Темный бог вечности. Червивое яблоко 2
– Ну, вот мы и дома, сразу видать, – хмыкнул юный шеф в надменную, хмурую и крайне недовольную физиономию заслонившего ему дорогу офицера. Офицер – малиновый гвардеец в чине аж капитана, был при оранжевом шарфе, что свидетельствовало о выполнении им особого чрезвычайно важного задания. Однако капитану было, видимо, смертельно скучно, и он был рад хоть какому-то развлечению.
Малиновый капитан уперся взглядом в глаза Генрика и свирепо засопел, изображая припадок служебного рвения. Впрочем, охрана и в самом деле терпеть не могла контактные линзы на глазах у досматриваемых. Изменяя форму глаз и резко уменьшая зрачки, они совершенно преображали облик человека, что мешало идентификации, но, к сожалению, не запрещалось инструкциями.
– Паспорт! – рявкнул капитан, хотя, несомненно, видел, что досматриваемый появился из внутреннего портала космопорта и в сопровождении межпортального конвоира. Юный шеф, старательно удерживая на лице самую ироническую и наглую из своих ухмылок, полез в карман. Назревал вполне привычный и совершенно заурядный для прошлой университетской жизни конфликт между мундирным "его высокоблаголепием" и расхлябанным "студиозусом прохладной жизни", погрязшем в студиозном разгильдяйстве пополам со студиозным же пофигизмом. Причем оный студиозус вполне мог оказаться, к тому же, еще и особой самого сиволапого происхождения.
Свежему человеку порядки на планете показались бы воистину удивительными. Контроль приезжающих – жесточайший! – осуществлялся сначала в космопорте, причем сразу по всем параметрам, принятым в цивилизованных местах для разных уровней секретности объекта доступа, то есть по всяким там отпечаткам пальцев, сетчатке глаза, формуле крови и генетическому коду вместе взятым. Зато потом, уже перед входом в подземку, приезжему предстояло, так сказать, "предстать пред бдительные очи" службы внешней охраны. А та требовала так называемый паспорт – местный аналог простейшей идентификационной карты Старых Миров, которой и пользовались-то в них, разве что, гидропонщики, да и то на самых верхних этажах провинциальных Городов.
Уровень радиации на территории космопорта вне его защитных систем был слишком высок для биопов, так что служили во внешней охране аборигены, младшие отпрыски местных знатных родов. Служба была не пыльная, но – увы! – в высших слоях общества отнюдь не престижная. Собственную бесполезность и никчемность чада вполне себе осознавали, однако деньги им платили такие, что мелкие щелчки по самолюбию можно было и перетерпеть. С иномирными приезжающими они вообще благоразумно предпочитали не связываться, зато на своих, которых распознавали безошибочно, отыгрывались в меру отпущенной им природой изобретательности, но уж, во всяком случае, со всем возможным тщанием.
Офицер долго и придирчиво изучал паспорт – многостраничный документ, большую часть которого составляло подробное описание всех мыслимых примет и особенностей паспортовладельца. Потом он так же скрупулезно рассматривал приметы, сравнивая их с описанием, на такую полезную в сыске вещь, как фотография, местная туземная наука еще "не взошла". Когда дело дошло до приметы, поименованной в паспорте как "родинка коричневого цвета размером с фаранг", пребывание имевшей у досматриваемого юного дарования на левой ягодице, оное дарование с энтузиазмом изъявило готовность предъявить очам "высокоблаголепия" соответствующую часть тела, и ухватилось за ремень.
– Не надо, – сердито буркнуло его высокоблаголепие, на что юное дарование скорчило физиономию человека, оскорбленного в лучших чувствах. Высокоблаголепие, еще некоторое время терзавшее в руках многострадальный паспорт и не находившее, к чему бы придраться, вдруг просияло.
– Багаж! – взревело оно с надеждой.
– Не имеется! – проревело в ответ юное дарование, как бы в припадке усердия выкатив глаза чуть ли не за пределы возможного.
Далее юный шеф, шаркая ножкой в пароксизме изъявления верноподданнических чувств, обеими руками прижал к груди сунутый "благолепием" паспорт…
…потом, раскланиваясь, выслушал буркнутое сквозь зубы "Проходите"…
…потом изобразил на физиономии кретинистический благоговейный восторг…
…и лишь после всего этого, находясь уже в состоянии полной и совершенной эйфории, на цыпочках проследовал дальше.
