Перекрёсток, которого не было

– Пить… – с трудом вытолкнула из себя звуки Алька и удивилась, что голос похож больше на карканье, а по горлу будто хорошенько повозили наждачной бумагой.

– Не могу дать вам попить, извините. Вы попали в ДТП, помните? Вас сбила машина, мы привезли вас в больницу и диагностировали закрытый перелом верхней трети бедренной кости со смещением. Штука не смертельная, но малоприятная. Мы провели операцию, остеосинтез бедренной кости, операция проходит под общим наркозом, и вам нельзя теперь какое-то время пить. Хотите сполоснуть рот? Но, чур, честно выплюнуть воду!

Алька мотнула головой, красивая женщина помогла ей глотнуть из маленькой бутылочки и подождала, пока она сплюнет. От женщины исходили такие уверенность и спокойствие, Альке стало грустно от того, что сейчас та уйдёт, а сама Алька останется, и она заплакала.

– Так, сырость не разводить, – сказала женщина, – у нас тут в больницах потом то крысы, то тараканы. Шучу. Не переживайте, у вас сотрясение, небольшие гематомы, что и понятно, и перелом, требующий реабилитации, но до свадьбы заживёт! Или у вас уже была свадьба? Можем мы кому-то сообщить о вас? Родные, муж?

Алька отрицательно «каркнула».

– Ну и ладно, ну и хорошо. Тогда вы спать, и я спать поеду. Вам теперь силы восстанавливать, так что не отвлекайтесь, сконцентрируйтесь на этом, и вперёд. Я к вам в понедельник обязательно загляну, слышите? А жалеть себя прекратите, это ж пустяки всё, дело житейское! Вам, можно сказать, даже повезло! Засыпайте!

Дверь тихо закрылась, и Алька осталась в темноте. Только сейчас она поняла, что в палате находится не одна – откуда-то сбоку доносился тихий храп, но рассмотреть его источник она не смогла бы при всём желании: любое движение головой вызывало сильный приступ тошноты. «Как же это я так?» – удивилась сама себе Алька.

Она никогда не расслаблялась: этому не способствовали ни детство, проведённое в детдоме, ни взрослая жизнь, которая, по сути, представляла собой тот же детдом с его правилами и четкой иерархией. Алька всегда рассчитывала только на себя. Ещё совсем маленькой, до того, как пошла в школу, в один из дней она поняла, что у неё никогда не будет мамы и папы. Она хорошо помнила этот момент: её соседка по комнате расчёсывала волосы. Ничего такого, никаких причёсок в детдоме и быть не могло, просто соседке было не всё равно, как она выглядит. Она придирчиво разглядывала в небольшое зеркальце то кусок щеки, то глаз, то рот. Альке было плевать, как она выглядит на фоне других детей, во что одета. Уже тогда ей было ясно, что не в этом счастье. Потому что никакого счастья вообще нет. Иначе, никого не возвращали бы обратно из семей через некоторое время, и они не выли бы по ночам в подушку от обиды, стараясь остаться неуслышанными – чтобы не засмеяли наутро.

Ещё Алька понимала, что очень важно не выделяться. По крайней мере, не выделяться, если тебе нечем прикрыть тылы. Поэтому она хорошо училась в школе, могла бы на одни «пятёрки», но это грозило проблемами – никто не любит отличниц. А вот в институте, она поступила в архитектурный, уже буквально «пошла по головам»: была лучше всех, посещала все факультативы, писала курсовые, которым аплодировали преподаватели, максимально проявляла себя на практике, знакомилась со всеми, кто мог помочь ей достичь цели. Цель у Альки была одна – максимальная независимость. От всего и от всех. Для этого ей нужны были деньги и связи.

Алька не была жестокой, она была равнодушной. «Замороженной», как сказал однажды мужчина, с которым она пыталась (правда, пыталась) построить отношения. Отношений она больше с тех пор не строила, а вот с бизнесом всё получилось. Правила бизнеса ей были более понятны, к тому же с возрастом она научилась нравиться людям. Это было не природное качество, а именно приобретённый, натренированный навык, который она применяла не всегда, а исключительно по необходимости. Её не заботили вопросы морали, она могла переспать с тем, от кого зависело будущее её дела, без угрызений совести переманивала лучшие кадры и заимствовала идеи у более слабых конкурентов. Она много работала и была уверена, что в работе нашла своё счастье.

