Пей кофе. Сборник историй о жизни

– Вот и мы тоже. Бывает же!

С соседской кухни доносился веселый смех. Василий выкинул окурок в окно, сплюнул и сказал в темноту:

– Вот же, а? Все, как одна, б…и!

Бомж

Даша шла домой из школы. Вернее, не шла, а бежала, весело подпрыгивая от радости. Рада была Дашка двум вещам: во-первых, скоро весна, и можно будет ходить без шапки и этого дурацкого пальто, а во-вторых, её бабушка третий день лежала в больнице. Нет, Дашка не была жестоким ребёнком, и ей было очень жаль бабушку, но радовал сам факт бабушкиного отсутствия. Наконец-то можно было ходить одной в школу и обратно, никто не пичкает тебя супом и котлетами, не сажает за уроки. Дарье было целых девять лет, и она считала себя вполне взрослой и самостоятельной женщиной. Она специально обошла дом, чтобы посмотреть на мусорную площадку. Он был там.

Вадиму было тридцать лет, и он недавно вернулся из тюрьмы. Отсидел восемь лет за преступление, которого не совершал. Просто пришёл срок с Шефом рассчитаться за квартиру новую, машину шикарную, деньги большие. Да за всё, что ему, сироте восемнадцатилетнему, Шеф с барского плеча кинул. Вот и рассчитался: взял всю вину на себя – обычное дело. Шеф говорил, что адвокаты отмажут, да не отмазали. Так в двадцать два и осудили. На десять лет. За хищение в особо крупных размерах.

Женушка его, ради которой он и вкалывал – то на шубу, то на отдых – прислала ему «туда» уведомление, что развод у них состоялся. А через год узнал Вадим, что она за Шефа вышла. Он всё понимал: и денег у него больше, и на воле он, а не за решёткой. Вот только после этого что-то растворилось у него внутри – совсем диким стал, нелюдимым.

За примерное поведение срок до восьми лет ему скостили. А вернулся домой Вадим и узнал, что и квартиру его, и машину жена продала. А зачем ей? У неё и так всё есть.

– Извини, – сказала, – Вадик, но помочь мы тебе ничем не можем, ты уж сам как-нибудь. Хотя, хочешь, сниму тебе квартирку, буду навещать и всё такое. А то Шеф уже старый. Сам понимаешь. Но Вадим не согласился

– Ну и дурак! – сказала она и дверь закрыла.

И стал Вадик бомжом – человеком без определённого места жительства. Всё было так банально, что даже Вадиму казалось, что сейчас, вот сейчас, он проснётся и посмеётся над глупым сном. Но целительного пробуждения не происходило. И каждый день у Вадима начинался с мучительных вопросов: что поесть, где взять денег, где ночевать сегодня? Друзья, если их можно так назвать, шарахались от него, как от прокажённого. И, в конце концов, он понял, что нужно надеяться только на самого себя. Воля – та же зона, только нет колючей проволоки и автоматчиков. Трудно было перебороть себя, заставить доедать кем-то оставленные куски, ночевать в подъездах, собирать бутылки, бороться за территорию с такими же, как и он, бомжами. Но он привык – оказалось, что привыкнуть можно к чему угодно, даже к такому.

Сегодня он был особенно рад. Нашёл кошелёк с деньгами, успел сдать несколько бутылок, а кроме того, у него теперь есть эта помойка, на неё очень часто выбрасывают пищевые отходы – вероятно, где-то рядом детский сад или школа, а ещё он нашёл себе чистый и сухой подъезд, и, если не выгонят, то он проживет там до весны, а потом. Вадим хранил в душе твёрдую уверенность, что весной с ним произойдёт что-то хорошее. Ведь весна – это… Это весна!

