Золотые анклавы

Лизель, похоже, не собиралась довольствоваться малым. Она уже раздобыла красивую ширму, которая загораживала самое неприглядное, а над кроватью у нее пологом свешивались белые ветви, украшенные поблескивающей сеткой. Она уговорила – или, скорее, заставила – волшебные цветы обвить перила, чтобы было светлее. Жестом Лизель указала мне на стул; на столе стоял еще один серебряный кувшин, а рядом – миска кускуса и небольшой синий тажин, из которого повеяло восхитительным ароматом, как только Лизель сняла крышку. К счастью, никакого рисового пудинга.

Каждый кусочек был идеален – один пряный, другой сладкий, третий соленый, именно так, как мне хотелось, сухофрукты светились словно драгоценные камни, миндаль хрустел, овощи были мягкие, но не переваренные, ровненькие, как будто их готовили по одному, с тщанием и заботой, прежде чем аккуратно выложить, хотя блюдо представляло собой единое целое. Несмотря на продолжающееся слабое колыхание маны под ногами, я съела три полные тарелки и выпила два бокала того, что было в кувшине. Лизель тоже не отставала, а потом грязная посуда исчезла – очевидно, чтобы магическим образом помыться.

Когда мы закончили, внизу в саду уже шла суета – извилистые тропки превратились в широкие дорожки, вдоль которых появились яркие фонари и скамейки. Сэр Ричард не тратил время зря, выплачивая долг сына. В сумерках даже появились первые посетители: кучка настороженных волшебников, сверху не отличимых от заурядов – вне зависимости от одежды. Это были приглашенные работники – даже издалека я видела серые повязки у них на предплечьях; до сих пор, вероятно, их впускали с черного хода в мастерские и лаборатории, где они неустанно трудились, питая слабую надежду, что однажды им позволят побывать в святая святых. Они подставляли лица под брызги водопада, и в удивленных глазах гостей отражался свет магических ламп. Я с горечью задумалась, не оказала ли им медвежью услугу, заставив еще более страстно мечтать о недостижимом.

– Ты твердо намерена быть дурой? – поинтересовалась Лизель.

– А ты, видимо, считаешь себя умной, – ответила я, неопределенно помахав рукой. Не знаю, действительно ли в кувшине было вино, но стоило мне его выпить, оно начало вести себя как вино. – Ты всю жизнь посвятила тому, чтобы попасть сюда и с процентами высасывать кровь и ману из других магов.

– Да, вижу, ты ничуть не поумнела, – сказала Лизель. – Я не жалею, что получила место в анклаве, потому что я-то неглупа. Моя мать всю жизнь стелилась перед членами анклавов, просто чтобы я выжила.

– И ты теперь подлизываешься к Элфи? – спросила я ядовито; впрочем, мой упрек был несправедлив – я еще не видела, чтобы она к нему подлизывалась. – Неужели он тебе правда нравится?

– Конечно, нравится. Он хочет чего-то добиться в жизни.

– И ты намерена сделать из него человека, так?

Лизель спокойно пожала плечами:

– Да. У него есть то, что нужно мне, а у меня есть то, что нужно ему. Неужели я должна посвятить себя тому, кому нечего предложить?

– Будет гораздо лучше, если ты найдешь человека, с которым сама захочешь провести жизнь, даже если он не вписывается в твои расчеты, – колко заметила я.

Лизель небрежно отмахнулась:

– Большинство людей глупы, надоедливы или не умеют работать. С какой стати мне с ними возиться? Я от этого только раздражаюсь. Но Элфи меня не раздражает, потому что он достоин внимания.

При этих словах я недовольно поджала губы; выходит, мама права: она вечно твердит мне, что человеку главное – понять, чего ему хочется, даже если большинству людей это не подходит.

– Он не считает себя бесполезным, – продолжала Лизель, – но даже если бы считал, я бы все равно не проиграла, потому что у меня ничего нет.

