Яд Империи
Елена усмехнулась:
– Хорошо. Расскажи мне, что в том настое, что для него готовишь. Действует он хорошо, лучше того, что наш дворцовый лекарь приносит.
– Так травы там. Горицвет и заячья трава. Они лучше всего помогают, когда буйство человека охватывает. Главное, случайно не дать больше, чем нужно. Для отрока-то четверти секстария в день достаточно. А если перестанет помогать, так я другое подберу снадобье. У древних мудрецов в трактатах написано, что такое состояние частенько с возрастом проходит. Не мучай себя, великая, выправится твой сын.
Тишина прерывалась лишь легким шорохом шелка, который сминала пальцами императрица, да пением садовых птиц.
У Нины немилосердно ныли колени, на мраморе долго не простоишь. Но она боялась пошевелиться.
Наконец Елена произнесла:
– Мой сын скоро придет навестить меня, хочу, чтобы ты его увидела. Он красив, как его отец, и будет так же умен, когда вырастет. Но ему не хватает силы характера и терпения. Ты познакомишься с ним. А сейчас ступай и позови ко мне Василия. Сама останься с моими патрикиями – у них к тебе тоже могут быть вопросы. Им скажешь, что о притираниях для лица беседовали.
Нина молча поднялась с колен, едва не застонав. Поклонилась низко. Поправила мафорий и степенно направилась в сторону мраморной беседки, где толпились дамы.
Василий, похоже, развлекал патрикий разговорами на богословские темы. Лица девушек были унылы и полны терпения. Увидев Нину, они приободрились.
Аптекарша, поклонившись Василию, передала ему желание императрицы говорить с ним. Озабоченно нахмурившись, он пошел к шатру полной достоинства походкой.
Капитолина начала расспрашивать про притирания, но ее, невзирая на сан, вскоре перебили. Дамы, одна за другой, щебетали, узнать хотели то про морщинки, то про белила, то про отвар для блеска волос.
Нина отвечала обстоятельно, с удовольствием. Пообещала прислать еще и мешочков для хорошего сна, и мазь от морщинок, и отвар для умывания, и полоскание для волос. В конце концов Капитолина прикрикнула на расшумевшихся красавиц.
А к императрице тем временем подошел безбородый прислужник, впереди которого шагал мальчик. Стройный отрок, на вид чуть старше десяти лет, с кудрявыми каштановыми волосами, одетый в шелковую тунику желтого цвета, шагал набычившись.
Василий, поговорив с ним, а затем с императрицей, махнул Нине рукой, чтобы подошла.
Капитолина встала было тоже, но Василий отрицательно покачал головой. Та раздраженно выдохнула, села на мраморную скамью.
Нина торопливо вернулась в шатер, опять поклонилась. Распрямившись, взглянула на наследника и соправителя василевса внимательно. Красивый мальчик, но выражение лица неприветливое. Взгляд голубых глаз в обрамлении черных ресниц (и правда в отца, подумала Нина) был злым и несчастным.
– Ты кто такая? Что умеешь? – спросил Роман.
– Сын мой, это Нина-аптекарша. Она готовит отвары и притирания для меня и моих патрикий.
– Я хочу сам с ней говорить. – Роман мрачно посмотрел на мать.
Та, слегка вздохнув, наклонила голову.
– Отвечай! – резко прикрикнул Роман на Нину.
– Зовут меня Нина. Я, как и сказала твоя матушка, готовлю лечебные отвары да средства для красоты. Сама травы собираю, сушу их да смешиваю, чтобы в болезни людям помогать.
– Это что же, любые цветы и травы использовать можно?
– Не любые, упаси Господь. Есть и ядовитые, есть такие, где корень ядовит, а цветы лечат. И наоборот бывает. Поэтому, чтобы в травах разбираться да знать, что собирать и как сушить, долго учиться надо.
– Значит, ты и яды готовить умеешь? – В глазах паренька мелькнул неподдельный интерес.