С недавних пор её успех в сфере предпринимательства и авторитет её компании, которая занималась разработкой дизайна интерьеров и ремонтно-строительными работами, стал очевидным: у неё брали интервью СМИ, её проекты получали награды, клиенты рекомендовали фирму друзьям. Но Алька не расслаблялась, никогда. Или, ей так только казалось, раз она лежит в сомнительной палате и снова окружена посторонними людьми? Ответа на этот вопрос у неё не было, и сил найти его не хватало. Звуки и запахи внезапно будто стёрлись, и Алька заснула.

Полина, удивляясь себе само?й, постоянно мысленно возвращалась ко вчерашнему происшествию, внезапно заменившему ей свидание. Чем-то тронули её сердце обе жертвы той аварии, хотя, с точки зрения травм, видала она и пострашнее. Но так отчаянно рыдала молодая дурёха-водительница, и так одиноко выглядела сбитая женщина, и обе они были такими трогательными в своём несчастье, что даже Полине стало муторно и никак не отпускало.

Она промаялась половину субботы, а потом собралась и поехала к бабушке, прихватив бутылку коньяка из обширных запасов – благодарных пациентов у неё было много, но фантазии им отсыпали не то чтобы щедро.

Родителей своих Полина не помнила, да и история была мутная. В детстве она часто спрашивала о них бабушку, и та всегда отвечала «Подрастёшь – расскажу!», но когда Полина выросла, бабушка сменила тактику: то ей с сердцем становилось плохо, как только звучал вопрос, то память подводила. Со временем Полине стало ясно, что ничего она от неё не добьётся, да и желания уже особого не было. Она была всецело довольна своей жизнью, на все сто процентов.

Мария Семёновна, так звали бабушку, была необыкновенной женщиной: многим казалось, что Катерину из «Москва слезам не верит» списали именно с неё. Хотя бабушка была ещё круче: она всю жизнь работала на заводе и даже в лихие 90-е придумала какую-то хитрую схему по импорту изделий, благодаря чему завод выжил, процветал, и на пенсию она ушла по собственному желанию, получив приличные бонусы, на которые смогла купить Полине квартиру. Невысокая и округлая, она всю жизнь занималась спортом, сейчас освоила скандинавскую ходьбу, но при этом курила, почти не переставая, предпочитала крепкий алкоголь и крепкие же выражения. Она до сих пор водила автомобиль, но абсолютно не умела готовить и в шутливых молитвах перед ужином благодарила службы доставки ресторанов. Не разбираясь в косметике и моде, предпочитая брюки и джинсы, она умела и одеться эффектно, и кружить головы – когда и кому нужно. Но сердце предпочитала держать свободным и очень расстроилась, когда радостная Полина сообщила ей, что выходит замуж за однокурсника Мишу.

– Ты беременна?

– Нет, бабусечка, я не беременна, я влюблена и счастлива!

– Так люби и будь счастливой, при чём тут государство? Тебе 21, и ты уже хочешь испортить паспорт? Сейчас штамп о браке, через год о разводе, чего ради?

Мария Семёновна ошиблась почти на пять лет. Полина уже и не помнит, ни почему решилась на брак, ни почему решила развестись – было и было. А тогда страдала. Бабушка не успокаивала, не видела в этом драмы и, возможно, поэтому всё и забылось так легко. Полина даже немного радовалась, что сходила замуж, как радуются сданному зачёту, например. Как бы не совсем пропащая, кому-то пригодилась, да на приличный срок, отстрелялась и зажила дальше.