– А твоя мама? – перебила я.

Лизель помедлила и сдержанно ответила:

– Она умерла в тот год, когда я поступила в школу.

Явно это не было простым совпадением; скорее всего, ее мать все рассчитала. Нельзя задаром приобрести еще десять лет жизни, если только ты не член анклава, который может неограниченно распоряжаться маной. Но почти всегда можно заключить сделку другого рода. Если, например, ты предполагаешь, что шансы дождаться поступления ребенка в школу у тебя примерно пятьдесят на пятьдесят, полулегальные целители немного укрепят твои шансы выжить, и тогда, по крайней мере, ты будешь точно знать, когда умрешь.

Я с легким сомнением спросила:

– И папа тоже?

В другой ситуации я бы отвергла всякую деликатность в разговорах с Лизель. Скажу лишь одно: смерть обоих родителей – крайне несчастливое стечение обстоятельств. Если твои родители протянули достаточно долго, чтобы произвести тебя на свет, они, очевидно, взрослые маги в расцвете сил, а взрослому магу мало что грозит. Мы и есть самые опасные чудовища. Если мать Лизель умерла, оставив ребенка школьного возраста, это, скорее всего, было неудачно направленное заклинание или удачно направленное проклятие. Потеря обоих родителей – очень редкий случай.

В общем, я не ошиблась. Лизель ответила еще бесстрастнее:

– Он живет в мюнхенском анклаве.

– Что?! – я уставилась на нее. – Но…

– Мне что, объяснить попонятнее? – холодно спросила Лизель. – Его жена – дочь Госпожи. Так он и получил место в анклаве. И сказал маме, что если она хочет отправить меня в Шоломанчу, то должна молчать и не напоминать ему о себе. Я никогда не видела отца. Иногда он посылал деньги.

Эти слова источали презрение. Члену анклава ничего не стоит создать деньги. Даже мелкий маг-одиночка может наколдовать себе пятидесятифунтовую бумажку: анклав возразит, только если он начнет подделывать их в крупных масштабах, рискуя разоблачением. Но на свете не существует такого анклава, у которого нет более или менее неограниченного запаса наличных.

Я поморщилась; мне не хотелось сочувствовать Лизель. Но бросить ребенка на поживу злыдням, а самому жить в роскоши… Главное, ему бы ничего не было, если бы он забрал дочку с собой! Никого не выгоняют из анклава за измену жене, даже если Господину или Госпоже это не нравится. За излишнюю строгость глава анклава может лишиться места. Члены анклавов ожидают – и не без причины, – что им будет сходить с рук почти что угодно, включая завуалированное использование малии, лишь бы это не ставило под угрозу анклав в целом. Есть только одна черта, которую никому не дозволено переходить; все остальные правила гибки. Но отец Лизель, вероятно, мог лишиться места в совете. И им он дорожил больше, чем жизнью дочери.

– Значит, Мюнхен отпадает, – сказала я. – Но почему ты не выбрала другой немецкий анклав?

– А толку? – пожала плечами Лизель. – Мюнхенский – самый могущественный. Мне нужен был анклав сильнее, а не слабее мюнхенского.

– Зачем? – поинтересовалась я, не удержавшись, хотя и сомневалась, что хочу знать правду.

– Детали я пока не продумала, – небрежно отозвалась Лизель. – Но я намерена достичь такого положения, чтобы стать могущественней папиной жены. И тогда уж она пожалеет.

– О чем?

– О том, что убила мою мать. Не было никакого несчастного случая. – Она имела право говорить с раздражением; и как только Лизель это сказала, все стало совершенно ясно.

Ее отец старался скрыть свой маленький грязный секрет, но жена все узнала – возможно, когда он прибег к своим связям, чтобы поместить Лизель в Шоломанчу. И вместо того чтобы выставить за дверь неверного мужа, она расправилась с его бывшей любовницей. Лизель пришлось смотреть, как мать умирает.