К эскалаторам он подошел уже абсолютно счастливым человеком. Всего отпущенного ему природой здравого смысла хватало сейчас лишь на то, чтобы невнимательно удивиться, как мало надо человеку для полного счастья… всего-то лишь вспомнить, как побагровела физиономия "высокоблаголепия", вдруг понявшего, что в следующую минуту ему под нос будет сунута голая задница.
И ведь никому не расскажешь! – сокрушался юный "сэр научный актуализатор Проекта", представляя себе, как веселились бы старые университетские друзья, расскажи он эту историю на доброй дружеской попойке, как ржал бы на весь кабак Кувалда, грохоча по столу огромными кулачищами, хрюкала бы в кружку эля Крошка, тоненько хихикал Лис или в восторге закатывала бы глазки Манон. "Ах, Генрик! Ах, негодяй! Ах, мерзавец! – орали бы друзья, перебивая друг друга. – Все-то ты что-нибудь, да учудишь…"
В памяти всплывали картинки из прошлой, полуголодной, но такой веселой и бесшабашной студиозной жизни. Чем он, тогдашний, отличался от себя нынешнего? Да тем и отличался, что жила в нем в те умилительно невинные времена несгибаемая вера в собственные силы… в собственную гениальность, если хотите, каковую и не терпелось довести до всеобщего сведения… особенно до сильных мира сего. Даже лозунг, начертанный на арке входа в "Альма-матер": – Будущее в твоих руках! – воспринимал он тогда по отношению лично к себе, любимому, вполне серьезно. Короче, все блага мира казались валяющимися у ног, нагнись и подними.
Интересно, а что сейчас творится в университете? Как все они там: Кувалда, Лис, Гвоздь, Крошка?.. что поделывают двойняшки – Неразлейвода?.. как, наконец, сложилась жизнь Манон? Может быть, она и в самом деле была высокоблаголепных кровей, хоть и не сознавалась?.. Из разорившихся?.. Они так носятся со своей семейной честью – шокинг немыслимый, чтобы наследница благолепного и, тем более, высокоблаголепного рода, вдруг сама зарабатывала себе на хлеб?! Конечно, белошвейка не служанка, но все-таки. Во всяком случае, держалась она – куда там всяким благолепным девицам, мало, что ли, с ними шуточек шучено? Эля выпито по тавернам и харчевням? Мало ли им юбок ободрано и в кустах под Стеной Капитулярия Привилегий, и по клетушкам в университетских странноприимных домах, где проживал, учась, – или, по понятиям городских властей, "прохлаждался в разврате университетского самоуправления" – студиозный безбашенный люд.
Что же касается Манон, она – что характерно – единственная в их шалом сообществе не имела прозвища. Вряд ли она вышла замуж за булочника, не та натура. Как она отнеслась к его, Генрика внезапному исчезновению, и с кем теперь спит? Как все они к этому исчезновению отнеслись? Наверное, за прошедшие… ну, да, без малого четыре года прошло… кто ж будет о тебе помнить, если ты – с глаз долой? Времени на раздумья сэр Советник ему тогда не оставил ни секунды. Решаться надо было быстро, и на отъезд решаться, и на операцию, где вероятность выжить – пятьдесят на пятьдесят, как ей об этом было сказать?.. Отговорки?.. Ну, да. Может быть и отговорки, даже, скорее всего. Но что ж теперь-то руками махать? Все в прошлом, и Манон в прошлом, и вся "прохладная и безбашенная" студиозная жизнь.
Вместе с ним в вагоне подземки ехало всего несколько человек, да и те вышли на промежуточной остановке… черт знает, что тут находилось, сэром Советником от информации любопытство подчиненных не поощрялось, и было чревато крупными неприятностями… может, Ответственный секретарь Флай здесь сидел?.. "Что-то я слишком уж расслабился, – думал Генрик, – пора бы готовиться к встрече". Обрадованных его новым назначением не будет, в лучшем случае равнодушные. А в худших случаях, причем, вполне предсказуемых, его ждала зависть, ненависть и жесточайшие подковерные схватки. В голову, между тем, по-прежнему лезли непрошеные воспоминания.
