Что мое, что твое

– Вы только зря надеетесь.

– Пожалуйста.

– Хорошо, но будьте готовы к плохим новостям.

Джейд положила трубку и достала из холодильника пиво. Старое, выдохлось. Она глотнула залпом, потом еще раз. Если она и беременна, от одной банки вреда не будет, решила она, хотя кто знает. Она сделала еще глоток.

Джи подвинул табуретку к раковине и набрал большую кастрюлю воды. Потом поставил ее на плиту и стал доставать все нужные приборы. Он столько времени проводил на кухне с Рэем, что теперь быстро повторял его движения. И хотя Рэй отпечатался на каждом миллиметре Джи, Джейд не могла отделаться от чувства, что принадлежит он ей. Не потому, что он на нее похож – не похож, не потому, что у него ее мимика – у него мимика Рэя. Но потому, что она никогда не желала никому жизни с такой силой, с какой она желала жизни Джи. Как будто она должна была жить почти только ради него. Можно было бы сказать, не велика заслуга, но никто никогда не любил так Рэя; никто не любил так ее. В тот день, когда Джейд ушла из дома, ее мать едва подняла глаза от банки пива. “Пока”, – сказала она, даже не поднявшись с дивана, не помахав. Мать ее била, кидала об стену, однажды состригла ей волосы садовыми ножницами, но ничто так не ранило, как ее равнодушие. Джейд ушла и никогда не оборачивалась, а мать никогда ее не искала.

Если она и могла что-то сделать для сына, так это никогда не быть равнодушной к тому, как устраивается его жизнь. Она может давать ему советы. Она может его охранять. Либо она, либо никто, а он заслуживает большего.

Они вместе хозяйничали на кухне: Джи посолил воду и показал ей, где Рэй держал красный перец. Они ждали, пока сварится паста, и ели тертый сыр ложками. Мальчик выглядел довольным.

– Неплохо получается, – сказала она, попробовав спиральку спагетти.

Вслух она больше ничего не сказала, но надеялась, что он поймет, о чем еще она думает: у них не так плохо получается, пусть они и остались вдвоем. Она сама не вполне в это верила, но ей не хотелось, чтобы ему было одиноко. Может, и правда будет лучше, если она окажется беременна, как сказала Линетт?

Когда она была беременна Джи, у нее долго болело внизу живота, и она думала, что это просто месячные никак не приходят. В этот раз она ничего не чувствовала, но, даже если в ней что-то шевелилось, если в ней образуются новые клетки, разве она бы не почувствовала? Они не всегда были осторожны. Ей не нравилось, когда между ними было что-то лишнее, и она не беспокоилась, потому что хорошо отслеживала цикл. После секса Рэй всегда порывался пойти в душ, но она не давала ему встать, удерживала там, где ей надо. Она редко когда еще показывала, насколько он ей нужен. Ей казалось, что по их жизни, по тому, насколько они едины, это и так должно быть ясно, но теперь она сомневалась: вдруг она слишком редко демонстрировала эти чувства? От этой мысли она отмахнулась – у таких мыслей нет дна. И тут его голос стал ее утешать: “Ты же не могла знать, как мало у нас времени”.

Джейд открыла рот. Этого пришествия она и ждала. Его духа. Она насторожилась, пытаясь опять его расслышать.

– Мамочка!

Она впервые заплакала на глазах у сына. Изо всех сил держалась на похоронах, в последующие дни, чтобы защитить его, быть сильной. И алтарь соорудила специально, чтобы горевать в одиночестве.

– Мамочка, – повторил он и потянулся к ней. Она отстранила его руки.

– Ничего, ничего, – сказала она. – Больше никаких слез. – Хотя плакала она. – Помнишь, что я тебе говорила? Мы должны двигаться дальше. Папа бы этого хотел.

Джи уставился на нее. Она погладила его по голове и попросила накрыть на стол. Но Джи не шевелился, и она велела ему слушаться. Она не повышала голос, только спокойно командовала. Лучше так: успокоить его, отвлечь на что-нибудь. Она делала все на автомате: накрыла на стол, поела, прибралась, но все еще ждала голоса Рэя. Его не было. Он уже был где-то далеко от нее.

Той ночью в больнице Джейд пошла в перерыв к терапевту. Она принесла ему чашку кофе и постучала. Ей нравилось работать с доктором Энрикесом. У него были густые седые волосы, зеленые глаза, худое лицо и широкие пухлые губы. Он вечно смеялся над своими шутками, хлопал коллег по плечу, когда им удавалась какая-нибудь мелочь – деликатно провести прием пациента, аккуратно взять кровь. На вид ему было не больше сорока, несмотря на седину, и Джейд иногда думала, что поседел он от всех этих жутких ночных смен.