Нина смутилась, глянула на императрицу.
Та повернулась к сыну:
– Роман, яды готовить запрещено законом.
Лицо наследника покраснело, дыхание участилось, он в гневе повернулся к матери, стискивая зубы. Василий немедленно встал перед ним, положив ему руки на плечи и крепко сжав.
– Наследник великого императора не опозорит свою семью недостойным царственной особы гневом.
Роман дышал тяжело, успокаиваясь. Взглянул на Василия злобно, зыркнул на Нину, что стояла ни жива ни мертва.
– Я желаю, чтобы эта женщина ответила на мой вопрос, – проговорил наследник сквозь сжатые зубы.
– Я отвечу на твой вопрос, господин, – сказала Нина тихо. – Яды я не готовлю, не беру грех-то на душу. Но иные растения и настои могут принести вред, если выпить их больше положенного. Некоторые могут и отравить. В этом саду нет ядовитых растений, но в горах да в полях всем надо быть осторожными. А если тебе интересно, есть известные книги при монастырях да соборах да в императорской библиотеке, где все про травы лечебные написано. Их читать приходится тем, кто хочет людям помогать да от болезней спасать.
Нина говорила неспешно и размеренно, звук ее голоса становился все тише, убаюкивая.
Наследник успокоился, плечи его опустились.
– А от мора тоже есть отвары? Я про Юстинианов мор читал. – Он глянул мельком на Василия.
– От мора не знаю я лечения, – развела руками Нина. – В книгах написано, чтобы мор остановить, за чистотой тела и рук следить надобно да заболевших подальше от здоровых людей селить. Травами окуривать комнаты, мыть все в перекисшем вине. А в остальном воля Божья. Может, дворцовые лекари знают, как от мора лечить, а я нет.
– Не-е, они тоже не знают, – протянул наследник задумчиво.
– На все Божья воля, Роман. Лекари да аптекари делают, что умеют, но, если Господь захочет наказать нас за грехи, ничто не спасет наши души, кроме молитвы и безгрешной жизни, – вмешался Василий.
Императрица, нервно звякнув браслетами, произнесла:
– Роман, подойди ко мне.
Она что-то тихо говорила ему, гладила по волосам, улыбалась. Он хмурился, потом тоже улыбнулся, кивнул. Зашептал ей что-то на ухо, поглядывая неприязненно на Василия.
Елена велела Нине подать ей пару мешочков с ароматными сборами для сна, вложила их в руку сына. Он понюхал, чихнул, с подозрением глянул на Нину, потом поклонился матери. Та ему улыбнулась, что-то сказала совсем тихо. Обратив взгляд на паракимомена, императрица произнесла:
– Василий, проводи наследника в его покои. Да вели принести рогаликов ему сдобных.
– Великая госпожа, твой сын злоупотребляет сладостями, то грех чревоугодия. Но я сделаю, как ты сказала, – покорно ответил Василий.
Роман и его наставник, поклонившись василиссе и не глянув на остальных, вышли из шатра и направились к сводчатым переходам.
– Что скажешь? – Елена повернулась к аптекарше.
– Красивый мальчик. Любви ему не хватает. И свободы. Мал еще, а забот уже вон сколько. Потому и норов у него необузданный. Но это пройдет, нет у него никаких признаков безумия. Опять же, единственный наследник, избалован, наверное, – задумчиво произнесла Нина.
Спохватившись и вспомнив, с кем и о ком говорит, она опять закрыла рот рукой, повернулась к василиссе, склонилась низко.
– Прости меня, прости дерзкие речи, – повинилась Нина.
Но императрица лишь устало махнула рукой.
– Думаешь, исправится норов у Романа? Ему империей управлять, отец его учит всем наукам и церемониям. И жалуется, что неусидчив наследник да не прилежен.