Неужто прошло уже четыре года? Ну, да. Почти. Операция по вживлению контакторов, три семестра учебы у Кулакоффа – та еще школа, кстати сказать – потом работа в лаборатории на родной планете. Ему вдруг пришло в голову, что режим в лаборатории был практически тюремным – никаких контактов с внешним миром, все контакты только под землей в рамках ублюдочного эмбриона подземного города. На поверхность, даже в ту часть университетского библиотечного комплекса, что составляла нечто вроде наземного вестибюля лаборатории, нельзя было попасть без специального пропуска. А выдавался пропуск шефом охраны по объяснительной записке непосредственного начальника с указанием цели выхода на поверхность, и с непременного письменного разрешения заместителя Советника по режиму, теолога, между прочим. Вот, кстати, тоже интересный факт – всю территорию университета внутри Стены Капитулярия, да и все кварталы от рынка и аж до самого Рейна он, Генрик, в свое время облазил и знал, как свои пять пальцев. Но ему тогда и в голову не приходило, что под ними, глубоко под землей, находится лабораторный комплекс, мощнее которого во всей вселенной не было и нет, а равных… ну, скажем так, не слишком много. И шефом которого отныне является он, Генрик, сын безродного виллина, всю жизнь только и умевшего махать палашом за более чем скромное вознаграждение.
Вагон подкатил к платформе, над порталом которой светилась большая цифра "2". На официальном языке лабораторный комплекс так и назывался "объект номер два". Обшивка вагона приглашающе дематериализовалась, Генрик вышел из вагона, который немедленно покатил дальше… куда?.. сначала к имперским официальным и жилым кварталам, а после черт его знает, куда. В неизвестность. Он постоял немного перед закрытым порталом вестибюля, стирая с лица следы всех своих крамольных размышлений, и выставил блоки против ментального вторжения в психику.
Впрочем, вряд ли кто-нибудь на это рискнул бы. Попыток такого рода он не замечал с тех давних пор, когда примерно и публично воздал за шпионские побуждения паре наглецов из Центрального пульта телеметрии модели. Мальчики решили выслужиться за счет новичка перед замом по режиму. Но сейчас, однако же, он счел не лишним подстраховаться. Мало ли. Какой-нибудь оборзевший от собственного интуитивизма молокосос может и рискнуть – благо аппаратура ЦПТМ, да и лабораторная тоже, позволяет, если поднапрячься. Что до чьей-то способности тебя просканировать, главное, никогда не надо думать, что ты самый-самый, скромнее надо быть. А чтобы не забывалась эта полезная мыслишка, повесил бы он, Генрик, в своем – теперь своем – кабинет-руме портреты Кулакоффа с Азерски для напоминания, что и покруче тебя есть люди на свете, да вот безопасность не так поймет.
Вход в лабораторию со стороны подземки был устроен заколупический, будто это не научное учреждение, а какой-нибудь Генеральный штаб космофлота Империи, золотохранилище Центрального Банка Объединенных Компаний или, по крайней мере, его Центральный Депозитарий. Генрику все эти меры защиты всегда казались дикостью, чушью, плешью и клиническим идиотизмом. Никто на планете за исключением, ну, может быть, самых верхов, и представления не имел о ее существовании. А уж о том, чем тут ученый люд занимается… ну, а если бы даже и имел? Кому-то пришло бы в голову напасть на нее?.. С палашами, алебардами и кулевринами на локомобилях?.. Да и за каким, извините, хреном? Нет, если и были у обитателей лаборатории некие опасности в жизни и проблемы, то проистекали они отнюдь не от внешней угрозы.
Юный шеф вступил в пропускник первого уровня уже полностью собранным и готовым ко всем сложностям подземного бытия – на место лабораторного шефа он был совсем не единственным кандидатом, имелись среди потенциальных претендентов и крайне активные персоны… причем, активные не только, и даже не столько в научной области. Ожидать было можно – и нужно! – всякого.
Ожидания начали оправдываться, как только он вступил в детекторный коридор. Все приборы контроля, призванные определить наличие у посетителя запрещенных предметов и веществ, взвыли на разные голоса и заморгали контрольными панелями. Если им верить, злополучный шеф-актуализатор являлся обладателем арсенала вооружений, которому позавидовал бы целый взвод малиновых беретов. А активизировавшиеся указатели опасности утверждали, что с его появлением в пропускнике взорвались одновременно атомная, химическая и бактериологическая бомбы.