Только одно обстоятельство немного раздражало Вадима: дня три назад он начал замечать, что за ним наблюдают. Обернулся и увидел маленькую девочку. Девчонка, как девчонка, только глаза у неё пронзительно-синие, и такие внимательные, и смотрит так, без привычной Вадиму брезгливости, просто с интересом и жалостью, что ли. Так теперь эта красотка появляется раз в день точно, и почему-то Вадиму становится неуютно под её взглядом, хотя он давно уже не обращал внимания на окружающих людей. Вот и сегодня Вадим видел, как она шла и, специально отвернувшись, стал рыться в контейнере.

Дашка подошла, постояла и собиралась уходить, когда Он повернулся.

– Вы не подскажете, который час?

На её вопрос Он громко, пугая гуляющих рядом голубей, расхохотался. Дашка убежала домой. А Вадим ещё долго посмеивался над её непосредственностью и удивлялся глупости её вопроса. И почему-то подумалось, что этот ангелочек – напоминание о том, что скоро небо будет такого же цвета, как и её глаза, и настанет весна!

А на следующий день, когда Дашка шла домой, она увидела рядом с соседним подъездом синюю милицейскую машину. Она уже собиралась зайти в свой подъезд, когда услышала крики, и увидела, как трое здоровых милиционеров выкинули Его из подъезда, и стали избивать. Они пинали Его и били своими тяжелыми палками. Проходящая мимо соседка баба Маша взяла Дашку за руку:

– Пойдём, Дашенька, домой. Нелюди, хоть бы ребёнка постеснялись!

Но машина с милиционерами уже отъезжала, а Он остался лежать на холодном снегу, красном от крови. Дашка побежала домой, схватила хлеб, котлету, йод и бинты и выскочила на улицу. На том же месте его не было, а кровавые следы вели к мусорке. Она побежала туда.

Вадим спал, когда его пинком разбудили люди в форме. Они, ни в чем не разбираясь, начали избивать его. Молча, скучно, выполняя рутинную работу. Били на протяжении всех девяти этажей, били на улице, а потом сели и уехали. Перед глазами у Вадима плыли круги, он еле доплёлся до мусорки и встал, качаясь и придерживаясь за край мусорного ящика.

Дашка подбежала к нему:

– Дедушка, возьмите, это вам. Тут покушать, и надо вам завязать – кровь течёт!

Вадим медленно повернулся. Слово «дедушка» больно резануло слух. В нём поднималась глухая злоба, он словно увидел себя со стороны её глазами: худой, немытый, нечесаный. Нечеловек. Он сделал шаг. Остановился перед ней. Она смотрела на него с такой искренней жалостью, доверчиво, как щенок. Вадим вырвал у неё из рук пакет с едой и лекарствами и ударил Дашку. Потом ещё раз, и ещё. В Дашкиных глазах появилось удивление. Больно ей не было – Он сам еле стоял на ногах. Но было обидно и непонятно. Вадим стоял и бил по этой маленькой фигурке, как будто она была виновата во всем. В том, что его предавали, в том, что он вынужден так жить, в том, что его побили менты. Бил за эту жалость и доверчивость. И под дождём его ударов Дашка тяжело села в мокрый февральский снег, и, как-то не по-детски, раскачиваясь, заревела. Сначала тихо, а потом всё громче и громче, срываясь на крик. Она плакала от обиды, от жалости к себе и к нему, и ещё от чего-то непонятного, что сидело у неё внутри.

Вадим перестал её бить и, покачиваясь, пошёл прочь. Через несколько шагов он понял, что тоже плачет. Почувствовал, что на душе становится легче. Обернулся. Дашка сидела на том же месте и смотрела на него. Вадим вернулся. Сел на корточки. Тихо, окровавленными губами, попросил:

– Извини меня, малыш.

– Ладно, а за что ты меня бил?

– Дурак я. Но ничего, скоро всё будет хорошо. Очень скоро.

– Да, завтра, – спокойно сказала Дашка, и вытерла последние слезинки.

– Почему завтра? – удивился Вадим.

– Потому что завтра – первый день весны, – отчётливо и терпеливо, как ребёнку, объяснила она. – Ну, я пойду?

– Иди.

