Поцелуй Зимы

А может, дело не в силе воображения? Лестер ведь намного сильнее и опытнее. Возможно, старухе нужен был кто-то, у кого не дрогнет рука. Кто способен уничтожить того, кого любил. И жить дальше.

Я покачала головой, глядя Антону прямо в глаза.

«Не знаю», – ответила я одними губами и накрыла кольцо ладонью.

Вера, 13 лет

Я не раз спрашивала Лестера, есть ли еще такие, как он и я. Спрашивала, откуда он взялся и как вообще родилась в мире эта способность создавать вещи из ничего. Лестер рассказывал мало, а появлялся только тогда, когда ситуации из плохих становились попросту безвыходными. Многие ответы мне пришлось искать самой.

После того случая с открывшейся раной я много экспериментировала. Сначала пробовала представить то, что видела много раз – купюры, например, – потом перешла на то, что представляла только в теории. Каждый раз я слышала характерный хруст, но даже вообразить не могла, что это осыпается, как штукатурка, моя душа.

Как-то под Новый год я решила оживить три елочные игрушки – золотую мышку, котенка и маленькую змейку. На мышке заявился Лестер. Я была одна дома, и он преспокойно зашел через входную дверь, открыв ее ради эффекта своим ключом.

– Моя радость, существует множество других способов покончить с собой. У меня даже где-то был список… Зачем использовать такой примитивный. – Он указал на вздрагивающий хвостик в моей ладони. Потом посмотрел на мой плюшевый домашний костюм и тапочки и склонил голову набок. – Как мило.

– А что, кто-то умер, оживляя елочную игрушку? – Я крутанулась на стуле, внутренне радуясь: наконец-то Лестер мне хоть что-то расскажет.

Он сделал неуловимый пас рукой, и камзол сменился таким же, как у меня, плюшевым костюмом. Только мой был зеленым, а его – ярко синим.

– Объясняю один раз. Вот у этого, – он изящно оттянул пальцами мягкую ткань на груди, отставив мизинец, – нет души. Оно не обладает волей. Не чувствует страх, голод, жажду. Не проживает свою жизнь. У него нет воли.

– Логично. Ты же не бог.

Лестер улыбнулся в тридцать два зуба.

– Я и не претендую. И тебе не советую.

Я покрутила золотую мышку в пальцах.

– Значит, те, кто претендовал, – умерли?

Лестер забрался на мою кровать и сел по-турецки. Странно было видеть его таким домашним. Странно и подозрительно.

– Кто? – беззаботно уточнил он.

– Ну есть же другие. Должны быть. То, что мы делаем, – я взвесила мышку на ладони, – не так уж и сложно.

– Да, сущие пустяки. Значит, по-твоему, они умерли?

Я сделала еще один круг на стуле. Год выдался непростым. Родители были на грани развода, но думали, что я ничего не замечаю. Программа в школе – я окончила седьмой класс – становилась все сложнее. Чем больше предметов добавлялось, тем очевиднее становился мой интерес к одному-единственному – литературе. Там меня хвалили. От других предметников все чаще прилетало: «витаешь в облаках». Как будто это преступление.

– Ты мне скажи. А если не скажешь, – я перевела на него взгляд, который в школе окрестили «свинцовым», – представлю, что у тебя что-нибудь отвалилось. Ножка там. Или ручка. Или носик.

Лестер расхохотался.

– Смотрю, тебе понравилась та экскурсия. Надо почаще такое устраивать.

Лестер сдержал обещание, и как-то ночью мы отправились в морг. Меня вырвало трижды, но опыт был интересный.

– Просто скажи мне правду. Есть еще такие, как мы?

– Конечно. – Отсмеявшись, он сел прямо, поправил свои неизменно белоснежные локоны и устремил на меня взгляд небесно-голубых глаз. – Как там было? «И сотворил Бог небо и землю. И сказал Бог: «Да будет свет!» Пожалуйста. Бог создал материю из ничего. Только кроме материи он создал души. Очень много душ. А у тебя, – он перегнулся через собственные скрещенные ноги, чтобы дотянуться до моей груди, – только одна. Не растрачивай ее слишком быстро. И запомни, Вера, – никогда не создавай ничего живого.

С этими словами он растаял – прежде, чем я успела задать мучивший меня вопрос о его собственной душе.

Глава 6

Антон

Когда все легли спать, я включил компьютер и активировал доступ к базе данных. База была старая, но и я больше не работал там, где раньше. Веру я нашел быстро, поочередно вбивая разные годы рождения. Царева Вера Александровна, девяносто третьего. Ей сейчас, значит, двадцать. А на вид подросток подростком – худая, изможденная, смотрит волком на всех. Видно, Хельга сильно ее испугала, раз она потеряла голос. Ванька вон в детстве так перепугался один раз – собака на него напрыгнула, – что целый год молчал.

По базе выходило, что родители ее в разводе, у отца уже другая семья. Росла, как все. Садик, школа. Дальше след обрывался. Ни института, ни техникума, ни работы. Как на дно залегла. Или просто исчезла.

Надо бы расспросить ее… У немой немного, правда, вызнаешь.

Квартира, где она жила, располагалась не дальше той, где базировалась Хельга. Ехать было недалеко, особенно ночью по пустой дороге. Старенькая хрущевка. Четвертый этаж. Пешком, конечно, – про лифт тут не слышали. Дверь опечатана, красно-белые полосы крест-накрест чуть не светятся в темноте. Когда это кого останавливало…

В квартире было холодно, как в склепе. Я постоял немного в темном коридоре, прислушался. Шорох занавесок, поскрипывание старых половиц – обычные звуки старого здания. В воздухе висел едва уловимый след мороза, как если бы кто-то зимой оставил дверь распахнутой. Сомнений нет – Хельга тут побывала.

Я включил фонарик. На стенах пусто, за исключением фотографий котов и смазанных пейзажей. На кухне бардак. Потолки высокие, обои на стенах местами отклеились, кое-где совсем оторвались. В углу старый календарь. Я посветил на выцветшую страницу – август две тысячи девятого, четырнадцатое обведено красным.

Непохоже, чтобы здесь жила молодая девушка.

Стол был усеян исписанными бумажками. Какие-то валялись на полу, остальные – на кушетке без подлокотников. Дверь заклеили, а бумажки не подобрали. Молодцы. Я посветил на страницы. На всех одинаковый почерк с острыми косыми росчерками. Собрал все, свернул и сунул в карман. Прочту, как будет время.

Мусорка была забита упаковками от пиццы. А вот тут уже больше похоже на молодняк. Из шкафа в углу свисала трубка допотопного телефона с вертушкой.

Я пошел в комнату. Зажег свет. Ничего. Кровать заправлена, пол расчищен – видно, здесь улики собирали тщательнее. Прямо напротив кровати стояло кресло с деревянными подлокотниками. От линолеума пахло хлоркой. Никаких следов того, что здесь произошло. Но раз дверь опечатали, труп они нашли. А где труп, там дело. У меня осталась, конечно, пара товарищей с работы, но одна песня – дать доступ к устаревшей базе данных, другое – закрыть дело об убийстве. Надо будет все-таки расспросить Веру.