– Не видно мне у твоего сына никаких примет болезни душевной. Ты прости мне слова мои, а все же власть и богатство детям часто норов портят. Избалован он был почетом да вниманием, вот и ведет себя необузданно. Не знаю, чем помочь ему. Во дворце ничего не изменить, к нему так и будут как к соправителю относиться, все указания выполнять. Да только слишком много в нем жизненной силы, чтобы лишь книги читать да церемонии соблюдать. Ему бы в басилинду[39] поиграть с мальчишками да в бронзовую муху[40]. – Нина улыбнулась, вспоминая шумные ватаги пацанят на улицах города.
– Его отец с ним только в затрикиóн[41] играет, даже заказал янтарные фигурки у аргиропрáтов[42]. Роман – будущий василевс, кто же осмелится с ним в басилинду играть? – вздохнула Елена.
– Твоя правда, великая, – не стала спорить аптекарша.
– Хорошо, что ты пришла, Нина. А теперь ступай позови моих патрикий. А товар свой оставь. Капитолина распорядится, чтобы тебе заплатили. И жди новых заказов. Про то, о чем мы с тобой говорили, молчи.
Нина низко поклонилась, подхватила корзинку, пошла к мраморной беседке опять.
Капитолина пообещала прислать завтра с утра деньги. Указав Нине, по какой дорожке идти, чтобы напрямик выбраться из садов, она сказала, что любой охранник ее выведет по переходам за ворота. А сама поспешила к императрице да оставленному на растерзание патрикиям товару.
Глава 9
Шалфей – трава полезная для женского здоровья.
Растет хорошо в огородах. Собирать цветы и листья в конце лета. Сушеную траву добавлять и в успокоительный отвар, и в настои от женских немощей. Забеременеть поможет, ежели с молитвой Богородице пить отвар. При регулах хорошо помогает от болей. Потливость снижает. Для нутра хорош от ветров и колик.
Из аптекарских записей Нины КориариНе чуя под собой ног, бежала Нина от дворца. За то, что она услышала сегодня, можно лишиться головы. Нанятый стражник для сопровождения побрякивал оружием, спеша за ней и удивляясь, что достойная с виду госпожа так торопится.
С колотящимся сердцем Нина подошла к аптеке, отмахнулась от сидящего на ступеньках подмастерья, ушла в глубь помещения.
Как быть, что делать? Отдышавшись и выпив глоток вина, она склонилась над столом, сжимая виски пальцами.
Случайно подслушанный разговор, явно не предназначенный для чужих ушей, все еще отдавался в голове. Вспомнилось, как Дора рассказывала, что у стен дворца есть уши. Что в иных переходах, если остановиться под аркой, слышно, о чем говорят за соседней стеной.
Видимо, под такой аркой и оказалась Нина, когда услышала голоса.
Она остановилась, оглянулась, пытаясь понять, откуда звук исходит. Ни говорящего, ни слушающего Нина не видела.
«…И безмозглый. Где я тебе новый яд достану? Сам ищи, но смотри, чтобы действовал наверняка и быстро. Проверь сначала опять…»
Дальше было бормотание неразборчивое. У Нины все внутри похолодело. Она замерла, беззвучно шепча одну молитву за другой. Простояв так долго, повернулась было обратно к переходу, по которому до арки добралась.
Вышедший из-за угла евнух, тот самый, что встречал ее сегодня у ворот, удивленно уставился на Нину. Она остановилась, стиснув в руках корзинку и еле дыша.
– Прости, уважаемый, я заблудилась, – пролепетала Нина. От страха ее голос звучал чуть слышно.
Она и правда поблуждала по переходам, не встретив сразу охранника. Евнух нахмурился, сделал знак, чтобы она следовала за ним, вывел к воротам.
Трясущимися руками поправив мафорий, она вышла за дворцовую стену. Спросила дрогнувшим голосом у охранника, где можно нанять провожатого. Тот крикнул кого-то в глубине двора. Вышел вооруженный молодой детина с унылым лицом. Сговорившись о цене, Нина поспешила к аптеке.