Дашка пошла домой, а Вадим пополз в парк. Каждый шаг давался с трудом, кололо в области селезёнки. В парке он лёг на скамейку, и стал смотреть в небо – серое и мудрое. Вадим устал от жизни. И небо его пожалело.

Глупость

Она сначала долго курила и маялась, хотя на улице был ощутимый ноябрьский морозец. Ко входу – массивной двери из темного от старости дерева – вели три разновысоких ступеньки. Фонарь, кокетливо раскачиваясь на ветру, то подсвечивал дверь, то бросал отблеск в сторону. Сначала Насте показалось, что у двери нет ручки, но через секунду она увидела голову не то льва, не то барана, зажавшего в зубах скобу. Все вместе выглядело достаточно зловеще для того, чтобы уже развернуться и уехать, но она так долго, через весь город, по пробкам, добиралась сюда! И решение принято, и уже тысячу раз сама себе объяснила, что так будет лучше для всех – нет, уезжать сейчас просто глупо. Настя решительно дернула дверь на себя и шагнула внутрь.

Она ожидала чего угодно, но только не уютного полумрака в огромном зале, в конце которого находилась стойка, похожая на библиотечную, или стойку портье в гостинице. За стойкой восседала седовласая красавица, иначе и нельзя сказать, с идеальной уладкой и равно тонкими губами и оправой очков.

– Вы хотели что-то спросить? – голос красавицы оказался неожиданно молодым и звонким.

– Я Анастасия, я звонила вам, я пришла. Я пришла сюда. Чтобы.

– Вы, как я понимаю, сдавать, – голос, как показалось Насте, стал презрителен, – не могли бы вы подойти поближе, это сделает наш диалог более продуктивным. Вам необходимо заполнить формуляры, и подписать договор. Вы осознаете в полной мере, что отречение безвозвратно?

– Я – да. Я, понимаете. Я думала, я все обдумала и решила, я все понимаю.

– Вам нет необходимости объяснять свое волеизъявление. Мы уважаем ваше решение, и работаем для того, чтобы вам было удобно жить. Где она?

Настя вздрогнула и суетливо полезла в сумку. Рядом с аккуратной стопкой бумаг, переданных ей на подпись, она положила маленький кулек. Потом, подумав, взяла его обратно в руки.

– Вот. Вот здесь, я её укутала, чтобы было теплее. Там холодно, так холодно на улице, зима же скоро, новый год, кстати. Или не очень кстати. Вот она.

– Мы присвоим ей порядковый номер, и она будет находиться у нас в условиях достаточно комфортных. Ни о каком возврате прежнему владельцу – вам – речи, разумеется, идти не может. Отречение безвозвратно. Так же вы не имеете права воспользоваться нашими обратными услугами: по приобретению. Мы оставляем за собой право передать её любому, проявившему подобное желание. Вы подписали документы?

– Да, да, я подписываю. Скажите, пожалуйста, а часто к вам обращаются за этой… обратной услугой? И что будет если никто не проявит желания?

– Рано или поздно она умрет. Думаю, вы и сами это прекрасно понимаете. – презрение в голосе стало осязаемым.

– Но в объявлении было сказано, что вы заботитесь…

– Девушка! Я объяснила вам, что мы делаем все, что в наших силах. Но также вы должны понимать, что именно вы являетесь источником жизни для неё, без вас, вашего внимания и эмоций, мы не даем никаких гарантий, читайте договор внимательнее, пожалуйста!

Настя пыталась внимательно читать, но буквы веселыми чертенятами скакали, и никак не складывались в слова, что уж говорить о предложениях. Маленький горячий комок, который она все ещё держала в руках, пульсировал, как живой. Хотя, отчего же «как»? Он и был живым, живым и горячим. Пока был.

– Вы не могли бы поспешить – время к закрытию.

– Послушайте, – Настя неожиданно разозлилась, не то на себя, такую нерешительную, не то на седовласую красавицу, – я совершаю такой важный поступок не каждый день! Мне необходимо подумать…