Кусочек жизни

Он подошел близко и, смущенно глядя вбок, спросил:

– Ответа еще нет?

– Какого ответа? – Линет торопилась в театр.

– Оттуда… Об индейцах.

Линет покраснела.

– Ах, да… Еще рано. Письма идут долго.

– А когда может быть ответ? – с храбростью отчаяния приставал Серго.

– Не раньше как через неделю или через две. Пусти же, мне некогда.

– Две…

Он терпеливо ждал и только через неделю стал вопросительно взглядывать на Линет, а ровно через две вернулся домой раньше обычного и, задыхаясь от волнения, прямо из передней спросил:

– Есть ответ?

Линет не поняла.

– Ответ из Америки получила?

И снова она не поняла.

– Об… индейцах.

Как у него дрожат губы. И опять Линет покраснела.

– Ну, можно ли так приставать? Не побежит же Лили как бешеная за твоими индейцами. Нужно подождать, ведь это же не срочный заказ. Купит и пришлет.

Он снова ждал и только через месяц решился спросить:

– А ответа все еще нет?

На этот раз Линет ужасно рассердилась.

– Отвяжись ты от меня со своими индейцами. Сказала, что напишу, и напишу. А будешь приставать, так нарочно не напишу.

– Так, значит, ты не…

Линет искала карандаш. Карандаши у нее были всякие – для бровей, для губ, для ресниц, для жилок. Для писания карандаша не было.

– Загляну в Сергушкино царство.

Царство было в столовой, на сундуке, покрытом старым пледом. Там лежали рваные книжки, перья, тетради, бережно сложенные в коробочку морские камушки, огрызок сургуча, свинцовая бумажка от шоколада, несколько дробинок, драгоценнейшее сокровище земли – воронье перо, а в центре красовалась новенькая рамка из раковинок. Пустая.

Вся человеческая жизнь Серго была на этом сундуке, теплилась на нем, как огонек в лампадке.

Линет усмехнулась на рамку.

– Это он для своих идиотских индейцев… Какая безвкусица.

Порылась, ища карандаш. Нашла маленький календарь, который разносят почтальоны в подарок на Новый год. Он был весь исчиркан; вычеркивались дни, отмечался радостный срок. А в старой тетрадке, старательно исписанной французскими глаголами, на полях по-русски коряво, “для себя”, шла запись:

“Гуроны великодушны. Отдал Полю Гро итальянскою марку”.

“Черес десядь дней отвед из Америки!!!”

“Маниту любит храбрых. Севодня нарошка остановился под самым ото”.[56 - Автомобилем (от фр. auto).]

“Еще шесть дней”.

“Купил за 4 francs”.[57 - Франка (фр.).]

“Через четыре дня”.

“Она еще раз peut etre[58 - Может быть (фр.).] не написала, но уже скоро напишет. Отвед будет черес quinzaine. Отме. [59 - Две недели (фр.).]4 Mars. Гуроны тверды и терпиливы”. [60 - Март (фр.).]

– До чего глуп, до чего глуп! – ахала Линет. – Это принимает форму настоящей мании. И как хорошо я сделала, что не написала в Америку.

Первое апреля

Когда он вернулся, Лизетта спрыгнула с кровати, где, по обычаю своему, целыми часами сосредоточенно разглядывала собственные ноги и придумывала себе псевдоним для артистической карьеры. Хороший псевдоним и хорошие чулки – это, конечно, главное, и раз это дело в порядке, то искусство набежит уж само собой. А если пустить себя по живописи, так тут и чулок не надо, с одним псевдонимом управишься. Последний псевдоним и был “Лизетта”.

Лизетта спрыгнула с кровати.

– Выдали? Принес? Да отвечай же!

Но взглянула на него и сразу все поняла без ответа.

– Отвечай, подлец!

Лицо у него было безнадежно унылое, вытянувшееся, и смотрел он вбок, и качал головой, как баба, разбившая чашку.

– Нет, Лизетточка. Все кончено. Не выгорело мое дело. Окончательный провал.

– Что-о?

– Провал. И надеяться не на что. Придется искать службишку на заводе.

Он сел и тупо уставился в угол.

Лизетта растерянно раскрыла рот, точно задохнулась, и вдруг дрыгнула ногами и завизжала так громко, что он даже вздрогнул.

– А-а! Так! Теперь, значит, не на что надеяться? Значит, все это вранье было? Отвечай, подлец, когда с тобой говорят!