Отдышавшись дома, аптекарша отругала себя, что так быстро дворец покинула. Видать, от страха соображение потеряла. Надо было охранника просить, чтобы проводил к Василию, да рассказать тому все. Он один и разберется.
Решительно достала Нина зачищенный кусочек пергамента, тростниковый калам[43], капнула воды в высохшие чернила. Написала Василию короткое послание, умоляя о срочной встрече сегодня. Самой идти обратно во дворец было страшно, да и сил не осталось.
Подмастерье, видя расстроенное лицо хозяйки, забился в угол. Как бы не попало опять за то, что очередной сосуд разбил давеча.
Нина, повернувшись к нему, спросила устало:
– Кто приходил?
– Да вот из пекарни Феодора прислали. – Фока настороженно указал на сверток, от которого исходил аромат свежеиспеченного хлеба. – Принесла их помощница новая. Странная какая-то.
– Чем же она тебе странная? – насторожилась Нина.
Похоже, Гликерия послала Галактиона хлеб отнести.
– Держит себя не по-девичьи, – со знанием дела проронил парнишка.
– Это как же?
– Ходит прямо, по сторонам смотрит. Голову не опускает, на меня зыркнула, как будто я ей номисму задолжал. На меня так девицы не смотрят.
– Ой, подумайте, какой знаток нашелся, девицы на него смотрят, – усмехнулась Нина. – Что в свертке-то, заглянул уже?
Парнишка мечтательно улыбнулся:
– А что проверять-то – я по запаху понял. Силигнитис там…
– Да какой силигнитис? С чего бы вдруг мне самого дорогого хлеба Гликерия прислала? Никогда его и не заказываю. Сеидалитис еще куда ни шло.
– Не-е-е, сеидалитис по-другому пахнет. Это точно силигнитис.
– Да как будто ты его едал!
Но, доверяя его носу, Нина развернула сверток. Аппетитный запах поплыл по аптеке, смешиваясь с ароматом трав. Круглый бок хлеба был украшен печатью Феодора. И правда силигнитис, на сеидалитис они используют печать поменьше и попроще.
Нина в удивлении покачала головой – с чего это Гликерия прислала ей дорогого хлеба.
Аптекарша отрезала щедрый ломоть для себя, второй – для подмастерья. Вместе с угощением протянула свернутую записку.
– Сейчас беги к дворцу, подойди к воротам под первой проездной башней. Скажи охраннику: «Нина-аптекарша, что сегодня была у василиссы, просит передать срочно послание великому паракимомену». Вот тебе мили-арисий для охранника. Вернешься, дам тебе такой же.
Парнишка вытаращил глаза. Взял записку и милиарисий, старательно замотал в пояс, чтобы не потерять по дороге. Коротко поклонился Нине и, с наслаждением впившись зубами в кусок хлеба, споро зашагал в сторону Мезы.
Обернувшись, крикнул:
– А сеидалитис все-таки вкуснее, у него корочка больше хрустит.
Нина смотрела ему вслед, молясь, чтобы Василий скорее пришел.
Почти перед закатом в аптеку заглянула Гликерия. Увидев подругу, затараторила:
– Ой, Нина, я ждала, что ты зайдешь, но не выдержала. Оставила пекарню на батюшку да помощников и сюда. Ну как дворец? Императрицу видала? А правда, что скамьи у них из золота да из мрамора? А наряды все шелковые?
– Гликерия, садись, садись. Я сама едва на ногах держусь. Спасибо тебе за хлеб, только с чего вдруг ты мне такой дорогой прислала. Не праздник, чай.
– Да как же не праздник. Как будто ты каждый день во дворец ходишь! – всплеснула руками Гликерия. – Ну, рассказывай же скорее.
Нина улыбнулась:
– Красиво во дворце, все как Дора описывала. Только устала я, Гликерия, ты прости меня. Даже говорить сил нет.
