В стране воспоминаний. Рассказы и фельетоны. 1917–1919

Хлеб

Передо мной лежит осьмушка ржаного хлеба. Дневная порция.

Почему эта осьмушка называется ржаной – непонятно. Может быть, оттого, что ни одна лошадь при взгляде на этот хлеб не удержалась бы от весёлого ржания, – так много в нём овсяной соломы. Есть в нём ещё какая-то горькая глина. Но ржи нет.

Вчерашний хлеб был другого сорта. Он состоял из чудесных древесных опилок с гуммиарабиком. Конечно, жалко, что так непроизводительно истребляют леса, когда у нас и без того недохват в топливе, но хлеб из опилок, во всяком случае, как бутафория был очень красив и похож на настоящий, как хорошо выполненный портрет добросовестного художника старой школы – Константина Маковского, Новоскольцева или Штемберга.

Словом, иллюзия полная, и эстетическое удовольствие огромное.

Вы смотрели, улыбаясь.

– Как похож! Ах, до чего похож!

– Как живой!

– Только что не говорит! – воскликнул какой-то чересчур восторженный едок.

Это было чересчур, – и мы сконфузились.

Полюбовавшись, положили хлеб в гостиной на резную этажерочку, как «обжэ де люкс».[26 - Objet de luxe – предмет роскоши (фр.).]

Это было вчера.

А сегодня горькая осьмушка из зелёной глины совсем ни на что не похожа. Ни вкусом, ни цветом. Это скорее старый шерстяной чулок. Или кусок войлочного коврика, о который вытерли двенадцать пар мокрых калош.

– Что это вы мне принесли, голубчик? – с любопытством спросила я, когда лакей подал мне утром на тарелке это странное вещество.

Он усмехнулся и ничего не ответил. Только, уже уходя, около дверей обернулся и признался: это хлеб.

Кто кормится этим хлебом, – я долго не могла понять. Теперь я поняла.

Кормится этим хлебом (верите, около этого хлеба) три с половиною тысячи человек служащих продовольственных комитетов.

Три с половиною тысячи! Это только пока. Вскоре, говорят, это количество намерены значительно увеличить.

Три с половиною тысячи – это почти население среднего уездного города.

Население это живёт своей жизнью, устраивает свои столовки, для них реквизируются квартиры.

Весь Тверской бульвар испещрён по обе стороны вывесками: «Продовольственный комитет», «Продовольственный комитет».

«Как, должно быть, идеально поставлено продовольственное дело в этом городе», – подумает попавший на Тверской бульвар заезжий оптимист.

Но – увы! – гора родила мышь.

Горы продовольственных комитетов рожают с муками и болями осьмушку горькой глины с соломой и опилками.

Верно, трудно наладить это опилково-соломенное дело, если хотят увеличить ещё количество служащих.

Говорят, оклад этих служащих не менее шестисот рублей каждому. Во сколько же обходится государству обслуживание каждой осьмушки «ржаного» хлеба?

Мы теперь привыкли к астрономическим нормам, и если государственный бюджет допрыгает до каких-нибудь четырнадцати квадрильонов, это нас так же мало удивит и взволнует, как опубликованные недавно миллиарды. От квадрильонов могут ахнуть только разве где-нибудь на Пулковской обсерватории. Для простого же обывательского рассуждения цифры эти так мало достижимы, что никакой первой реакции вызвать не могут.

Вспомнился мне один маленький провинциальный чиновник, который в клубе проиграл в один вечер две тысячи, а сам в год зарабатывал шестьсот рублей. Все ахали и были в ужасе. Чиновник сел отыгрываться и проиграл тридцать тысяч. И все успокоились. Потому что две тысячи, влезши в долги, набравши сверхсильной работы и загубив свою жизнь, чиновник мог ещё выплатить, а для тридцати тысяч ему пришлось бы на хороший конец прожить двадцать тысяч лет.

Посмеялись и разошлись. Итак, одним квадрильоном больше, одним квадрильоном меньше поглотят продовольственные комитеты – не всё ли равно?

Дела, очевидно, много.

Мне представляется, что заседают в этих комитетах, во-первых, особые политико-психологи, в компетенцию которых входит выбор хлебного состава на каждый день.

Так, например, при брожениях и вспышках контрреволюции полезно подмешивать глину: от глины человек тяжелеет и оседает.

Солома хороша после каких-нибудь скандалов в высших сферах, чтобы поменьше об этих скандалах болтали.

От соломы пухнут языки, и человеку самому злоязыкому не до болтовни.

Опилки рекомендуются для отвлечения внимания от дел политических. Они так бесят потребляющего их едока, что он весь окунается в различные семейные свары и из гражданской жизни часов на двенадцать вычёркивается.

Кроме политико-психологов сидят там, вероятно, ещё и астрономы (так как они умеют обращаться с крупными цифрами), только астрономы навыворот, которые обращаются с бесконечно малыми величинами. На обязанности их лежит разделить полученный из дружественной нам рыбинской коммуны фунт муки на три миллиона частей, чтобы каждому гражданину досталось по равной части.