спасибо за заботу, Лука. Ступай уже.

Аптекарь степенно встал, подобрал полы богатого плаща и вышел.

Нина же, как завороженная, проводила взглядом край его желтой туники, показавшейся из-под плаща, – с вышитыми птицами по подолу.

Глава 7

Мазь для лечения ожогов

Приготовить настоянное на зверобое масло. Цветы и листья верхние сушеные умять в сосуд, залить прогретым маслом, чтобы покрыть траву. Закрыть и настаивать три дня или пока не поменяет цвет. Смешать с медом в равных мерах. Меру пчелиного воска растопить, вмешать в масло с медом.

Не зная, что и думать, ослабевшими руками собрала Нина разложенные травы со стола, заперла сундуки.

Гидисмани – отравитель? Не может быть. Он, конечно, хвастун, и человечишко недобрый, и на Нинину аптеку глаз положил, но губить душу живую он не станет. Однако же желтая туника с птицами вышитыми…

К Никону, может, пойти? А с чем? Велико дело – у Гидисмани туника шелковая. Опять скажет, бабьи разговоры Нина ведет. Но куда идти-то? Василию тоже надо бы поведать, да когда он еще заглянет.

До заката время есть, решила все же поговорить с сикофантом. Но к важным людям без подношения ходить не слишком мудро, поэтому в корзинку легли недавно купленный кувшин вина, запечатанный воском поверх деревянной пробки, да горшочек с медом.

Нина накинула простой черный мафорий, закрыла аптеку на засов и направилась к эпарху, там у стражников спросит, где сикофанта Никона найти.

Аптекарша споро шла по разогретым за день камням, выбирая тень, любуясь изредка на украшенные портики богатых домов. Сторонилась зазывал и открытых лавок, торговых рядов. Не время сейчас на товары отвлекаться. Опасаясь встретить знакомых, низко опускала голову. Приветствовать придется, разговоры вести, а времени мало. Плохо так в суете жить, да только с того несчастного утра нет у Нины никакого покоя.

Нищих и воришек на главной улице встречалось немало. То тут, то там слышался тихий гнусавый зов, просящий подаяния. Дневная жара спадала, улица заполнялась людьми, из таверн доносился шум голосов.

Нина покачала головой. На обратном пути, может, стоит носилки нанять либо провожатого. Мало ли какой пьяный встретится.

Дом эпарха Константинополя стоял на Мезе, близко и к форуму, и к дворцу. Выглядел скромно, без лишних украшений, белые резные колонны да выложенный мрамором портик – вот и вся красота, но сразу было понятно, что богач живет. Перед тяжелой чугунной дверью стояли стражники. Богато одетые люди в дом входили, выходили с озабоченным видом.

Нина решительно подошла к страже:

– Почтенные, где мне найти сикофанта одного?

Те с подозрением на нее уставились. Говорит с достоинством, а одета скромно. Но, раз сикофанта просит, отчего же не ответить.

– Тебе, уважаемая, которого? Их тут много. Который с кражами разбирается, который с убийствами, который с увечьями?

– Мне Никон Хакениос нужен.

– Этого ищи ближе к форуму Вола, там его дом. Прямо перед форумом с Мезы повернешь направо, а дальше спроси. Его там все знают. – Стражник почему-то усмехнулся.

Второй охранник, постарше, с сединой в черных усах и бороде, неодобрительно посмотрел на говорившего. А Нине сказал:

– Если хочешь подождать его здесь, то к вечеру он к претору пойдет. Это третий дом отсюда по правой стороне.

Нина поблагодарила и отправилась к форуму Вола. Когда еще Никон к претору придет, а у нее тоже дел немало. А так, ежели самого не застанет, жене оставит и подношение, и просьбу заглянуть.

Свернув с главной улицы, Нина попала на улочку поуже да попроще. Нарядных домов тут не было, деревянные навесы над входом узкие, без украшений, без мрамора. Зато цвели здесь и пышные акации, и даже несколько розовых кустов. Хорошая улица, опрятная. Напротив первого же дома на земле сидел мальчик. Он ковырял ножом толстую щепку, прилаживая палочку с грязным лоскутом.

Нина спросила, где живет почтенный Никон. Мальчик с любопытством глянул на нее, потом показал на скромный дом, рядом с которым рос пышный куст жимолости. Нина поправила холстину, закрывающую корзинку, перехватила у горла мафорий. Потом, вздохнув, решительно подошла к двери и постучала.

Ответа не было. Она прислушалась. В доме слышны были детские голоса, потом кто-то прикрикнул, все опять затихло.

Нина снова постучала и позвала:

– Доброго дня вам! Почтенный Никон здесь ли живет?

Из дома послышался шум, Нина отступила на шаг – и вовремя. Дверь распахнулась, оттуда выскочила женщина, схватила Нину грубо за плечо и оттолкнула. Та вскрикнула от неожиданности, уронив корзинку, в которой глухо брякнуло. А женщина, уперев кулаки в бока, начала грозно наступать на Нину, выкрикивая резким сильным голосом:

– Да вы только поглядите на это бесстыдство! Она уже к мужу моему домой заявилась, тварь беспутная.

Нина оторопела сперва, но затем разозлилась:

– Что это ты на меня глотку вострячишь?! Я к твоему мужу по делу пришла, а ты порядочную горожанку обвинять невесть в чем вздумала?!

– Это по какому же делу?! Порядочные горожанки по чужим мужьям не шляются, своих посылают с делами разбираться. А ты?! Явилась, стыда нет!

Соседи начали выглядывать из домов, но не спешили Нине на помощь, одни выходили под портики, иные оставались в проемах дверей.

«Видать, они к таким представлениям привычные», – подумала Нина, глянув на них беспомощно. Вот уж не мыслила она, придя по тайному делу, на сцене мимом оказаться.

Подобрав корзинку, Нина попыталась урезонить распоясавшуюся бабу. Сказала ей тихо, надеясь, что соседи не услышат:

– Да прекрати шуметь-то, доложить мне надо ему, да по тайному делу-то, а не на всю улицу. Я же…

Договорить она не успела. Женщина опять с силой толкнула Нину, та едва удержалась на ногах, нелепо взмахнув руками. Корзинка подлетела, опустившись скандалистке на плечо, горшочек меда выпал на мостовую и треснул. Драгоценное содержимое влажно блеснуло в лучах солнца. А жена Никона с ужасом смотрела на свою тунику, залитую красным.

– Уби-и-ила-а-а! – завыла она, делая неверный шаг вперед.

Нина и сама напугалась, как увидела кровь на одежде женщины. Потом почуяла пряный запах и расхохоталась. Грех, конечно, но удержаться не могла. Хохотала она до слез, опускаясь на пыльную улицу.