– Ну хорошо, не говори, – обиделась было Гликерия. Потом спохватилась: – Ты же, наверное, голодна. Вот и хлеб, смотрю, отрезала, а даже не надкусила. Совсем ты не ешь ничего! Кто тебя такую тощую замуж возьмет?
Нина только фыркнула. А Гликерия сунула ей в руки хлеб, начала хозяйничать. Налила любимого Нининого отвара из яблок с корицей и тмином. И для хозяйки, и для себя. Хлеб порезала крупными ломтями. Кадушку с оливками отыскала на полке в уголке. Достав деревянную полированную доску, положила на нее хлеб, соленых оливок горсть. Поставила туда же кувшинчик с золотистым оливковым маслом и плошку с солью.
Придвинула к столу скамью с подушками, расположилась поудобнее. Румяную пухлую щеку рукой подперла, уставилась на Нину.
Та, поняв, что деваться некуда, начала рассказывать:
– Колонны во дворце все мраморные, белые и красные, высокие, как в храмах. Портики и карнизы резные, красоты неописуемой. В цветах, листьях да розетках. По камню словно вышивка пущена. Двор мрамором мощенный, чистота, ни тебе пыли, ни грязи. Дорожки ровные, белым песком посыпаны, а по краям цветы да статуи. А в саду растений красивых да ароматных не счесть. Беседки мраморные стоят. А для василиссы и ее патрикий шелковый шатер поставлен. И ароматы там курятся, и музыканты на арфе играют.
– А василисса?
– А василисса красива – локоны у нее вокруг лица эдак вот искусно уложены да золотыми нитями перевиты. А на голове жемчужная диадема – я такого крупного жемчуга отродясь не видывала. Руки у нее пышные, округлые, в браслетах золотых. На пальцах кольца, в иных камни резные, в других жемчуг. – Нина задумалась, потом продолжила: – Туника на ней шелковая, синяя, поверх нее, как стола, красного шелка, да оплечье все переливается золотом.
Гликерия слушала, замерев, не отводя глаз от рассказчицы.
– Собою императрица хороша, кожа белая, гладкая еще, но морщинки у рта да между бровями. Вот ведь лучше доли не бывает – великая императрица, а счастия нет… – задумчиво сказала Нина.
Увидела удивленно округлившиеся глаза Гликерии, поняла, что сболтнула лишнего. И торопливо продолжила:
– Забот-то у нее поболе, чем у нас. Мы-то только о себе печемся да о семье. А она для всех ромеев как мать. Трудно это тоже.
– Ой уж трудно. Дай-ка я так потружусь, в шелках похожусь. Чем у печки-то стоять да муку принимать! Ты ж сама вон без мужа как осталась, так чуть на улице не оказалась.
– Утихомирься, Гликерия. Ты что это вдруг рифмами заговорила?
Раскрасневшаяся Гликерия хихикнула.
– И правда чего это я? А рифмами… Душа у меня поет, Нина. Только с тобой и могу поделиться. Я себя сейчас богаче императрицы чувствую. Потому как в сердце у меня – прямо как золото с жемчугами перекатываются да сладко позвякивают. Тут не то что рифмами говорить – петь хочется.
– Влюбилась ты, что ли?
Гликерия порозовела, кивнула и расцвела в улыбке.
Нина, глядя на нее, тоже улыбнулась:
– Человек-то хоть хороший? Что Феодор говорит? Достойный жених? – Аптекарша спрашивала, а сама уже с беспокойством поглядывала за окно.
Солнце быстро садилось, тени становились длинными, воздух наливался прохладой и соленым запахом моря. Придет ли Василий?
– Ой, Нина, ну что ты такие вопросы задаешь. Человек хороший, али, думаешь, я плохого полюбила бы? Умный да образованный. Знает много, читает и на греческом, и на латыни, и на франкском даже. Вот скажи, что такой умный да молодой во мне нашел?