И тогда я, почти против воли, поняла, что делала Лизель. Гораздо проще было думать, что она просто стерва, готовая на что угодно ради места в анклаве, роскоши и власти. На самом деле Лизель сложила два и два и пришла к абсолютно верному выводу: стать Госпожой могущественного анклава – единственный способ сделать так, чтобы убийца ее матери хоть на мгновение пожалела о содеянном. В отличие от любого нормального человека, Лизель, посмотрев на это уравнение, не подумала: «Ладно, я ограничусь тем, что назло ей постараюсь жить как можно лучше». Она составила тридцатилетний план, в котором пункт первый гласил: выпуститься из Шоломанчи с отличием. И двинулась вперед.

Лизель по-прежнему шла к своей цели. Шагом номер два был Элфи. Я-то гадала, зачем она в школе так старалась подцепить парня повлиятельнее уже после того, как добилась выпуска с отличием, но теперь я поняла. Просто попасть в анклав было мало. Лизель знала: как только ее примут, она начнет с самого низа. В качестве постоянного партнера ей был нужен член анклава, стоящий на достаточно высокой ступени. Отличный разумный план, как и следовало ожидать.

– Соболезную, – нехотя выдавила я.

Мама, вероятно, предложила бы ей остаться в коммуне на месяц-другой, но лично я не винила Лизель за то, что она жаждала мести. Я по-прежнему рисовала себе яркие картины мести тому дебилу, который пихнул меня в школьном коридоре три года назад. Но до сих пор я не любила Лизель и хотела, чтобы все и дальше оставалось так; изменить свое отношение к ней казалось опасным.

Лизель лишь опять пожала плечами.

– Сила была на стороне анклава. Кто сильней, тот и решает, что будет дальше, – спокойно сказала она. – Поэтому лучше быть сильным. Глупо от этого отказываться, когда выпадает такая возможность. Ты пришла сюда, спасла целый анклав и не взяла платы. Какой роскошный жест! Что ты сделаешь, если чреворот появится в другом месте – не в анклаве – и там не будет маны, чтобы тебя поддержать?

– Я не намерена становиться профессиональным убийцей чреворотов! – заявила я.

– Правда? – насмешливо спросила Лизель. – А какие у тебя планы?

Я, возможно, не смогла бы дать ответ, даже если бы проплакала целый год в лесу, но, учитывая обстоятельства, нужно было ответить – или потерпеть поражение. Я не хотела, чтобы меня размазали по стенке. Поэтому я сказала – так, словно твердо решила, что именно этим и буду заниматься:

– Я буду строить анклавы. Анклавы Золотого Камня. Не сказочные замки, не огромные дома – просто прочные помещения, где смогут спать дети, плюс несколько мастерских. Для этого не понадобятся малия и труд нескольких поколений.

Мысленно я поблагодарила Лизель – когда я озвучила ей свои планы, они стали истиной. Я получила ответ, которого в одиночку могла бы добиваться целый год: да, именно этого я хочу. Золотые анклавы по-прежнему были моей мечтой, пусть я и мечтала о них не первая. Когда я произнесла эти слова вслух, они прозвучали абсолютно правильно. Как идея, которую стоит воплощать. Неплохая цель жизни.

– Так, – сказала Лизель. – И сколько лет придется собирать ману, чтобы построить твой Золотой анклав? Сколько детей сожрут злыдни, прежде чем мана накопится? Почему не попросить у лондонцев маны в качестве платы и не выстроить десять анклавов для детей, чьи родители не могут себе это позволить?

Примерно по этому же поводу я до пены на губах скандалила в детстве с мамой, так что, к счастью, ответ у меня был готов:

– Потому что мне некогда будет строить. Я буду работать на Лондон, Нью-Йорк, на всех остальных, у кого много маны, ну и немножко заниматься благотворительностью. Послушай, они много лет пытаются превратить мою маму в своего личного целителя!