В медицинский Полина поступила по зову сердца, но бабушка одобрила и как раз успехам в работе радовалась всегда. Радовалась, поддерживала и даже пыталась готовить еду, но чаще совала денег: «Поесть не забудь, эскулап!» Однажды лишь, когда Полина выбирала специальность, ненавязчиво поинтересовалась: не хочет ли внучка стать педиатром, или там гинекологом, почему хирургия? Но, когда внучка легкомысленно заметила, что все ординаторы в хирургии – красавцы, как-то расслабилась. А Полина слукавила тогда, единственный, пожалуй, раз, была с бабушкой откровенна не до конца: хирурги ей и правда нравились, но ещё сильнее она хотела спасать людей, прямо видела себя в эпицентре неопределённых, но обязательно очень трагических событий, и она в белом халате, почти как на белом коне, всех спасает, спасает, спасает. Двадцать лет спустя ей даже вспоминать об этом смешно, а тогда всё именно так и представлялось.

Полина стала хорошим хирургом, но не лучшим – ей не хватало ни то мотивации, ни то жёсткости и собранности. Она считала, что достигла идеального work–life balance, как принято сейчас говорить, но себя не обманывала и знала – та часть, что life, для неё важнее. Она любила долгие прогулки, ходить в кино, читать книги, научилась, в отличие от Марии Семёновны, хорошо готовить, разбиралась в винах, при первой возможности (а всего за год их было две-три) отправлялась путешествовать. Что ещё нужно для счастья?

К коньяку они заказали гору еды из грузинского ресторанчика неподалёку. Полина рассказывала бабушке про вчерашнее, та внимательно слушала.

– И чего я всё не могу их забыть? – Полина ловко резала ножом шашлык, грузины-повара упали бы в обморок, если бы это видели. – Не понимаю! Подумаешь, ДТП. На прошлой неделе, не помню, рассказывала тебе или нет, мальчонку экстренно оперировала, классика – за мячом побежал. Так у меня и имя его в памяти не отложилось, веришь?

– Откровенно говоря, я думала ты приехала про кавалера рассказывать, а не побасенки свои рабочие. Но верю, чего ж не верить. Если ты моего мнения хочешь, то я думаю, всё станет ясно со временем. Или забудется, или станет понятно, почему не забылось. Подожди, так что, а мне вон ещё того соуса передай будь добра! – лихо выпила рюмку коньяка бабушка.

– Ну раз так, значит, подождём. Соус не дам, он острый. Пожалей ЖКТ, не девочка уже! – подвинула Полина соус подальше от Марии Семёновны, к её явному неудовольствию.

Они ещё поспорили по поводу соуса и бабушкиного возраста, потом посмотрели кино, и домой Полина вернулась спокойной, как всегда бывает, когда выговоришься и даже найдёшь не идеальное, но решение.

Варя не хотела просыпаться, и некоторое время лежала с закрытыми глазами, надеясь, что всё случившееся вчера-таки окажется сном. Потом снова заплакала и плакала всё время: пока переодевалась, чистила зубы, ставила чайник. В доме было холодно и не только потому, что Варя не топила печь больше суток. Нет, он словно понимал, что снова пришла беда.

Этот домик в глухой и далёкой, как тогда, много лет назад, казалось Вариным родителям, деревне достался им неожиданно. Дальняя родственница, не то троюродная бабушка, не то двоюродная тётушка, которую толком-то никто и не помнил, неожиданно указала в завещании Вариного отца, как наследника. И даже оказалось, что документы оформлены честь по чести и они, действительно, стали вдруг владельцами загородной недвижимости. Плантации, как говорил отец – вся страна всего несколько лет назад с замиранием сердца следила за экзотической жизнью рабыни по имени Изаура, и иначе кусок земли с покосившейся избушкой называть тогда и не могли.

Земли было много. Участок располагался на самом краю деревушки, и граничил двумя сторонами с лесом, сказочным бором, где сосны росли высокие-высокие, летом спела крохотная душистая земляника, а осенью появлялись грибы неописуемой красоты, как с картинки. Ещё с одной стороны жила местная достопримечательность – вечно хмурый, очень высокий, лохматый и худой алкоголик Панкрат. Жил он там, по свидетельству местных, последние лет сто, а может быть и двести, а всё потому, что был основательно проспиртован. Панкрат пил не постоянно: часть времени работал плотником, содержал в порядке дом, огород и многочисленных собак, которых не представлялось возможным сосчитать, поскольку они постоянно менялись – кто-то приходил, кто-то уходил, а некоторые рожали, и среди толпы собак взрослых всегда по Панкратову двору ковыляли разнокалиберные щенки. А потом Панкрат внезапно уходил в запой: его дом будто бы темнел, огород зарастал сорняком в человеческий рост, собаки бегали голодными и скулили по ночам. Деревенские говорили, что пьёт Панкрат от большого горя – похоронил давным-давно любимую жену, что умерла при родах вместе с долгожданным первенцем, и с тех пор топит это горе в самогоне.