Не успел он сообразить, что именно следует предпринять, чтобы избежать энергичной реакции автоматических защитных устройств, как диафрагмы портала впереди и позади него схлопнулись, исключая любую возможность передвижения. Он оказался заперт в крохотном закутке, вокруг с огромной частотой мигал свет – красный, зеленый, фиолетовый – и скрежещущий механический голос орал тяжким басом: "Поместите багаж в грузовую ячейку – поместите багаж в грузовую ячейку – поместите багаж…". Свет еще кое-как позволял ориентироваться в помещении, голос же грохотал с такой силой, что единственным желанием человека в этот момент было лишь как можно плотнее зажать ладонями уши. Генрик невольно зажмурился, завопил во весь голос: "Багажа нет" и, нащупав панель ключа, плотно прижал к ней правую ладонь. Свет, однако же, продолжал мигать, а голос лишь сменил тональность, и теперь вместо густого баса "поместите багаж…" гвоздем по стеклу скрипел не менее впечатляющий пронзительный дискант.
Шипя и ругаясь сквозь зубы от лютой боли в позвоночнике, Генрик буквально навалился на свою прижатую к панели ладонь: черт с ним, с ключом, управление системой надо было срочно брать на себя, какое-то время назад он обнаружил у себя соответствующие способности. Встроиться в систему управления удалось довольно быстро. Голос противно булькнул и замер на полуслове. Миганье света прекратилось, зажегся обычный электрический свет, который вначале медленно померк, а потом, однако же, вдруг начал усиливаться и, в конце концов, достиг яркости, от которой глаза даже и в защитных линзах невольно щурились и слезились.
На этом достижения Генрика и закончились. Система была слишком сложной, старательно испорченной и, главное, многопроцессорной. Каждый из процессоров действовал индивидуально и независимо от других. И каждый же был расстроен очень любопытным образом. После пикового безобразия, которое вероятно должно было закончиться гибелью, так сказать, "объекта воздействия", то есть лично его, Генрика, процессоры должны были снова перестроиться в нормальный режим работы и уничтожить все следы сбоя в своих мозгах.
Генрик попятился назад, пока не уперся спиной в плотно схлопнутую диафрагму входа. Ему не раз приходилось пользоваться этим выходом из лаборатории, но никогда до сих пор с ним не происходило ничего подобного. Сообразив, что рука его инстинктивно нашаривает у пояса палаш, он нервно рассмеялся, это и в самом деле было смешно, атавизм и дурь несусветная – с палашом на автоматику такого уровня… которая если уж сошла с ума, то – тушите свет! Ноги бы унести, если учесть, каким оружием нашпигованы эти коридоры. Даже на эскалаторе, ведущем к скоростному лифту, из специальных гнезд на потолке в спину его будет смотреть множество всяческих смертоубийственных штуковин от иглометов и парализаторов до корпускулярных плевалок и плазменных ружей.
Генрик настроился на ближайший процессор, управлявший мембраной внутреннего портала. Мембрана начала медленно раскрываться, но тут он вдруг дрогнул, заволновался, и, не раскрывшись полностью, лепестки мембраны вдруг замерли на месте, зловеще подрагивая острыми, как бритва, кромками. "Проходите", – сказал механический голос все тем же скрежещущим дискантом, но Генрик медлил переступать через направляющие. Он отнюдь не был уверен, что полностью владеет ситуацией, и это его нервировало. В случайности он не верил, и на авось полагаться не желал. Не та тут стояла аппаратура, и не те люди ее налаживали. Или разлаживали – то еще искусство, если по совести.
Идти было опасно, но и оставаться на месте тоже было нельзя – сошедшая с ума система могла принять "нерациональность" его действий за результат несанкционированного проникновения, причем со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями, разумеется. И газы могла пустить, и током ударить… да мало ли что тут предусмотрела сбрендившая от ретивости конструкторская мысль?
Он попытался связаться через свой мобильный коммуникатор сначала с техническими службами, потом с охраной, но, как и следовало ожидать, все было бесполезно. Связь оказалась надежно блокированной.