– Да ты же тоже молодая. И красавица ты. Вспомни, скольким Феодор отказал, когда к тебе сватались.
– Ой, вот я и боюсь, вдруг опять откажет. Те-то и мне не по душе были, а этот в самое сердце забрался. Ни насмотреться на него не могу, ни наговориться с ним. А что занятие его не больно-то почетное, так что же? Оно ж людям на пользу. Да ты, я смотрю, меня не слушаешь! – рассердилась вдруг Гликерия.
– Прости меня, – повинилась Нина. – Я уж очень устала сегодня.
– Ты отдыхай, а завтра заходи с утра к нам. Может, и он придет, так ты на него посмотришь, поговоришь. Я при батюшке-то помалкиваю пока. Но твое слово мне тоже важно. Зайдешь?
– Зайду, но не с утра. Ты ступай, Гликерия, пока не стемнело совсем.
– И то правда. Ой, Нина, можно я «Галатею» нашу к тебе завтра отправлю? А то ему сейчас ни к чему у меня в пекарне-то мелькать. И так уже загоняю его в сарай каждый раз, как народ набирается. Он тебе тут подсобит что-нибудь. Рукастый он, шустрый да сообразительный.
– Можно, Гликерия. Завтра с утра присылай, ладно? Я, если уйду куда, калитку во двор оставлю открытой, так что, если меня вдруг не будет, пусть со двора заходит.
– Спасибо, подруга. Что-то ты сама не своя сегодня. Случилось что? Во дворце неладно было?
– Ничего не случилось, Гликерия. Все во дворце хорошо было. Просто устала я, поволновалась опять же – у императрицы все ново, непонятно. Ни как себя вести, ни как разговаривать не знала. Ничего, будет утро – будет солнышко. И за хлеб тебе с Феодором спасибо.
Подруги распрощались.
Оставшись одна, Нина то пыталась молиться, то расхаживала по аптеке. Подмастерье прибежал, сообщил, что все передал, и получил заслуженный милиарисий. Уставился на него, крепко сжал в кулаке. Неожиданно обнял сидящую на скамье Нину, прижался к ней чумазой щекой и убежал домой.
Аптекарша улыбнулась грустно. Каждому человеку любовь да ласка требуется. Иной раз словами не выразить, что на душе, а так вот обнимет кто или сама обнимешь, и без слов все ясно.
Нина опять вышла во дворик, стукнула по забору. Павлос перемахнул через него – видать, ждал, пока позовет. Она отдала парню мису с хлебом, крепким куском соленого сыра да с овощами, щедро посоленными и политыми оливковым маслом. Попросила позвать ее, если в калитку кто постучится. Ушла в дом, заперев дверь. Наказала себе купить завтра мяса какого – сама она привыкла в жару скоромного не есть, а парня, наверное, угостить надо.
Закатное солнце скользнуло по аптечным полкам, заставленным пузатыми бутылями, сосудами, глиняными горшками. Луч задержался на стеклянном масляном светильнике, подаренном в прошлом году Винезио, купцом из Генуи. На пути своем через Понт Эвксинский[44] в Константинополь пару лет назад подобрал Винезио в бушующем море Анастаса да привез его, умирающего, к Нине.
Позже тем же летом зашел он купить у горюющей еще аптекарши мазь – руку повредил в недавней поездке к сарацинам – да после этого зачастил. То травяного сбора ему для хороших сновидений, то душистого масла. И все ее притирания, что пользуются успехом у константинопольских горожанок, пробует на своей руке да нахваливает.
Поначалу Нина сердилась, что он у нее засиживается, время отнимает, соседи вон судачить начали. А потом пообвыклась, ждала его.