Он предложил ей леденец с ананасом из хрустального блюда у него на столе. Джейд отказалась – она никак не могла собраться с духом, чтобы сказать, зачем пришла.

– Вы знаете, что нам на этой работе не полагается страховка?

– Вы работаете на полставки, – ответил доктор Энрикес. – И они это не просто так придумали.

– В прошлом месяце умер мой молодой человек. Я об этом не говорила, потому что терапевт каждый раз новый, а мне не хотелось повторять это из раза в раз.

Доктор Энрикес захлопнул рот и опустил брови. Такое же выражение лица она видела у него с пациентами. Интересно, это он по-настоящему так устойчив к плохим новостям или просто научился что-то в себе выключать.

– Джейд, мне так жаль. Тебе нужен небольшой отпуск?

– Я не могу себе этого позволить. У меня маленький сын.

Доктор Энрикес не отреагировал на упоминание Джи, и Джейд была за это признательна. Ей уже надоело выслушивать: “Но вы же еще так молоды”, от удивленных врачей. Хуже было с женщинами-резидентами, которые были старше нее, но не имели детей. Они почти не скрывали свою зависть и отвращение.

– Это тяжелая ноша, растить его теперь одной.

– Я раньше тоже так думала. Как будто мне к ноге привязали гирю. Но с Рэем я стала думать иначе. Вроде как моя очередь еще не настала, и у меня еще есть шанс что-то сделать со своей жизнью. Знаете, я ведь пошла учиться. Я не всю жизнь собираюсь быть ассистенткой.

– Однажды вы станете прекрасной медсестрой. Ваш парень был хорошим человеком, раз поддерживал вас. Молодец.

– Да, он был хорошим. И сын мой тоже хороший. Мы зовем его Джи.

Она взяла конфетку с блюда. Она прилипла к языку – неестественно-кислая, едкая, желтая.

– Кажется, я беременна.

– Это надо проверить.

– Вы могли бы дать мне тест?

– Конечно, – сказал он, вставая. – Сейчас все сделаем.

Доктор Энрикес пригласил ее в кабинет. Он расчистил место на столе и взял пластиковую баночку, которую Джейд принесла из туалета. Неловко было смотреть на банку ее мочи у него в руках. Он окунул тестовую полоску и положил ее на расстеленное бумажное полотенце.

– Теперь ждем, – сказал он.

Джейд кивнула. Она боялась смотреть, как проявятся или не проявятся две полоски. Она уставилась на доктора. Когда-то он был красивым молодым человеком, пока не поседел и вокруг рта не появились морщинки. Почему-то она знала, что может ему доверять, хотя они общались только во время ночных смен. Почему-то она была уверена, что он не раскроет ее тайну.

– Откуда вы, доктор Энрикес?

– Из Майами, – сказал он, а потом оговорился: – В смысле первоначально? Из Перу. Мои родители оба были врачами. Они отправили меня сюда учиться.

Он не сказал, что они были богаты, но Джейд и сама догадалась. Он кивнул, как будто прочел ее мысли.

– Я не заслужил такой удачи в жизни. Медицина меня одному научила: жизнь несправедлива. Природа несправедлива, а из-за нас все только хуже.

– Долго еще?

– Пару минут.

– Вы женаты?

– Жена ушла от меня во время учебы. Ей не нравилась Северная Каролина, а меня никогда не было дома. Когда она ушла, у меня больше не было причин не остаться. Мне тут нравится.

– Тут неплохо.

– Если честно, без семьи не так плохо, учитывая обстоятельства. Когда постоянно кого-то подводишь просто потому, что делаешь свое дело, это тяжело.

Он постучал пальцами по столу.

– Понимаю, о чем вы, – сказала Джейд.

Когда родился Джи, Джейд не могла перестать плакать. Она даже взглянуть на него не могла: слишком много крови. До рождения он казался ей чем-то теоретическим. Сначала он был бластомой, и она следила, как развиваются его клетки. В колледже она хотела заниматься молекулярной биологией, и беременность превратилась в своего рода научный эксперимент в ее собственном теле, который она не контролировала. А потом ей вручили какую-то визжащую багровую штуку. Он пах больницей, чем-то едким, и она хотела, чтобы его унесли.