6
Никто с ним не разговаривал, не общался, да и вообще, похоже, его мнение о собственной судьбе никого не интересовало. Фетмену просто сообщили, что "Его Величие" изволит считать его главой правительства Азеры в изгнании, и что он поступает в распоряжение сэра Советника от информации.
Той же самой "Лиловой Звезде" с ее придурковатым капитаном было предписано на своих неисповедимых путях санационных сделать "небольшой" крюк и доставить сэра Фетмена с сопровождающими его лицами для дальнейшего функционирования на планету "Темная", звездная система такая-то, галактические координаты такие-то и такие-то… что и было проделано чрезвычайно быстро. Промедление на службе у сэра Координатора не поощрялось. Сэр Фетмен даже в Звездный справочник не успел заглянуть, чтобы посмотреть, что это за планета такая странная. Он так и не узнал, что мог загреметь обратно на Азеру, и благодарить за то, что этого не произошло, он должен столь неприятную ему Эни Боди.
Ни самого Советника, ни его Ответственного секретаря на месте не случилось. Однако капитан оповестил Наместника – лицо, уполномоченное сэром Советником управлять внутрипланетными делами, дабы держать функционирование аборигенов в предписанных сэром Советником рамках. Как оказалось, сэр Наместник был в курсе ожидаемого прибытия сэра "изгнанника", причем ввел его в курс не аж бы кто, а сам Ответственный секретарь Его Имперского сиятельства сэра Координатора по делам колоний или, как с недавних пор стало принято говорить "Его Величия". Сэр Наместник, воспрявши духом от общения напрямую с этой столь высокопоставленной особой, а также преисполнившись надежд до полуобморочного состояния и спотыкаясь по такому случаю языком о зубы, немедленно отдал все необходимые распоряжения.
В космопорте Фетмена встретил разнаряженный самым попугайским образом высокого роста красивый субъект в мундире с галунами при множестве всяческих цацек, прибамбасов и роскошнейшем оранжевом шарфе, из коего попугая просто фонтанировало предупредительное радушие.
Субъект представился как "сэр капитан Брандис, малиновый гвардеец", и тут же поспешил сообщить:
– Я тоже человек Империи, сэр Фетмен, и буду Вашим сопровождающим на первых порах. Прошу следовать за мной.
Фетмена и всех его биопов заставили нацепить на нос дурацкие очки и провели в подземку, непривычно тихую и пустынную. Потом они долго ехали, поднимались в каких-то лифтах, проходили по совершенно безлюдным тоннелям, ехали на пустынных эскалаторах, чтобы, в конце концов, оказаться внутри совершенно идиотического телетаксерного сериала.
Рум, в который малиновый гвардеец привел Фетмена, это было нечто… большая и светлая комната с невероятной высоты потолком, обставленная с варварской роскошью – кровать под балдахином, бархатные портьеры, стулья с высоченными готическими спинками, канделябры с настоящими свечами и все такое – но никаких следов цивилизации, никакого электричества, никакого инфора, никакого санитарного блока, наконец!
– Я должен буду здесь жить? – прошептал потрясенный Фетмен.
Малиновый даже замахал руками.
– В этом убожестве?! Ни в коем случае. Жить вы будете в замке, во дворце. Там же, где живет Наместник, да и я тоже там живу. Сравнительно с Внешними Мирами здесь глубокое средневековье. Конечно, каждый из нас, имперцев, имеет рум под землей, но это скорее рабочее помещение. Сейчас мы с Вами поедем во дворец. Переодевайтесь. Сэр Гольденцвикс – так зовут Наместника – прислал Вам костюм. Соответствующие наряды приготовлены для всех Ваших спутников, даже для вашей… э-э…. – малиновый осклабился и подмигнул.
– Простите, сэр Брандис, Наместник – это кто? Наместником чего он является? И что это вообще такое – Наместник?
– Аборигены воспринимают это как титул. Сейчас сэр Гольденцвикс для них является высшим должностным лицом Бошского Гегемоната, так называется страна, в которой нам с Вами, в основном, предстоит, так сказать, функционировать… чуть позже разберетесь во всех наших… хитросплетениях… На деле он Главный имперский актуализатор общепланетного масштаба по административной вертикали, подчиненный непосредственно его светлости Советнику от информации, а я состою при нем, как бы это помягче выразиться, офицером для особо деликатных поручений.
