Вот Юзя в открытом платье, очень открытом, и надпись: «Мишелю, вместе с оригиналом».
Вот в какой-то коротенькой юбочке, почти раздетая, и подпись: «Ты помнишь?»
Вот в жокейском костюме и жокейской шапочке, лукавая, с хлыстиком в руках. И подпись: «Мишка! Гоп-ля!»
– Я ничего не понимаю! – застонала Сердобова. – Юзефа такая религиозная женщина, у нее свое кресло в костеле… Почему же она в таком легкомысленном виде? Это, верно, просто шутка! Да, да, это шутка! Иначе быть не может!
– Шутка?
Сердобов, красный, раздутый, налитый бешенством, сунул ей под нос какое-то письмо.
– Шутка! Это тоже шутка? Ха-ха! Читай, подлая, читай! Будешь со мной спорить?
Рука Сердобовой дрожала, в глазах рябило. Она плохо понимала смысл этих строк с их многоточиями и восклицательными знаками. Но отдельные слова она все-таки поняла.
«Поцелуи твои, Мишель!..» «Жажду ласк…» «Приходи… Стас уезжает… блаженство…»
Слова все такие простые, что, вместе они или отдельно взятые, все равно понятны.
– Быть не может! – тихо охала Сердобова. – Юзефа такая почтенная женщина. Это безумие. Это просто минутное увлечение, она потеряла голову. Ну, просто ошалела баба, а теперь, наверное, сама мучается.
– Это она-то мучается? Это у нее-то минутное увлечение? Ха-ха! Вот тебе минутное увлечение! Вот тебе…
Он стал выгребать из ящика целые кипы писем разных размеров, разных цветов и фасонов. И все они летели прямо на грудь, на колени испуганной Сердобовой, падали на ковер, рассыпались веером по дивану.
– Вот тебе минутное. Десять лет твоя Юзька живет со мной. Десять лет! Вот тебе, получай!
– Господи, Господи! Юзя, Юзя! Несчастная Юзя!
– Несчастная? – ревел красный Сердобов. – Молчи, дурища! Развратница твоя Юзька! Вот ее чулки… вот ее корсет… вот ее лента… вот…
Кружева, тряпки, кусочки, обрывки, ленты летели на ковер.
– Так она любила тебя! Любила тебя! Десять лет любила… – тихо заплакала Сердобова.
– Любила?
Сердобов подбежал к жене и со всей силы потряс ее за плечи.
– Я тебе покажу, подлая, как она любила! Я тебе покажу! Это что? Это что?
Теперь он не швырял. Теперь он медленно переворачивал бумажки с гербовыми марками.
– Счет от портнихи… счет от портнихи, итого восемьсот рублей… Брошка полторы тысячи… шелковых чулок на сорок два рубля… счет от портнихи… счет за шляпу девяносто… счет от портнихи… духи и перчатки… портьера в гостиной…
Тут Сердобова вскочила. Шурша, соскользнули с нее письма и легли кольцом вокруг ног.
– Портьера в гостиной?! – воскликнула она, вся бледная, со сверкающими глазами. – Портьера в гостиной! Так вот откуда у нее портьера в гостиной!
– Ага! Ага! – торжествовал муж. – Теперь чувствуешь! Ага! Вот тебе твоя Юзька!
Душа у Сердобовой была мужественная и многое могла вынести. Но портьер она не преодолела. Может быть, оттого, что они были гипюровые и ручной работы… Портьер она не преодолела.
* * *
– Этот завод прежде принадлежал Сердобову, – рассказывают приезжим местные жители. – Но там была какая-то семейная драма, и он бросил все и уехал.
– Сетафре![1 - Какой ужас! (искаж. фр.). – Ред.] – вздыхают приезжие. – А почем у вас в городе масло?
notes
Примечания
1
Какой ужас! (искаж. фр.). – Ред.