Винезио был немолод. В темных, аккуратно причесанных волосах проглядывала седина. Ухоженная бородка, скромное, но из богатых тканей иноземное платье – было видно, что о внешности он заботится. Хоть Нина и не любила, когда мужчина своему виду много времени уделяет, не могла не признать, что смотреть на Винезио было приятно.
Он приходил, усаживался на скамью и рассказывал про диковинные страны, куда плавал, да про дальние берега, которые увидать довелось.
Анастас, покойный муж, тоже немало странствовал, но рассказывал больше про то, как травы искал, каких лекарей встречал да знахарей. Серьезный был он, Анастас, рассудительный. К Нине ласковый и заботливый, к подмастерьям строгий.
А генуэзец все больше шутит, про людей рассказывает, про обычаи разные, праздники, украшения, развлечения. Нина порой так заслушивалась, что и про работу забывала, и горе чуть отступало. Легко с ним было, как будто знала она его давно. Частенько в разговорах с ним Нине батюшка вспоминался. Тот тоже любил про свои путешествия толковать с шутками и весельем. Вот и Винезио – как начнет рассказывать, заслушаешься.
Сейчас уехал в свою Геную, наказал ждать через год. А что ей наказывать? Она сама себе хозяйка, хотя и гильдии, и эпарху это не по нраву. По нынешним законам, конечно, разрешается женщине за мужем наследовать да дела вести, а все ж непривычно это для всех.
Нина зажгла свечи и, все еще надеясь, что великий паракимомен придет, погрузилась в воспоминания.
Глава 10
Корень кровохлебки собирать надо при цветении. Корни отмыть, порезать да высушить, растереть в порошок. В отвары при недержании добавлять нужно непременно. При долгих регулах, при иных кровотечениях помогает. Раны очищает и кровь останавливает. В небольшом количестве в успокоительных настоях можно использовать. Долго пить его нельзя, застой крови случиться может. А женщинам в тяжести или кормящим – нельзя вовсе.
Из аптекарских записей Нины КориариАнастас-аптекарь всматривался в даль, пытаясь разглядеть полоску земли. Но горизонт, покрытый дымкой, не радовал глаз. Корабль раскачивался все сильнее, ветер то стихал, то снова набирал силу. Капитан отдавал резкие команды, готовясь к шторму.
Анастас в море ходил нечасто, но достаточно, чтобы тоже понять: грядет буря. Небо как будто опустилось ниже, воздух стал плотным, ветер менял направление и силу. Аптекарь еще раз проверил, хорошо ли закреплен товар. Было бы обидно после долгого путешествия через опасный Борисфéн[45] и море потерять мед, воск и травы, которые он собирал и покупал в дороге.
Ветер нарастал, первая волна подхватила корабль и швырнула вниз, навстречу пенящемуся валу. Анастас едва успел ухватиться за скобы, чтобы удержаться на палубе. Паруса уже убрали, спешно привязывали их покрепче, на лицах людей читался страх. Кто-то молился, кто-то сквернословил, но завывание ветра и рычание пучины глушили слова, видно было только шевелящиеся губы, раззявленные рты, искаженные лица. Капитан пытался перекричать ветер, отдавая команды кормчему.
Анастас сбросил намокший тяжелый плащ и, вцепившись в скобы, попробовал перебраться ближе к мачте.
Кипевшая вода играла с тяжелым парусником, как с самодельными лодочками, что детвора пускает в мелких ручьях Золотого Рога. Поднимала на гребень, кидала вниз, нос корабля нырял, вода заливала палубу. Волны были огромные, выше корабельной мачты, темные и тяжелые, как расплавленный свинец. Очередным шквалом унесло двоих матросов, только темные фигуры мелькнули. Капитан что-то кричал, слов не разобрать, видно только открытый в крике рот. Размытые силуэты людей мелькали то тут, то там, едва различимые. Морская пучина ревела и хохотала, волны яростно хлестали по кораблю, ветер с демонической мощью рвал размотавшиеся паруса, трепал канаты, выл и стонал над крошечными фигурками людей.