Городская интеллигенция в лице Вариных родителей таких вопросов, естественно, Панкрату не задавала. Вот только однажды, в самом начале их «землевладельческого строя», Панкрат вышел на крыльцо, посмотрел на Вариного отца, тщетно пытающегося починить покосившийся забор, молча зашёл к себе в сарай, вынес оттуда доски, инструменты, и так же молча незаметным движением плеча отодвинул отца, и забор починил, лишь махнув головой в ответ на благодарности. А вечером неожиданно появился на пороге с гостинцами – молоком, творогом и курицей. От ужина не отказался, рассказал, что следует немедленно починить в доме, где покупать в деревне продукты и посоветовал им завести собаку для охраны от хулиганов. Так и стал Панкрат другом семьи: помогал по хозяйству, отремонтировал дом и присматривал за ним, показывал правильные места с ягодами и грибами. А затем появилась Варя и, с тех пор, как начала ходить, Панкрат сделался ей нянькой. Не по собственной воле: просто однажды родители отвлеклись, а Варя уверенно прошлёпала к Панкрату во двор. Тогда он принёс её обратно. И ещё раз десять терпеливо возвращал, а потом махнул рукой: и в прямом смысле, и в переносном.

После выхода на пенсию родители переехали в деревню окончательно, оставив Варю в городе, который она не очень-то любила. А потом и случилась беда: по осенней дороге, после первого снега, папа с мамой поехали за продуктами в ближайший городок, где открылся недавно большой супермаркет, и попали в аварию. В их старенькую машину въехал какой-то «лихач», не справился с управлением, и буквально столкнул её с дороги в кювет – обычная история, которые случаются практически ежедневно. Родители погибли мгновенно.

Варя плохо помнила те дни: кто сообщил ей о случившемся, как она приехала на опознание, как прошли похороны. А потом она сидела одна в полутёмном деревенском доме, полном воспоминаний о родителях, и было сложно дышать: слёзы стояли комом в животе и горле, но никак не получалось заплакать, потому что не верилось в реальность происходящего. Панкрат пришёл с бутылкой водки, налил полстакана, достал откуда-то пару кусков колбасы и пакет сока, и практически силой заставил Варю выпить:

– Пей, не то клизму тебе сделаю.

Варя выпила, в животе стало жарко, а в голове вдруг тихо и пусто, и сразу стало ясно, что всё происходящее – правда. Она уткнулась в грудь Панкрату и зарыдала, а он гладил её по голове, как в детстве, словно она ободрала коленку, или мама не разрешила ей взять в дом ещё одного щенка. Она рыдала от страха перед будущим, от обиды, от злости и непонимания: как же теперь дальше жить?

Но со временем стало проще. Болеть не перестало, просто Варя научилась упаковывать в условный ящичек все воспоминания – и хорошие, и плохие; эмоции; боль и прятать его подальше. Она тосковала по родителям, по прежней жизни, по ушедшему, как тогда ей казалось, счастью. И как только получила диплом и первую работу – писать новости в маленьком онлайн-журнале, она очень удачно сдала в аренду на длительный срок городскую квартиру знакомым знакомых, а сама окончательно переехала в деревню. Ей казалось, что так она будет ближе к маме с папой и к тому счастливому времени.