На спинках высоких готических кресел, на кровати и даже на столе был развешен и разложен костюм еще более попугайский, чем одеяние малинового гвардейца. Костюм включал в себя и две железяки, знакомые Фетмену по телетаксерным сериалам, и долженствующие изображать собою оружие. Железяки покоились в ножнах, роскошно разукрашенных искристыми самоцветами, и висели на роскошных же парчовых перевязях. Фетмен прошелся вдоль костюма, хмыкнул и подергал себя за нос.
– Скажите, сэр Брандис, Вы лично не находите, что сэр Наместник несколько… как бы это сказать…
Манера выражаться у малинового Брандиса была чрезвычайно своеобразной. Некоторые слова он умудрялся выделять голосом таким образом, что они не то, чтобы становились откровенно двусмысленными, но собеседник поневоле начинал отыскивать в них некие скрытые оттенки.
– Простите, сэр, – улыбнулся малиновый, – Наместник здесь совершенно ни при чем. При всех выходах на поверхность нам полагается выглядеть как аборигенам. Внешний вид, поведение и все такое. Таково пожелание Его светлости сэра Советника от информации, причем строжайшее. Средневековье на Темной предписано свыше, избыточное технологическое развитие пресекается. Но заправляют здесь сейчас информанты, а не мы, теологи, так что сами понимаете. Мы-то люди более широких взглядов, чем эти упертые словоблуды.
Фетмен сделал большие глаза.
– Понимаю, – снова улыбнулся малиновый капитан, – не волнуйтесь, хозяин гостиницы наш человек, он теолог, имиджмейкеры тоже наши люди, конфиденциальность здесь соблюдается железно. Так вот, не затевать же со словоблудами ссоры по пустякам? Мы с Вами люди одной закваски, так что я уж сразу… для введения Вас в курс, идет? Дело в том, что в аристократических кругах тутошних глазастых лемуров мысли адептов Его Имперского сиятельства… тьфу, черт, Его Величия, разумеется. Никак не могу привыкнуть. Да… так вот, эти мысли относительно и вообще о… – малиновый сделал неопределенный жест рукой, – не встретили, так сказать, бурного и восторженного понимания. Это означает… то, что означает, совершенно категорически и – очень скоро. Кстати, вот в этом ящичке контактные линзы. В них вы сможете видеть без очков, а заодно и приобретете видимость огромных аборигенных зрачков. Они у них и в самом деле по размерам лемурьи. Вам приходилось видеть лемуров в зоопарках?
– На моей родине лемуры живут на воле.
– Тогда Вы понимаете, что мы, имперцы, имеем в виду, обзывая аборигенов глазастыми лемурами. Ваше появление во дворце будет обставлено самым торжественным образом. Через какой-нибудь час из гостиницы выедет во дворец кортеж некоего таинственного аристократа, прибывшего в Вупперталь инкогнито… кстати, Вы знаете, когда прибыли в столицу? Позавчера, имейте в виду. Просто Вы устали с дороги и потому не показывались окружающей публике. Что касается одежды, – посланец ловко подпрыгнул и отвесил изящный поклон, – эта одежда пусть и не всегда строго функциональна, зато она по-настоящему красива. К ней быстро привыкаешь, и стандартная одежда Старых Миров после нее кажется просто уродливой и крайне неудобной. К тому же, многим из нас, как мне, например, среди аборигенов приходится постоянно жить и работать. Привыкайте и Вы. Позвольте, я помогу Вам приладить жабо… Существование имперцев давно уже ни для кого на Темной не секрет, по крайней мере, для тех, что именуют себя здесь элитой, но официально никаких Внешних Миров не существует.
Туалет оказался делом хлопотным и не быстрым. Если бы не малиновый Брандис, еще неизвестно, сумел ли бы Фетмен с ним управиться. Малиновый, ловко прилаживая в нужное место детали одежды, продолжал болтать не умолкая.
– Вам стоило бы для представительности взять с собой во дворец личную охрану, если они, разумеется, умеют ездить верхом. Я прихватил с собой пару гиппов с крепкими спинами, это кавалергардские тяжеловозы, единственные кони, что могут ходить под биопами. Правда, глава Вашей охраны женщина.
– Она азерка. Все мои охранники азерцы, и им приходилось верхом не только ездить, но и летать. А эта женщина стоит десятка мужчин.