Почти сразу же после смерти родителей Варя начала вести блог в Инстаграме – чтобы не сойти с ума само?й и не свести с ума окружающих. Поначалу в нём были только фото из леса – деревья, цветы, ягоды, грибы, рассветы и закаты, и печальные тексты – о том, как Варя грустит и скучает по родным людям. Неожиданно стали появляться подписчики, они хвалили фото, утешали Варю, поддерживали её и незаметно стали той частью Вариной жизни, отказаться от которой она бы уже не смогла. Она не думала о заработке на своём блоге (хотя и не помешало бы) или славе – просто привыкла, что всегда есть кто-то с кем можно поделиться. Но вчерашним поделиться она бы не смогла ни с какими подписчиками, зато был Панкрат, к нему она и отправилась.

Панкрат выслушал, и всё время расстроенно крутил в больших мозолистых руках простенькую пластмассовую зажигалку:

– Ох, Варька, вареников тебе в миску! Ну и натворила ты делов. Ты не рыдай, не рыдай, тут слезами-то не поможешь. Думать надо. Давай-ка, вон, обед сваргань, я рыбки с утра наловил, а я перекурю, подумаю.

Может оттого, что Панкрат совсем не стал её ругать, а может оттого, что занялась Варя привычным понятным ей делом, только ей стало спокойнее. Она даже плакать перестала и принялась чистить рыбу на уху. Курил Панкрат долго, уха уже тихонечко булькала на старенькой плите, а когда вернулся, ещё и молчал какое-то время, сосредоточенно поглаживая усы.

– Значит так. Сначала давай с машиной твоей разберёмся. Тащи этот свой мобильник, узнаем, где она и как её можно забрать. А про бабу эту ты чего знаешь? Как зовут, сильно ли пострадала?

Всего этого Варя не знала и снова принялась плакать.

– Тьфу ты! Ну чего ты всё рыдаешь-то? Не знает ничего толком, а всё рыдает! Живы все, и то ладно! Ума палата, а ключ потерян! Иди, говорю, за телефоном! Звонить будем.

И они потом долго звонили: сначала узнали всё про машину, а потом Панкрат говорил с разными знакомыми. Знакомых оказалось много, в хорошие дни, когда не пил, Панкрат работал плотником, и руки у него были, по общему мнению, не золотыми даже, а платиновыми! Оказался в числе других заказчиков Панкрата и юрист, который с профессиональным интересом выслушал историю и деловито предложил компенсировать потерпевшей неудобства. А когда выяснилось, что денег у Вари нет, креди?т на машину, содержание дома и расходы на жизнь сжирали и зарплату, и доходы за аренду городской квартиры, посоветовал сначала узнать, что сама потерпевшая хочет, а потом перезвонить ему.

Остаток дня заняла дорога в город, потом пришлось решать вопросы с машиной, которая оказалась на ходу, только аккумулятор сел, и ещё некоторое время они возвращали её к жизни.

На обратном пути они заехали в больницу, и Варя уговорила дежурную медсестру рассказать ей про состояние пациентки, узнала, что ту прооперировали и ходить она теперь не сможет два, а то и три месяца. А потом медсестра, жалостливым шёпотом, рассказала, что ни родственников, ни друзей у той пациентки нет, а вот денег, видать, много, потому что в середине дня её перевели в отдельную палату и занималась всеми вопросами секретарша, а не кто-то родной или близкий.

От больницы до самого дома Панкрат снова молчал, а потом сказал:

– Вот что, Варька, раз деньги у неё есть, а у тебя нет, то и предложить ты ей можешь только то, что есть у тебя. Привози её сюда, на ноги бедолагу ставить будем, ухаживать в четыре руки. Ты, главное, так предложи, чтобы она согласилась.

И Варе немедленно стало легко! Так легко, что плакать она совсем перестала и начала думать, как обустроить свободную комнату в доме, чтобы Алевтине Павловне, имя ей тоже назвала медсестра, было удобно. И даже смелости ей хватило сделать фото разбитой своей машинки и рассказать в блоге, что вчера натворила.

На удивление, никто Варю не ругал, ни подписчики, которые, наоборот, её подбадривали и даже помощь предложили, ни Панкрат, который, вернувшись, обнаружил на плите почти до конца выкипевшую уху.

В понедельник Полина приехала на работу и первым делом поинтересовалась у медсестры состоянием пациентки после пятничного ДТП. Медсестра с удовольствием и пылом опытной сплетницы рассказала: